ить  его  в  ящик
одному человеку ... Ага! Он мог, конечно, потерять письмо. Но, как бы там ни
было, я счел себя преданным проклятию. А я знал силу характера  Корнелии,  я
знал,  что  она  мужественно  перенесет   два-три   года,   за   что   будет
вознаграждена. Но ... Да, мне  не  везло.  Хотя...  Время  шло.  Я  встретил
другую, и... Таким образом, жизнь распалась.
   Франк Давенант лгал, но Тиррей скорее мог поверить такой версии, чем - по
незнанию лишаев души - истинной причине странного поступка отца. Франк  ушел
из  болезненного  желания  доказать  самому  себе,  что  может  уйти.  Такое
извращение душевной  энергии  свойственно  слабым  людям  и  трусам,  подчас
отчаянно храбрым от  презрения  к  собственной  трусости.  Так  бросаются  в
пропасть,  так  изменяют,  так  совершаются   дикие,   роковые   шаги.   Это
самомучительство, не лишенное горькой поэзии слов: "пропавший без вести",  -
началось у Франка единственно головным путем. Немного больше любви к жене  и
ребенку - и он остался бы жить с ними, но его привязанность к ним  благодаря
нетрезвой жизни, темной судейской  практике  и  бедности  приобрела  злобный
оттенок; в этой привязанности таилось уже предчувствие забвения. Все же  ему
пришлось сделать громадное усилие, чтобы решиться уйти с маленьким саквояжем
навстречу пустоте и раскаянию, при том единственном утешении, что  он  может
теперь созерцать трагический колорит этого, по существу  низкого,  поступка.
Но такую истину Тиррей счел бы бессмысленной  ложью;  ничего  не  поняв,  он
остался бы в убеждении, что его отец сходит с ума. Со своей  стороны,  Франк
опасался делать сыну эти признания. Итак, он лгал. Тиррей не  верил  письму,
но кое-как верил в попытку разбогатеть.  Давенант  ничего  не  сказал  отцу.
Решив свести его в трактир,  чтобы  там  покормить,  мальчик  сделал  хмурое
соответственное предложение.
   - Ты добр, это тоже ... Гм... Не совсем хорошо... Хотя... Я действительно
хочу есть. Так ты богат, плут A знаешь,  ведь  ты  красивый  мальчик,  Тири!
Покажи, сколько у тебя денег?!
   По дороге он  останавливался  у  освещенных  витрин  запертых  магазинов,
разглядывая дешевые костюмы, как человек с деньгами, иногда бормоча:
   - Да, да, мог бы теперь купить вот этот пестренький, если бы сын  немного
добавил мне. Главное - башмаки.  Вот  хорошие  башмаки,  видишь,  Тири?  Они
дешевы. Из того, что ты дал, могу купить башмаки и носки.  Ну,  идем.  Город
дьявольски разбогател за одиннадцать лет!
   Они шли кратчайшим путем, через падающие лестницами  переулки,  к  порту,
вблизи которого находился "Хобот". Вывеска, загнутая над входом  с  угла  по
обе стороны фасада, изображала голову слона; в поднятом  хоботе  торчал  рог
изобилия. За первой, большой, комнатой, пахнущей, как рынок в сырой день,  и
ярко освещенной,  где  металось  множество  жалких  или  бесчеловечных  лиц,
объединенных подобием  общего  крикливого  возбуждения,  находилась  комната
поменьше. Тиррей увидел человека в грязной белой рубашке, с постным лицом  и
толстой нижней  губой;  его  влажные  глаза,  поставленные  за  треугольники
подглазных мешков, светились пьяным смехом.
   Франк Давенант направился к этому человеку, который, почесав  шею,  молча
осмотрел Тиррея с ног до головы и сказал:
   - Что, Франк, разыскали сыночка? Вот  это  он  самый?  Трагедия  отцов  и
детей! Судя по его костюму, ты будешь спать сегодня в кровати с балдахином!
   - Не дурачьтесь, Гемас, - ответил бывший адвокат,  садясь  на  табурет  у
стола и оглаживая лицо рукой. -  Присядь,  Тири.  Итак,  ты  угощаешь  меня?
Угости заодно Гемаса. Он - замечательный человек, Тири, некогда  он  задавал
тон.
   - Бывали деньки! - сказал Гемас. - Христина! Появилась служанка, считая в
руке деньги. Она рассеянно взглянула, увидев  три  пальца  Франка,  поднятые
вверх, и, кивнув, принесла три фаянсовые  кружки  белого  вина,  после  чего
Франк потребовал две порции котлет, а Тиррей отказался есть.
   - Выпьешь, Тири? - обратился отец к  сыну.  Туман  отчаяния  так  стеснил
дыхание Давенанта, что, захотев вина, он кивнул и сразу выпил полкружки.
   Франк пристально посмотрел на него, но, убедясь, что в поступке  сына  не
кроется  ни  вспышки,  ни  выходки,  взглянул  с  усмешкой  на  Гемаса.  Тот
значительно опустил веки. Приятели усердно ломали котлеты  кривыми  вилками,
запивая еду вызывающим изжогу дешевым вином.
   Тиррей выпил еще. Стало спокойнее на душе, лишь  в  картинном  безобразии
ярко освещенного пьяного трактира тревожно проплывали красно-желтые  оттенки
гостиной Футроза, а хохот женщин вдали преступно  напоминал  о  ясном  смехе
Элли и Рой.
   - Как же ты жил, мальчик? - спросил  Франк,  кончив  есть.  -  Понимаете,
Гемас, все это - как встреча во сне. Рассказывай!
   - Вы не очень помнили о нас, так что же спрашивать?
   - О, смотри, пожалуйста... Ну, а все-таки?
   - Жили, - сказал Тиррей. - Жили так и этак. Бедствовали. А что?
   - Ваш сын прав, - заявил Гемас. -  Сразу  обо  всем  не  переговорить.  Я
слышал - вам повезло? - обратился Гемас к юноше тоном игривого участия. - Вы
пользуетесь покровительством влиятельных лиц?
   Тиррей хотел резко ответить Гемасу, но его предупредил Франк, сказав:
   - Не торопитесь, Гемас. Я сам. Тири, хочешь ты мне помочь?
   - Говорите, - сказал Тиррей. - Я не знаю, о чем вы думаете.
   - Милый, это так просто. Поговори обо мне с  Фут-розом.  Скажи,  что  вот
неожиданно нашелся твой отец, раздетый, разутый... Ты потрясен.  Ну,  короче
говоря,  сказать  ты  сумеешь.  Отец,  скажи,  был  конторщиком  на   чайных
плантациях, заболел, полтора года пролежал в  больнице  и  обнищал.  Мы  это
разработаем подробнее. В таком случае. -
   - Напрасно надеетесь, - перебил Тиррей. - Я никогда не сделаю этого. Я не
могу.
   - П-сс! - удивленно отозвался Гемас.
   - Как это - "не могу"? - сказал Франк. - Почему не можешь?
   Тиррей, хмурясь, молчал, смотря вниз.
   - Ты не хочешь, - вздохнул Франк, -  не  хочешь  из-за  дурацкого  твоего
упрямства. Послушай, ведь тебе не  нанося  вреда,  наоборот,  ты  выиграешь,
являясь заботливым сыном. Да я клянусь тебе, что  Футроз  сам  захочет  меня
увидеть, когда ты сообщишь ему о таком происшествии!
   - Не знаю, - с трудом ответил Тиррей. - Говорите что хотите. Я  не  скажу
ничего Футрозу, я лучше умру. Не заставляйте  меня  сказать  вам  что-нибудь
еще, вам будет нехорошо.
   - Так вот как ... - медленно сказал Франк. - Неужели ты не понимаешь, что
твой удачный случай послан судьбой для меня, а не для тебя?
   - Вы слышали мой ответ. Ничего не поможет. Гемас  с  презрением  осмотрел
Тиррея и помахал кружкой. Служанка  наполнила  опять  все  кружки,  и  Франк
залпом выпил свою, держа ее трясущейся от гнева рукой.
   - Ну хорошо, -  заявил  он,  посасывая  усы.  -  В  таком  случае  я  сам
отправлюсь к Футрозу.
   - Хорошо, что вы это мне сказали, - твердо произнес Тиррей, и его  полные
слез глаза ответили испытующему, прищуренному взгляду отца  таким  отчаянным
вызовом, что Франк сунул руки в карманы и откачнулся на стуле с  бесшабашным
видом, сказав:
   - Ну-ка, заплачь в самом деле, чувствительный идиот.
   - Если вы пойдете к Футрозу, - продолжал Тиррей, - то я предупрежу вас. Я
скажу, чтобы вас не принимали. Я расскажу о встрече на Лунном бульваре  и  о
том, кто вы теперь.
   Наступило молчание. Гемас, ухмыляясь, водил по  столу  пальцем  в  лужице
пролитого вина, а Франк Давенант задумчиво набивал трубку,  иногда  внезапно
взглядывая на сына, который в свою очередь рассматривал его так, как смотрят
на упавшую и разбитую вещь.
   - Кто же это - "я", да еще "теперь"? - иронически спросил Франк.
   - По-видимому, вы - преступник, - не задумываясь, ответил  Тиррей.  -  Не
ошибусь, если скажу, что вы сидели в тюрьме. Я все понял.
   - Договорились! - сказал Гемас. Франк медленно поднял брови;  скорбная  и
коварная улыбка перекосила его изменившееся лицо.
   - Тири, я виноват, - произнес он с торжественным выражением.  -  Я  забыл
разницу наших жизненных опытов. Бог с тобой. Завтра утром я к тебе загляну.
   - Не приходите ко мне. Где-нибудь в другом месте.
   - Ах так? Хорошо... Хотя... Тогда приходи сюда.
   - В какое время?
   - Приходи утром, к десяти часам.
   - Сказано. Я приду.
   - Отлично, сынок. Поговорим подробно; узнаешь, как я  жил...  Как  ты  „.
Предадимся воспоминаниям. Уходишь? Ну, а мы еще посидим немного, две  старые
калоши ... Хе-хе!
   Тиррей заплатил служанке и, кивнув, направился к гавани, чтобы ходить там
до полного изнурения - идти домой спать он не  мог.  Больше  того,  казалось
ему, что он никогда уже не захочет спать.
   Бесцельно огибая углы  подозрительных  переулков  или  сидя  на  каменных
лестницах скверов, Давенант с тоской ожидал рассвета, чтобы пойти к Галерану
и все ему рассказать. Он верил,  что  Галеран  выручит  его.  Угроза  Франка
вымогать у Футроза, объявив себя отцом, убивала  Тиррея.  Отношение  к  нему
этой семьи должно было неизбежно стать  осторожным  и  недоверчивым.  Тиррей
отлично  понимал  разницу  между  горячим  сочувствием  к   нему   лично   и
необходимостью,  навязанной  -  ради  него  -  сочувствовать   разнузданному
пройдохе, усмотревшему в своем сыне доходную статью. Довольно было  Футрозам
узнать о существовании Франка  Давенанта,  чтобы  Тиррей  не  решился  более
показаться им  на  глаза.  Скрывать,  скрывать  и  скрывать  должен  был  он
возвращение своего отца, и  он  решил  утром  просить  Франка,  ради  памяти
матери, умолять и просить, если понадобится, на коленях, чтобы отец  оставил
свою затею. С помощью Галерана Тиррей  надеялся  достать  немного  денег  на
отъезд Франка в другой город и уговорить отца, чтобы тот сел в поезд или  на
пароход.
   В таких размышлениях, перебиваемых изредка печальным боем  часов,  прошла
страшная ночь, и, когда рассвело, Давенант поспешил  к  Галерану,  но  узнал
там,  что  Галеран  дома  не  ночевал.  Впервые  мысль  об  особости  каждой
человеческой жизни, преследующей свои интересы и  не  обязанной  знать,  как
страстно ждет от нее спасения  другой  человек,  предстала  Тиррею  со  всей
безвинной горечью ее смысла. Растерявшись, - так как только  теперь  ощутил,
как одинок он со своей бедой, - Давенант отправился разыскивать Галерана  по
улицам, все надеясь, что встретит  его  высокую  фигуру  среди  ей  подобных
фигур. Устав оглядываться во все стороны, Давенант наконец пришел домой,  и,
недовольная ранним звонком, впустила его заспанная служанка. Он вошел в свою
комнату с таким чувством, как будто не  был  в  ней  несколько  лет.  Пустая
бутылка от вина и окрашенный вокруг донышка закисшим вином  стакан  источали
тленный запах. Тут сидел отец, тут Давенант угощал его.  Задернув  занавеску
окна, так как ослепляющие лучи  солнца  обманывали,  сияя  без  утешения,  и
грели, не согревая, измученный Давенант лег на кровать, почти тотчас  уснув.
Когда пришло время, служанка внесла кофе и  разбудила  спящего,  он  сказал:
"Хорошо", -  опять  уснув  так  же  крепко,  без  сознания  своего  краткого
пробуждения. Все время ему снился отец, и он говорил с ним о тяжелых  вещах.
Наконец Давенант проснулся.  Вскочив,  он  старался  понять  смысл  тревоги,
овладевшей им, но не сразу вспомнил о том, что случилось вчера.  Кофе  давно
остыл. Взглянув на часы, Тиррей спохватился, так как приближался полдень.
   Мучаясь страхом, что, устав ждать в "Хоботе", отец  с  минуты  на  минуту
может явиться сюда, да еще, может быть, не один, а с Гемасом,  Тиррей  начал
торопливо застегиваться. Схватив шляпу, искал он глазами сам не  зная  чего,
твердя:
   - Только бы выйти в дверь... Вот-вот раздастся звонок..
   Действительно раздался звонок, и  Тиррей  услышал  его  в  момент,  когда
открывал дверь своей комнаты. Оцепенев, он немедленно снял шляпу и отошел  к
столу, зная  уже,  что  пришел  Франк  Давенант.  Он  слышал  его  лебезящую
благодарность старухе Губерман, шаркавшей своими туфлями в  передней,  и  ее
лживые вздохи. Тогда Тиррей  открыл  дверь,  не  дожидаясь  стука,  и  Франк
уверенно вошел в комнату с небрежным пьяным жестом, которым как бы приглашал
мир раскрыться перед его благодушием.
   С первого взгляда Тиррей заметил, что отец пьян как стелька и,  вероятно,
не спал. Хотя был он  выбрит,  умыт,  его  старое,  в  красных  жилках  лицо
по-прежнему не внушало никакого доверия.
   - Я ждал, - сказал Франк, беря обеими руками руку сына и похлопывая ее. -
Должно быть, ты проспал? Ну, конечно, вид у тебя заспанный. Что, Тири, как?!
Ты очень рассердился вчера?
   - Да, я проспал, но ...
   - Но что, мол, делать, раз явился этот негодный старик отец?! Ха-ха! Мы с
Гемасом здорово выпили вчера. Знаешь,  ты  ему  понравился.  Это  человек  с
головой. Он говорит: "Я понимаю вашего сына, но он летит и будет лететь, как
бабочка на огонь, пока не спалит крылья". И - добавлю я сам - пока,  корчась
и издыхая, не проклянет все лукавые огни мира!
   Тиррей налил себе стакан холодного кофе, затем выпил залпом, без  сахара,
терпкий напиток, чтобы хотя немного отогнать угнетение.
   - Будете ли вы пить холодный кофе? - спросил Тиррей. - А вина у меня нет.
   - Кофе? Едва ли... Хотя... потом я выпью вина. Я уже ел, Тири. Ну вот,  я
сяду. Слушай, Тири, ты почти взрослый человек, и я хочу коснуться, заметь  -
только коснуться, так неудачно поднятого вчера  вопроса  о  Фут-розе  и  его
славных малюточках Однако... не в том дело..  Хотя"  Но,  видишь,  я  должен
высказаться.
   - Да, вы должны высказаться, - с горечью заявил  Тиррей.  -  Поверьте,  я
буду вас слушать очень внимательно.
   - Ах так? Чудесно, - Франк достал табак. - В таком случае закурим  старую
добрую трубку житейского мудреца.  Я,  Тири,  стал  мудрецом.  Да,  прошлое,
добренькая бестолковая Корнелия, надежды выдвинуться, разбогатеть - все  это
теперь для меня как что-то хорошее, бренькающее, но почти  нереальное.  Есть
два способа быть счастливым: возвышение и падение. Путь к возвышению  труден
и утомителен. Ты должен половину жизни отдать борьбе с конкурентами,  лгать,
льстить, притворяться, комбинировать и терпеть, а когда  в  награду  за  это
голова твоя начнет седеть и доктора  захотят  получать  от  тебя  постоянную
ренту за то, что ты насквозь болен, вот  тогда  ты  почувствуешь,  как  тебе
досталась высота положения и деньги, конечно. Да, так ради чего  же  ты  так
искалечился? Ради собственного  дома,  женщин  и  удовольствий.  Еще  можешь
утешаться тем, что несколько ползущих вверх дураков будут  усердно  твердить
твое имя, пока не подползут усесться либо рядом с тобой,  либо  еще  повыше.
Тогда они плюнут тебе на голову. Понимаешь, о чем я говорю?
   - Я понимаю. Вы - неудачник.
   - Неудачник, Тири? Смотри, как ты повернул... Ты ошибся. Мой вывод  иной.
Да, я неудачник - с вульгарной точки зрения, - но дело не в  том.  Какой  же
путь легче к наслаждениям и удовольствиям жизни? Ползти  вверх  или  слететь
вниз? Знай же, что внизу то же самое, что и вверху: такие же женщины,  такое
же вино, такие же карты, такие же путешествия. И для этого не нужно  никаких
дьявольских судорог. Надо только понять, что так называемые  стыд,  совесть,
презрение  людей  есть  просто  грубые  чучела,  расставленные  на  огородах
всяческой "высоты" для того, чтобы пугать таких, как я,  понявших  игру.  Ты
нюхал совесть? Держал в руках стыд? Ел презрение? Это  только  слова,  Тири,
изрекаемые гортанью и языком. Слова же есть только сотрясение воздуха.  Есть
сладость в падении, друг мой, эту сладость надо испытать, чтобы  ее  понять.
Самый глубокий низ и  самый  высокий  верх  -  концы  одной  цепи.  Бродяга,
отвергнутый - я сам отверг всех, я путешествую, обладаю женщинами,  играю  в
карты и рулетку, курю, пью вино, ем и  сплю  в  четырех  стенах.  Пусть  мои
женщины грязны и пьяны, вино - дешевое, игра  -  на  мелочь,  путешествия  и
переезды совершаются под ветром, на палубе или на крыше вагона - это все  то
самое, чем владеет миллионер, такая же, черт побери,  жизнь,  и,  если  даже
взглянуть  на  нее  с  эстетической  стороны,  -  она,  право,   не   лишена
оригинального колорита, что и доказывается пристрастием  многих  художников,
писателей к изображению притонов, нищих,  проституток.  Какие  там  чувства,
страсти,  вожделения!   Выдохшееся   общество   приличных   морд   даже   не
представляет, как живы эти чувства, как они полны неведомых "высоте"  струн!
Слушай, Тири, шагни к  нам!  Плюнь  на  своих  благотворителей!  Ты  играешь
унизительную роль деревянной палочки, которую стругают от скуки и, когда она
надоест, швыряют ее через плечо.
   Хмельной голос Франка звучал, как назойливый бред, но сам  он,  давно  не
произносивший  таких  длинных  речей,  считал  взятый  им   тон   достаточно
убедительным для действия на Тиррея, который, по его мнению, не мог  бы  сам
никогда прийти к столь яркому откровению. Притупленный алкоголем мозг Франка
находился во власти примитивных расчетов.
   - Стоит ли продолжать? - пытливо спросил он, видя, что Тиррей  молчит.  -
Осталось мне сделать тебе практическое предложение, дать совет ... Хотя ...,
Одним словом, я желаю тебе добра.
   - Говорите. Мне все равно.
   - Ну, слушай, и пусть эта мысль  несколько  дней  зреет  в  тебе.  Можешь
сейчас ничего не решать. У Фут-роза две дочери, обе хорошенькие. Одна совсем
девчонка, но другая почти взрослая. Ты - прямо скажу - красивый,  интересный
мальчик. Если бы ты подъехал к  этой..  к  старшей..  Понимаешь?  Понимаешь,
какие перспективы? Если бы ты с ней тайно вступил в связь, она выманила бы у
отца столько денег, сколько тебе даже  не  снилось...  ты  знаешь,  как  это
делается? Хочешь, я тебя научу?
   На всякий случай Франк приготовился к тому, что могло последовать за  его
вопросом. Тиррей встал, протянул отцу его шапку и тихо сказал:
   - Ступайте вон и никогда не приходите ко мне! Если  бы  вы  не  были  мой
отец, я задушил бы вас без всякого раскаяния. Уходи, старая сволочь!
   Франк мутно  взглянул  на  сына  и  бессильно  свесил  голову.  Его  ноги
расползлись, рука упала со стола, тело, пытаясь держаться прямо, вздрагивало
и поникало.
   - Совсем раз-вез-ло, - бормотал он, притворяясь, что  силится  встать.  -
Четыре б-бу-тылки... на-то-щак... ф-фу!
   - Что с вами?
   - С-с-с-пать, - сказал Франк. - Пр-рости... пь-пьяного.
   Поверив, что отец  впал  в  беспомощное  состояние,  Тиррей  задумался  и
тоскливо вздохнул. Гнать жалкое существо, которое свалилось бы  за  порогом,
он не мог. Кое-как он подвел отца к  кушетке  и  уложил  его,  причем  Франк
грузно повалился, как мертвый, и Тир-рею пришлось поднимать ему ноги. Думая,
что отец  будет  спать,  по  крайней  мере,  до  вечера,  Давенант  еще  раз
отправился искать Галерана  и  вновь  не  застал  его.  Возвратясь,  он  был
встречен старухой Губерман,  которая  сообщила  ему,  что  Франк  ушел.  Она
прибавила:
   - Не перемените ли вы комнату? Вам будет у меня неудобно жить вдвоем, а я
вам скажу один очень хороший адрес.
   - Как вы хотите, - равнодушно сказал Тиррей. - Я не виноват.
   Он вошел к себе и увидел раскрытый шкаф; белый костюм  и  белье  исчезли.
Внутри шкафа валялся старый пиджак Тиррея, оставленный Франком  сыну  только
потому, что он не смог его захватить. Все остальное было обернуто им  вокруг
тела, под блузу. Таким образом прислуга ничего не заметила.



   Глава VI

   С этой минуты Тиррей стал внешне спокоен, но его  как  будто  ударили  по
глазам. Некоторое время он видел плохо, неясно вокруг себя.  Он  хмурился  и
моргал, стараясь вызвать в себе хоть какое-нибудь резкое чувство, и не  мог,
и сам он был, как пустой шкаф. Присев, Тиррей взял со стола какую-то  нитку,
должно быть, оставленную Франком. Он стал  обматывать  ее  вокруг  пальца  и
рвать. Так он сидел несколько времени, представляя ряд  кабаков,  замеченных
вчера, где мог теперь настигнуть отца. Давенант решился на  это  с  глубоким
отвращен