ежденный, что раскрыл заговор против принца  Оранс-
кого, - замахнулся на своего заключенного палкой. Но, увидя непреклонное
решение Корнелиуса защищать цветочный горшок, он почувствовал, что  зак-
люченный боится больше за кувшин, чем за свою голову.
   И он старался силой вырвать у него кувшин.
   - А, - закричал тюремщик, - так вы бунтуете!
   - Не трогайте мой тюльпан! - кричал ван Берле.
   - Да, да, тюльпан! - кричал старик. - Мы знаем хитрость господ заклю-
ченных.
   - Но я клянусь вам...
   - Отдайте, - повторял Грифус, топая ногами. - Отдайте, или  я  позову
стражу.
   - Зовите, кого хотите, но вы получите этот бедный цветок только вмес-
те с моей жизнью.
   Грифус в озлоблении вновь запустил свою руку в землю и  на  этот  раз
вытащил оттуда совсем черную луковичку. В то время  как  ван  Берле  был
счастлив, что ему удалось спасти сосуд, и не подозревал, что  содержимое
- у его противника, Грифус с силой швырнул размякшую луковичку,  которая
разломалась на каменных плитах пола и тотчас же  исчезла,  раздавленная,
превращенная в кусок грязи под грубым сапогом тюремщика.
   И тут ван Берле увидел это убийство, заметил влажные останки лукович-
ки, понял дикую радость Грифуса и испустил крик отчаяния. В  голове  ван
Берле молнией промелькнула мысль - убить этого злобного человека. Пылкая
кровь ударила ему в голову, ослепила его, и он поднял обеими руками  тя-
желый, полный бесполезной теперь земли, кувшин. Еще один миг, и он опус-
тил бы его на лысый череп старого Грифуса.
   Его остановил крик, крик, в котором звенели слезы и слышался  невыра-
зимый ужас. Это кричала за решеткой окошечка несчастная Роза, - бледная,
дрожащая, с простертыми к небу руками. Ей хотелось броситься между отцом
и другом.
   Корнелиус уронил кувшин, который с грохотом разбился на тысячу мелких
кусочков.
   И только тогда Грифус понял, какой опасности он подвергался, и разра-
зился ужасными угрозами.
   - О, - заметил Корнелиус, - нужно быть очень подлым и  тупым  челове-
ком, чтобы отнять у бедного заключенного его единственное утешение - лу-
ковицу тюльпана.
   - О, какое преступление вы совершили, отец! - сказала Роза.
   - А, ты, болтунья, - закричал, повернувшись к дочери, старик,  кипев-
ший от злости. - Не суй своего носа туда, куда  тебя  не  спрашивают,  а
главное, проваливай отсюда, да быстрей.
   - Презренный, презренный! - повторял с отчаянием Корнелиус.
   - В конце концов это только тюльпан,  -  прибавил  Грифус,  несколько
сконфуженный. - Можно вам дать сколько угодно тюльпанов, у меня на  чер-
даке их триста.
   - К черту ваши тюльпаны! - закричал Корнелиус. - Вы друг друга  стои-
те. Если бы у меня было сто миллиардов миллионов, я их отдал бы  за  тот
тюльпан, который вы раздавили.
   - Ага! - сказал, торжествуя, Грифус. - Вот видите, вам важен вовсе не
тюльпан. Вот видите, у этой штуки был только вид луковицы,  а  на  самом
деле в ней таилась какая-то чертовщина, быть может, какой-нибудь  способ
переписываться с врагами его высочества, который вас помиловал.  Я  пра-
вильно сказал, что напрасно вам не отрубили голову.
   - Отец, отец! - воскликнула Роза.
   - Ну, что же, тем лучше, тем лучше, - повторял Грифус, приходя все  в
большее возбуждение: - я его уничтожил, я его  уничтожил.  И  это  будет
повторяться каждый раз, как вы только снова начнете. Да, да, я вас  пре-
дупреждал, милый друг, что я сделаю вашу жизнь тяжелой.
   - Будь проклят, будь проклят! - рычал в  полном  отчаянии  Корнелиус,
щупая дрожащими пальцами последние остатки луковички, конец стольких ра-
достей, стольких надежд.
   - Мы завтра посадим другую, дорогой господин Корнелиус, - сказала ше-
потом Роза, которая понимала безысходное горе цветовода.
   Ее нежные слова падали, как капли бальзама на кровоточащую рану  Кор-
нелиуса.


   XVIII Поклонник Розы

   Не успела Роза произнести эти слова, как с лестницы послышался голос.
Кто-то спрашивал у Грифуса, что случилось.
   - Вы слышите, отец! - сказала Роза.
   - Что?
   - Господин Якоб зовет вас. Он волнуется.
   - Вот сколько шума наделали! - заметил Грифус. - Можно было подумать,
что этот ученый убивает меня. О, сколько всегда хлопот с учеными!
   Потом, указывая Розе на лестницу, он сказал:
   - Ну-ка, иди вперед, сударыня. - И, заперев дверь, он  крикнул:  -  Я
иду к вам, друг Якоб!
   И Грифус удалился, уводя с собой Розу и оставив  в  глубоком  горе  и
одиночестве бедного Корнелиуса.
   - О, ты убил меня, старый палач! Я этого не переживу.
   И действительно, бедный ученый захворал бы,  если  бы  провидение  не
послало ему того, что еще придавало смысл его жизни  и  что  именовалось
Розой.
   Девушка пришла в тот же вечер.
   Первыми ее словами было сообщение о том, что отец впредь не будет ему
мешать сажать цветы.
   - Откуда вы это знаете? - спросил заключенный жалобным голосом девуш-
ку.
   - Я это знаю потому, что он это сам сказал.
   - Быть может, чтобы меня обмануть?
   - Нет, он раскаивается.
   - О, да, да, но слишком поздно.
   - Он раскаялся не по своей инициативе.
   - Как же это случилось?
   - Если бы вы знали, как его друг ругает его за это!
   - А, господин Якоб. Как видно, этот господин Якоб вас совсем не поки-
дает.
   - Во всяком случае, он покидает нас, по возможности, реже.
   И она улыбнулась той улыбкой, которая сейчас же рассеяла тень ревнос-
ти, омрачившую на мгновение лицо Корнелиуса.
   - Как это произошло? - спросил заключенный.
   - А вот как. За ужином отец, по просьбе своего друга,  рассказал  ему
историю с тюльпаном или вернее, с луковичкой и похвастался подвигом, ко-
торый он совершил, когда уничтожил ее.
   Корнелиус испустил вздох, похожий на стон.
   - Если бы вы только видели в этот момент нашего Якоба,  -  продолжала
Роза. - Поистине я подумала, что он подожжет крепость: его глаза пылали,
как два факела, его волосы вставали дыбом; он судорожно  сжимал  кулаки;
был момент, когда мне казалось, что он хочет задушить  моего  отца.  "Вы
это сделали! - закричал он: - вы раздавили луковичку?"  -  "Конечно",  -
ответил мой отец. - "Это бесчестно! - продолжал он кричать. - Это  гнус-
но! Вы совершили преступление! "
   Отец мой был ошеломлен. "Что, вы тоже с ума сошли?" - спросил он сво-
его друга.
   - О, какой благородный человек этот Якоб! - пробормотал Корнелиус.  -
У него великодушное сердце и честная душа.
   - Во всяком случае, пробирать человека более сурово, чем  он  пробрал
моего отца, - нельзя, - добавила Роза. - Он был буквально вне  себя.  Он
бесконечно повторял: "Раздавить луковичку, раздавить! О, мой  боже,  мой
боже! Раздавить! "
   Потом, обратившись ко мне: "Но ведь у него была не одна луковичка?" -
спросил он.
   - Он это спросил? - заметил, насторожившись, Корнелиус.
   - "Вы думаете, что у него была не одна? - спросил отец. - Ладно, пои-
щем и остальные".
   "Вы будете искать остальные?" - воскликнул Якоб, взяв за шиворот мое-
го отца, но тотчас же отпустил его.
   Затем он обратился ко мне: "А что же сказал на это бедный молодой че-
ловек? "
   Я не знала, что ответить. Вы просили меня никому не  говорить,  какое
большое значение придаете этим луковичкам. К счастью, отец вывел меня из
затруднения.
   Что он сказал? Да у него от бешенства на губах выступила пена.
   Я прервала его. "Как же ему было не обозлиться? - сказала я. - С  ним
поступили так жестоко, так грубо".
   "Вот как, да ты с ума сошла! - закричал в свою очередь отец. - Скажи-
те, какое несчастье - раздавить луковицу тюльпана!  За  один  флорин  их
можно получить целую сотню на базаре в Горкуме".
   "Но, может быть, менее ценные, чем эта луковица - ответила я, на свое
несчастье.
   - И как же реагировал на эти слова Якоб? - спросил Корнелиус.
   - При этих словах, должна заметить, мне показалось, что в его  глазах
засверкали молнии.
   - Да, - заметил Корнелиус, - но это было не все,  он  еще  что-нибудь
сказал при этом?
   - "Так вы, прекрасная Роза, - сказал он вкрадчивым тоном, -  думаете,
что это была ценная луковица? "
   Я почувствовала, что сделала ошибку.
   "Мне-то откуда знать? - ответила я небрежно: - разве я понимаю толк в
тюльпанах? Я знаю только, раз мы обречены - увы! - жить вместе с  заклю-
ченными, что для них всякое  времяпрепровождение  имеет  свою  ценность.
Этот бедный ван Берле забавлялся луковицами. И вот я  говорю,  что  было
жестоко лишать его забавы".
   "Но прежде всего, - заметил отец, - каким образом он добыл эту  луко-
вицу? Вот, мне кажется, что было бы недурно узнать".
   Я отвела глаза, чтобы избегнуть взгляда отца, но я встретилась с гла-
зами Якоба. Казалось, что он старается проникнуть в самую  глубину  моих
мыслей.
   Часто раздражение избавляет нас от ответа. Я пожала плечами, поверну-
лась и направилась к двери.
   Но меня остановило одно слово, которое я услышала, хотя оно было про-
изнесено очень тихо.
   Якоб сказал моему отцу: "Это не так трудно узнать, чорт побери". "Да,
обыскать его, и если у него есть еще и другие луковички, то мы  их  най-
дем", - ответил отец. "Да, обычно их должно быть три... "
   - Их должно быть три! - воскликнул Корнелиус. - Он сказал, что у меня
три луковички?
   - Вы представляете себе, что эти слова поразили меня не меньше  ваше-
го. Я обернулась. Они были оба так
   Поглощены, что не заметили моего движения. "Но, может быть, - заметил
отец: - он не прячет на себе эти луковички". - "Тогда выведите  его  под
каким-нибудь предлогом из камеры, а тем временем я обыщу ее".
   - О, о, - сказал Корнелиус: - да ваш Якоб - негодяй.
   - Да, я опасаюсь этого.
   - Скажите мне, Роза... - продолжал задумчиво Корнелиус.
   - Что?
   - Не рассказывали ли вы мне, что в тот день, когда вы  готовили  свою
грядку, этот человек следил за вами?
   - Да.
   - Что он, как тень, проскользнул позади бузины?
   - Верно.
   - Что он не пропустил ни одного взмаха вашей лопаты?
   - Ни одного.
   - Роза, - произнес, бледнея, Корнелиус.
   - Ну что?
   - Он выслеживал не вас.
   - Кого же он выслеживал?
   - Он влюблен не в вас.
   - В кого же тогда?
   - Он выслеживал мою луковичку. Он влюблен в мой тюльпан.
   - А, это вполне возможно! - согласилась Роза.
   - Хотите в этом убедиться?
   - А каким образом?
   - Это очень легко.
   - Как?
   - Пойдите завтра в сад; постарайтесь сделать так,  чтобы  Якоб  знал,
как и в первый раз, что вы туда идете; постарайтесь, чтобы, как и в пер-
вый раз, он последовал за вами; притворитесь, что вы сажаете  луковичку,
выйдите из сада, но посмотрите сквозь калитку, и вы увидите, что он  бу-
дет делать.
   - Хорошо. Ну, а потом?
   - Ну, а потом мы поступим в зависимости от того, что он сделает.
   - Ах, - вздохнула Роза, - вы, господин Корнелиус, очень  любите  ваши
луковицы.
   - Да, - ответил заключенный, - с тех пор, как ваш отец  раздавил  эту
несчастную луковичку, мне кажется, что у меня отнята часть моей жизни.
   - Послушайте, хотите испробовать еще один способ?
   - Какой?
   - Хотите принять предложение моего отца?
   - Какое предложение?
   - Он же предложил вам целую сотню луковиц тюльпанов.
   - Да, это правда.
   - Возьмите две или три, и среди этих двух-трех вы сможете вырастить и
свою луковичку.
   - Да, это было бы неплохо, - ответил Корнелиус, нахмурив брови, - ес-
ли бы ваш отец был один, но тот, другой... этот Якоб,  который  за  нами
следит...
   - Ах, да, это правда. Но все же подумайте. Вы этим лишаете себя,  как
я вижу, большого удовольствия.
   Она произнесла эти слова с улыбкой, не вполне лишенной иронии.
   Корнелиус на момент задумался. Было видно, что  он  борется  с  очень
большим желанием.
   - И все-таки нет! - воскликнул он, как древний стоик. - Нет! Это было
бы слабостью, это было бы безумием. Это было бы  подлостью  отдавать  на
долю прихоти, гнева и зависти нашу последнюю надежду. Я был  бы  челове-
ком, не достойным прощения. Нет, Роза, нет! Завтра мы примем решение от-
носительно вашей луковички. Вы будете выращивать ее, следуя моим  указа-
ниям. А что касается третьей, - Корнелиус глубоко вздохнул, - что  каса-
ется третьей, храните ее в своем шкафу. Берегите ее, как скупой  бережет
свою первую или последнюю золотую монету; как мать бережет своего  сына;
как раненый бережет последнюю каплю крови в своих  венах.  Берегите  ее,
Роза У меня предчувствие, что в этом наше спасение, что в этом наше  бо-
гатство Берегите ее, и если бы огонь небесный пал на Левештейн, то  пок-
лянитесь мне, Роза, что вместо ваших колец, вместо ваших драгоценностей,
вместо этого прекрасного золотого чепца, так  хорошо  обрамляющего  ваше
личико, - поклянитесь мне, Роза, что вместо всего этого  вы  спасете  ту
последнюю луковичку, которая содержит в себе мой черный тюльпан.
   - Будьте спокойны, господин Корнелиус, - сказала мягким, торжественно
грустным голосом Роза. - Будьте спокойны, ваши желания для меня  священ-
ны.
   - И даже, - продолжал молодой человек, все более я более возбуждаясь,
- если бы вы заметили, что за вами следят, что все ваши поступки  высле-
живают, что ваши разговоры вызывают подозрения у вашего отца или у этого
ужасного Якоба, которого я ненавижу, - тогда, Роза,  пожертвуйте  тотчас
же мною, мною, который живет только вами, у кого, кроме вас, нет ни еди-
ного человека на свете, пожертвуйте мною, не посещайте меня больше.
   Роза почувствовала, как сердце сжимается у нее в груди; слезы  высту-
пили на ее глазах.
   - Увы! - сказала она.
   - Что? - спросил Корнелиус.
   - Я вижу...
   - Что вы видите?
   - Я вижу, - сказала, рыдая, девушка, - вы любите  ваши  тюльпаны  так
сильно, что для другого чувства у вас в сердце не остается места.
   И она убежала.
   После ухода девушки Корнелиус провел одну из самых  тяжелых  ночей  в
своей жизни.
   Роза рассердилась на него, и она была права. Она, быть может, не при-
дет больше к заключенному, и он больше ничего не узнает ни о Розе, ни  о
своих тюльпанах.
   Но мы должны сознаться, к стыду нашего героя и садовода, что из  двух
привязанностей Корнелиуса перевес был на стороне Розы.  И  когда,  около
трех часов ночи, измученный, преследуемый страхом, истерзанный угрызени-
ями совести, он уснул, в его сновидениях черный тюльпан  уступил  первое
место прекрасным голубым глазам белокурой фрисландки.


   XIX
   Женщина и цветок

   Но бедная Роза, запершись в своей комнате, не могла знать, о ком  или
о чем грезил Корнелиус Помня его слова, Роза склонна была думать, что он
больше грезит о тюльпане, чем о ней. И, однакоже, она ошибалась.
   Но так как не было никого, кто мог бы ей сказать, что она  ошибается,
так как неосторожные слова Корнелиуса, словно капли яда, отравили ее ду-
шу, то Роза не грезила, а плакала.
   Будучи девушкой неглупой и  достаточно  чуткой,  Роза  отдавала  себе
должное: не в оценке своих моральных и физических качеств,  а  в  оценке
своего социального положения.
   Корнелиус - ученый, Корнелиус - богат или, по крайней мере, был богат
раньше, до конфискации имущества. Корнелиус - родом из торговой  буржуа-
зии, которая своими вывесками, разрисованными в виде  гербов,  гордилась
больше, чем родовое дворянство своими настоящим" фамильными гербами. По-
этому Корнелиус мог смотреть на Розу только как на развлечение, но  если
бы ему пришлось отдать свое сердце, то он, конечно, отдал бы его  скорее
тюльпану, то есть самому благородному и самому гордому из  всех  цветов,
чем Розе, скромной дочери тюремщика.
   Розе  было  понятно  предпочтение,  оказываемое  Корнелиусом  черному
тюльпану, но отчаяние ее только усугублялось от того, что она понимала.
   И вот, проведя бессонную ночь, Роза приняла решение:  никогда  больше
не приходить к окошечку.
   Но так как она знала о пылком желании  Корнелиуса  иметь  сведения  о
своем тюльпане, а с другой стороны - не  хотела  подвергать  себя  риску
опять пойти к человеку, чувство жалости к которому усилилось  настолько,
что, пройдя через чувство симпатии, эта жалость прямо и быстрыми  шагами
переходила в чувство любви, и так как она не хотела огорчать этого чело-
века, - то решила одна продолжать свои уроки чтения и письма.
   К счастью, она настолько подвинулась в своем учении, что  ей  уже  не
нужен был бы учитель, если б этого учителя не звали Корнелиусом.
   Роза горячо принялась читать библию Корнеля де Витта, на второй стра-
нице которой, ставшей первой, с тех пор как та была оторвана, - на  вто-
рой странице которой было написано завещание Корнелиуса ван Берле.
   - Ах, - шептала она, перелистывая завещание, которое она  никогда  не
кончала читать без того, чтобы из ее ясных глаз не скатывалась  на  поб-
ледневшие щеки слеза, - ах, в то время было, однакоже, мгновение,  когда
мне казалось, что он любит меня!
   Бедная Роза, она ошибалась! Никогда любовь заключенного так  ясно  не
ощущалась им, как в тот момент, до которого мы дошли и когда мы с  неко-
торым смущением отметили, что в борьбе черного тюльпана с Розой,  побеж-
денным оказался черный тюльпан.
   Но Роза, повторяем, не знала о поражении черного тюльпана.
   Покончив с чтением - занятием, в котором Роза сделала большие успехи,
- она брала перо и принималась с таким же похвальным усердием  за  дело,
куда более трудное, - за письмо.
   Роза писала уже почти разборчиво,  когда  Корнелиус  так  неосторожно
позволил проявиться своему чувству. И она тогда надеялась,  что  сделает
еще большие успехи и не позднее как через неделю сумеет написать  заклю-
ченному отчет о состоянии тюльпана.
   Она не забыла ни одного слова из указаний, сделанных ей  Корнелиусом.
В сущности, Роза никогда не забывала ни одного произнесенного им  слова,
хотя бы оно и не имело формы указания.
   Он, со своей стороны, проснулся влюбленным  больше,  чем  когда-либо.
Правда, тюльпан был еще очень ясным и живым в его воображении, но уже не
рассматривался как сокровище, которому он должен пожертвовать всем, даже
Розой. В тюльпане он уже видел драгоценный цветок,  чудесное  соединение
природы с искусством, нечто такое, что сам бог  предназначил  для  того,
чтобы украсить корсаж его возлюбленной.
   Однакоже весь день Корнелиуса преследовало смутное  беспокойство.  Он
принадлежал к людям, обладающим достаточно сильной волей, чтобы на время
забывать об опасности, угрожающей им вечером или на следующий день.  По-
боров это беспокойство, они продолжают жить своей обычной жизнью. Только
время от времени сердце их щемит от этой забытой угрозы. Они  вздрагива-
ют, спрашивают себя, в чем дело, затем вспоминают то,  что  они  забыли.
"О, да, - говорят они со вздохом, - это именно то".
   У Корнелиуса это "именно то" было опасение, что  Роза  не  придет  на
свидание, как обычно, вечером.
   И по мере приближения ночи опасение становилось  все  сильнее  и  все
настойчивее, пока оно всецело не овладело Корнелиусом  и  не  стало  его
единственной мыслью. С сильно бьющимся сердцем встретил  он  наступившие
сумерки. И по мере того, как сгущался мрак, слова, которые  он  произнес
накануне и которые так огорчили бедную девушку, ярко всплывали в его па-
мяти, и он задавал себе вопрос, - как мог он предложить своей утешитель-
нице пожертвовать им для тюльпана, то есть отказаться, в случае  необхо-
димости, встречаться с ним, в то время как для него самого  видеть  Розу
стало потребностью жизни?!
   Из камеры Корнелиуса слышно было, как били крепостные  часы.  Пробило
семь часов, восемь часов, затем девять. Никогда металлический звон часо-
вого механизма не проникал ни в чье сердце так  глубоко,  как  проник  в
сердце Корнелиуса этот девятый удар молотка, отбивавший девятый час.
   Все замерло. Корнелиус приложил руку к сердцу,  чтобы  заглушить  его
биение, и прислушался. Шум шагов Розы, шорох ее  платья,  задевающего  о
ступени лестницы, были ему до того знакомы, что, едва только она ступала
на первую ступеньку, он говорил:
   - А, вот идет Роза.
   В этот вечер ни один звук не нарушил тишины  коридора;  ча