ное дело. Надо  быть  всегда  готовым.  Но
редко приходится стрелять, разве лишь в крайнем случае.  За  стрельбу  могут
повесить. Однако у вас есть револьвер? Лучше не ввязывайтесь, а то при вашей
меткости не миновать вам каторжной ссылки, если не хуже чего. Вы просто  наш
пассажир.
   - Это так, - сказал Давенант. - Однако у меня нет  бесчестного  намерения
отсиживаться за вашей спиной.
   - Как знаете, - заметил Тергенс с виду равнодушно, хотя тут  же  пошел  и
сказал боцману о словах Граве-лота. Гетрах спросил:
   - Да?
   Они одобрительно усмехнулись, больше не  говоря  ничего,  но  остались  с
приятным чувством. В воображении им приходилось сражаться чаще, чем на деле.
   Между тем несколько бутылок с водкой переходило из рук в руки: готовясь к
высадке,  контрабандисты  накачивались   для   храбрости,   вернее   -   для
спокойствия, так как все они были далеко не трусы. Только теперь стало  всем
отчетливо ощутительно, что груз стоимостью в двадцать тысяч  фунтов  обещает
всем солидный заработок. "Медведица"  повернула  к  берегу,  невидимому,  но
слышному по шороху прибоя; ветер упал. Матросы убрали паруса; судно на одном
кливере подтянулось к смутным холмам с едва различимой перед  ними  пенистой
линией песка. Всплеснул тихо отданный якорь; кливер упал, и на воду осела  с
талей  шлюпка.  В   нее   сели   четверо:   Давенант,   Гетрах,   Петвек   и
шестидесятилетний седой  контрабандист  Утлендер.  Как  только  подгребли  к
берету, стало ясно, что на берету никого нет,  хотя  должны  были  встретить
свои.
   - Ну, что же вам делать теперь? - сказал Петвек Давенанту, выскакивая  на
песок вместе с ним. - Мы тут останемся. Я пойду искать наших ребят, которые,
верно, заснули неподалеку в одном доме, а вам дорога известная: через  холмы
и направо, никак не собьетесь, прямо выйдете на шоссе.
   Контрабандист был уже озабочен своими делами. Гетрах нетерпеливо поджидал
его, чтобы  идти.  Давенант,  чрезвычайно  довольный  благополучным  исходом
плавания,  тоже  хотел  уходить,  даже  пошел,  -  как  он  и   все   другие
остановились, услышав плеск весел между берегом и "Медведицей". Подумав, что
оставшийся в лодке Утлендер зачем-то направился к судну, так укрытому тьмой,
что можно было различить лишь, да и то с трудом, верхушку его  матч,  Петвек
крикнул:
   - Эй, старый Ут! Ты куда?
   Одновременно закричал Утлендер, хотя его испуганные слова не относились к
Петвеку.
   - Тергенс, удирай! - вопил  он  и,  поднеся  к  губам  свисток,  свистнул
коротко три раза, чего было довольно, чтобы на палубе загремел переполох.
   Таможенная  шлюпка,  набитая  пограничниками,  стала  между   берегом   и
"Медведицей", другая напала с открытой стороны моря, из-за холмов  раздались
выстрелы - и стало некуда ни плыть, ни  идти.  Пока  обе  таможенные  шлюпки
абордировали "Медведицу", темные фигуры таможенных, показавшись из береговой
засады, кричали:
   - Сдавайтесь, купцы!
   Давенант быстро осмотрелся. Заметив большой камень с глубокими трещинами,
он сунул в одну из трещин бумажник с деньгами и  письмами,  а  также  своего
оленя, и успел засыпать все это галькой.  Затем  он  подбежал  к  Утлендеру,
готовый на все.
   - Отбивайтесь!  -  кричал  Тергенс  с  палубы  в  то  время,  как  момент
растерянности уже прошел и  все,  словно  хлестнуло  их  горячим  по  ногам,
начали, без особого толку, сопротивляться. Трудно было знать, сколько  здесь
солдат. Ничего лучшего не находя, Петвек,  Гетрах  и  Давенант  бросились  в
шлюпку Ут-лендера, где, по крайней мере, суматоха  могла  выручить  их,  дав
как-нибудь ускользнуть к недалеким скалам, а за их прикрытием - в море.  Так
случилось, таково было согласное  настроение  всех,  что  началась  усердная
пальба ради спасения ценного груза и еще более от  внезапности  всего  дела,
хотя, может быть, уже некоторые раскаивались, зная, как дорого поплатятся за
стрельбу оставшиеся в живых. Отойдя от берега, шлюпка качалась на волнах,  и
в нее уже стреляли с берега. Пули свистели, пронзая воду или колотя  в  борт
зловещим щелчком. Тьма мешала прицелу. Утлендер, дрожа от возбуждения, встал
и стоя стрелял на берег, Петвек и Гетрах  старались  повалить  таможенников,
сидевших  в  шлюпке,  приставшей  к  борту  "Медведицы".  Давенант   схватил
револьвер, более опасный в его  руках,  чем  винтовка  в  руках  солдата,  и
прикончил одного неприятеля.
   - Вы то.. чего? - крикнул Гетрах, но уже забыл о Давенанте,  сам  паля  в
кусты, где менялись очертания тьмы.
   Между тем на палубе судна зазвучали сабли, тем указывая  рукопашную.  Там
же был начальник отряда; задыхаясь, он твердил:
   - Берите их! Берите!
   Протяжно вскрикнув, командир изменившимся голосом сказал:
   - Теперь все равно. Бейте их беспощадно!
   - Ага! Дрянь! - крикнул Тергенс.
   "Если я брошусь на берег, - думал Давенант со  странной  осторожностью  и
вниманием ко всему, что звучало и виднелось вокруг, - если я скажу,  кто  я,
почему я с контрабандистами и ради чего преследуем я Ван-Конетом, разве  это
поможет? Так же будут издеваться  таможенники,  как  и  Ван-Конет.  Все  это
маленькие Ван-Конеты. Да. Это они!" - сказал он еще раз  и  на  слове  "они"
пустил пулю в одну из темных фигур, бегавших по песку. Солдат  закружился  и
упал в воду лицом.
   Между тем на "Медведице" перестали  стрелять;  там  опустошенно  и  тайно
лежала тьма, как если бы задохнулась от драки.
   - Связаны! Связаны! -  крикнул  Тергенс.  -  Бросайте,  Гетрах,  к  черту
винтовки и удирайте, если можете!
   Но уже трудно было остановить Петвека и  Утленде-ра.  Таможенные  шлюпки,
освободясь после "Медведицы", напали на контрабандистов с правого  и  левого
борта.
   - Гибель наша! - сказал Утлендер, стреляя в близко подошедшую шлюпку.
   Он уронил ружье и оперся рукой о борт. Пуля пробила ему грудь.
   - Меня просверлили, - сказал  Утлендер  и  упал  к  ногам  Гетраха,  тоже
раненного, но легко, в шею.
   Однако Гетрах стрелял,  а  Давенант  безостановочно  отдавал  пули  телам
таможенников, лежа за прикрытием борта. Шлюпки качались друг  против  друга,
ныряя  и  повертываясь  без  всякого  управления,  так  как   солдаты   были
чрезвычайно озлоблены и тоже увлеклись дракой. Давенант стрелял на берег и в
лодки. Выпустив все патроны револьвера, он поднял ружье Утлендера, а  Петвек
сунул ему горсть патронов, сжав вместе с ними руку Давенанта так сильно, что
выразил вполне свои чувства и повредил тому ноготь. Довольно было Даве-нанту
колебания во тьме ночной тени, чтобы он разил самую середину ее.  Хотя  убил
он уже многих и сам получил рану возле колена, он  оставался  спокоен,  лишь
над бровями и в висках давил пульс.
   - Петвек! - сказал  Давенант  зачем-то,  но  Петвек  уже  лежал  рядом  с
Утлендером; он только разевал рот и двигал рукой.
   - Захватите этого! - кричали таможенники. Однако Давенант не отнес крик к
себе, - пока что он не понимал слов. Наконец у него  не  осталось  патронов,
когда Тергенс громко сказал:
   - Бросьте, Гравелот, вас убьют!
   Стрелять ему было нечем, и он, поняв, сказал:
   - Уже бросил.
   С тем действительно Давенант бросил ружье в  воду  и  дал  схватить  себя
налетевшему  с  двух  сторон  неприятелю,  чувствуя,  что  чем-то   оправдал
воспоминание красно-желтой гостиной и отстоял с честью свет солнечного  луча
на ярком ковре со скачущими золотыми кошками, хотя бы не знал об этом никто,
кроме него.
   - Кончилось? - спросил связанный Тергенс, сидевший на люке  трюма,  когда
под дулом ружей  Давенант  взобрался  на  палубу,  чтобы,  в  свою  очередь,
испытать хватку наручников.
   - Кончилось, - ответил Давенант среди  общего  шума,  полного  солдатской
брани.
   - Если буду жив, - сказал Тергенс, - я ваш" телом и душой, знайте это.
   - Я ранен, - сказал Давенант, протягивая руку сержанту,  который  скрепил
вокруг его кистей тонкую сталь.
   - Да, что это было? - вздохнул Тергенс. - Мы все прямо как  будто  с  ума
сошли. Не бойтесь, - процедил он сквозь зубы. - Постараемся. Будет видно.
   Давенант сел. Солдаты  начали  поднимать  на  борт  и  складывать  трупы.
Утлендер еще стонал, но был без сознания. Остальные плыли к могиле.
   Таможенники, забрав шлюпки на буксир, подняли паруса,  чтобы  вести  свой
трофей в Покет. Было их пятьдесят человек, осталось двадцать шесть.
   Полная трупов и драгоценного товара, "Медведица"  с  рассветом  пришла  в
Покет, и репортеры получили сенсационный материал, тотчас  рассовав  его  по
наборным машинам.
   Пока плыли, Давенант тайно уговорился с  Терген-сом,  что  контрабандисты
скроют причины его появления на борту "Медведицы".



   Глава V

   Сногден встретил Ван-Конета в своей квартире и говорил с ним как человек,
взявший на себя обязанность  провидения.  Окружив  словесным  гарниром  свои
нехитрые, хотя вполне преступные действия, результат  которых  уже  известен
читателю, придумав много препятствий к осуществлению их, Сногден  представил
дело трудным распутыванием свалявшегося клубка и  особенно  напирал  на  то,
каких трудов будто бы  стоило  ему  уговорить  мастера  вывесок  Баркета.  О
Баркете мы будем иметь возможность узнать впоследствии, но основное было  не
только измышлением Сногдена: Баркет,  практический  человек,  дал  Сногде-ну
обещание молчать о скандале, а его дочь, за  которую  так  горячо  вступился
Тиррей, сначала расплакалась, затем  по  достоинству  оценила  красноречивый
узор банковых билетов, переданных Сногденом ее  отцу.  Сногден  дал  Баркету
триста фунтов с веселой прямотой дележа неожиданной находки,  и  когда  тот,
сказав: "Я беру деньги  потому,  чтобы  вы  были  спокойны",  -  принял  дар
Ван-Конета, пришедшийся, между прочим, кстати, по  обстоятельствам  неважных
дел его мастерской, Сногден попросил дать расписку на пятьсот  фунтов.  "Это
для того, - сказал Сногден, смотря  прямо  в  глаза  ремесленнику,  -  чтобы
фиктивные двести  фунтов  приблизительно  через  месяц  стали  действительно
вашими, когда все обойдется благополучно".
   Не возражая на этот ход, чувствуя даже себя легче, так  как  сравнялся  с
Сногденом в подлости, Баркет кивнул и выдал расписку.
   Когда он ушел. Марта долго молчала, задумчиво перебирая лежащие на  столе
деньги, и грустно произнесла:
   - Скверно мы поступили. Как говорится, подторговали душой.
   - Деньги нужны, черт возьми! - воскликнул Баркет. - Ну, а если  бы  я  не
взял их, - что изменится?
   - Так-то так...
   -  Слушай,  разумная  дочь,  -  нам  не  тягаться  в  вопросах  чести   с
аристократией. А этот  гордец  Гравелот,  по-моему,  тянется  быть  каким-то
особенным человеком. Трактирщик вызвал на дуэль Георга Ван-Конета!  Хохотать
можно над такой историей, если подумать.
   - Гравелот вступился за меня, - заявила Марта, утирая слезы стыда, - и  я
никогда не была так оскорблена, как сегодня.
   - Хорошо. Он поступил благородно - я не спорю.. Но дуэли  не  будет.  Тут
что-то задумано против Граве-лота, если, едва мы  приехали,  Сногден  пришел
просить нас молчать и, собственно говоря, насильно заставил взять эти триста
фунтов.
   - Я не хотела ... - сказала Марта, крепко сжав губы, - хотя что  сделано,
то сделано. Я никогда не прощу себе.
   - Отсчитай-ка сейчас же. Марта, восемьдесят семь фунтов, я оплачу вексель
Томсону. Остальные надо перевести Платтеру на заказ эмалевых досок.  Но  это
завтра.
   - Оставь мне двадцать пять фунтов.
   - Это зачем?
   - Затем... - сказала Марта, улыбаясь и застенчиво взглядывая на  отца.  -
Догадайся. Впрочем, я скажу: мне надо шить, готовиться: ведь  скоро  приедет
мой жених.
   - Да, - ответил Баркет и прибавил уже о другом: - Самый ход дела отомстил
за  тебя:  Ван-Конет  трусит,  замазывает  скандал,  боится  газет,   всего,
тратится. Видишь, как он наказан!
   Если Сногден не мог рассказать эту сцену Ван-Коне-ту, зато он  представил
и разработал в естественном диалоге несговорчивость,  возмущение  Баркета  и
его дочери; в конце Сногден показал счет, вычислявший  расход  денег,  самые
большие деньги,  по  его  объяснению,  пришлось  заплатить  мнимому  Готлибу
Вагнеру, темному лицу, согласному на многое  ради  многого.  Затем,  как  бы
припомнив несущественное, но интересное, Сногден сказал, что  обстоятельства
заставили  его  иметь  объяснение  с  отцом  Ван-Конета,  чье  вмешательство
единственно могло погубить Гравелота, согласно  тем  незначительным  уликам,
какие подсылались в "Сушу и море" под видом ящиков старых книг.
   Не ожидавший такого признания, Ван-Конет с трудом удерживался  от  резкой
брани,  так  как  ему  предстояло  терпкое  объяснение  с  отцом,  человеком
двужильной нравственности и  тем  не  менее  выше  всего  ставящим  показное
достоинство своего имени.
   - Однако, если на то пошло, - в бешенстве закричал Ван-Конет, -  таким-то
путем и я мог бы уладить все не хуже вас!
   - Нет! - Сногден резко схватил приятеля за руку, которую тот хотя  вырвал
немедленно, однако стал слушать. - Нет, Георг, нет и нет, -  я  вам  говорю.
Лишь я мог представить отцу вашему дело в том его  значении,  о  котором  мы
говорили, в котором уверены, которое нужно рассудить  холодно  и  тонко.  Со
мной ваш отец вынужден был говорить сдержанно, так как и  он  многим  обязан
мне. Дело касается не только ареста Гравелота, а главное, - как поступить  с
ним после ареста. Судебное разбирательство немыслимо, и я нашел выход, я дал
совет, как прекратить все дело, но уже когда пройдет не меньше месяца и вы с
женой будете в Покете. До сих пор я еще нажимаю все  пружины,  чтобы  скорее
состоялось    ваше    назначение    директором     акционерного     общества
сельскохозяйственных предприятий в Покете. Я работаю головой и языком, и вы,
так страстно стремящийся получить это место, не можете отрицать...
   - Я не могу отрицать, - перебил Ван-Конет, - что вы зарвались. Повторяю -
я сам мог уладить дело через отца.
   Он умолк, потому что отлично сознавал,  как  много  сделал  Сногден,  как
неизбежно  его  отец  должен  был  обратиться  к  тому  же  Сногдену,  чтобы
осуществить эту интригу, при всей ее несложности требующую особых знакомств.
Ван-Конету предстоял отвратительный разговор с отцом.
   - Уверены вы, по крайней мере, что эта глупая история окончена?
   - Да, уверен, - ответил Сногден совершенно спокойно. - А, Вилли,  дорогой
мой! Что хочешь сказать?
   Вбежал мальчик лет семи, в бархатной курточке и темных локонах,  милый  и
нежный, как девочка. Увидев Ван-Конета,  он  смутился  и,  нагнувшись,  стал
поправлять чулок; затем бросил на Сногдена выразительный взгляд  и  принялся
водить пальцем по губам, не решаясь заговорить.
   Сын губернатора с досадой и размышлением смотрел на мальчика;  настроение
Ван-Конета было нарушено этой сценой, и  он  с  усмешкой  взглянул  на  лицо
Сногдена, выразившее непривычно мягкое для него движение сердца.
   - Вилли, надо говорить, что случилось, или уйти, - сказал Сногден.
   - Хорошо! - вдруг заявил мальчик, подбегая к нему. - Скажите,  что  такое
"интри... гланы" - "интриганы"? - поправился Вилли.
   Бровь Сногдена слегка дрогнула, и он хотел отослать мальчика с  обещанием
впоследствии объяснить это слово, но ироническое мычание Ван-Конета  вызвало
в его душе желание остаться самим собой, и у него хватило мужества  побороть
ложный стыд.
   - Как ты узнал это слово? - спросил Сногден, бесясь, что его руки  дрожат
от смущения.
   - Я прочитал в книге, - сказал мальчик, осторожно  осматривая  Ван-Конета
и, видимо, стесняясь его. - Там написано:  "Интри...  ганы  окружили  короля
Карла, и рыцарь Альфред.. и рыцарь Альфред... -  быстро  заговорил  Вилли  в
надежде,  что  с  разбега  перескочит  сопротивление  памяти.  -   И   ры...
Альфред..." Я не помню, - сокрушенно вздохнул он  и  начал  толкать  изнутри
щеку языком. - А "интри... ганы" - я не понимаю.
   - Сногдену  задача,  -  не  удержался  Ван-Конет,  зло  присматриваясь  к
внутренне потерявшемуся приятелю.
   Прямой взгляд мальчика помог Сногдену открыть заветный угол  своей  души.
Нисколько не задумываясь, он ответил воспитаннику:
   - Интриган, Вилли, - это человек, который ради своей выгоды губит  других
людей. А подробнее я тебе объясню потом. Ты понял?
   - О да! - сказал Вилли. - Теперь я пойду снова читать.
   Он хмуро взглянул на сапоги Ван-Конета, медленно  направился  к  двери  и
вдруг убежал.
   - Однако ... - заметил  Ван-Конет,  потешаясь  смущением  Сногдена,  лицо
которого, утратив острую собранность, прыгало каждым мускулом.  -  Однако  у
вас есть мужество" или нахальство. Вы так всегда объясняете мальчику?
   - Всегда, - нервно рассмеявшись, неохотно сказал Сногден.
   - А зачем?
   - Так. Это мое дело, - ответил тот, уже овладевая собой  и  сжимая  двумя
пальцами нижнюю губу.
   - Магдалина... - тихо процедил Ван-Конет.
   - Поэтому, - начал Сногден, овладевая прежним тоном, уже начавшим звучать
в быстрых, внушительных словах его, - ваш отец подготовлен. Этим  все  будет
кончено.
   Ван-Конет встал и, презрительно напевая, удалился из квартиры.
   Он не любил толчков чувств, издавна  отброшенных  им,  как  цветы  носком
сапога, между  тем  Гравелот,  Консуэло  и  Сногден  толкнули  его  хорошими
чувствами, каждый по-своему. Он мог отдохнуть на объяснении со своим  отцом.
В этом он был уверен.
   Месть губернатора выразилась замкнутой улыбкой  и  любопытным  выражением
бескровного лица; его старые черные глаза смотрели так, как смотрит  женщина
с большим опытом на девицу, утратившую без особой нужды первую букву  своего
алфавита.
   - Адский день! - сказал молодой Ван-Конет, уныло наблюдая отца. - Вы  уже
все знаете?
   - Меньше всего я знаю вас, - ответил старик Ван-Конет.  -  Но  бесполезно
говорить с вами, так как  вы  способны  наделать  еще  худших  дел  накануне
свадьбы.
   - Нет гарантии от нападения сумасшедшего.
   - Не то, милый. Вы вели себя, как пройдоха.
   - Счастье ваше, что вы мой отец ... - начал Ван-Конет,  бледнея  и  делая
движение, чтобы встать.
   - Счастье? - иронически перебил губернатор. - Думайте о своих словах.
   - Отлично. Ругайтесь. Я буду сидеть и слушать.
   - Я признаю  трудность  положения,  -  сказал  отец  с  плохо  скрываемым
раздражением, - и, черт возьми, приходится иногда  стерпеть  даже  пощечину,
если она стоит того. Однако не надо было подсылать ко мне этого Сногдена. Вы
должны были немедленно прийти ко мне, - я в некотором роде значу  не  меньше
Сногдена.
   - Кто подсылал Сногдена! - вскричал Георг. - Он явился к вам, ничего  мне
не говоря. Я только недавно узнал это!
   - Так или не так, я провел несколько приятных  минут,  слушая  повесть  о
кабаке и ударе.
   - Дело произошло...
   - Представьте,  Сногден  был  до  умиления  искренен,  так  что  вам  нет
надобности ни в какой иной версии. Ван-Конет покраснел.
   - Думайте что хотите, -  сказал  он,  нагло  зевнув.  -  А  также  скорее
выразите свое презрение мне, и кончим, ради бога, сцену нравоучения.
   - Вы должны знать, как наши враги страстно желают расстроить ваш брак,  -
заговорил старый Ван-Конет. - Если Консуэло Хуарец ничего не говорит вам, то
я отлично знаю зато, какие средства  пускались  в  ход,  чтобы  ее  смутить.
Сплетни и анонимные письма - вещь обычная. Пытались  подкупить  вашу  Лауру,
чтобы она явилась к часу подписания брачного  контракта  и  афишировала,  во
французском вкусе, ваше знакомство с ней. Но эта умная женщина была у меня и
добилась более положительных обещаний.
   - Хорошо, что так, - усмехнулся жених.
   - Хорошо и дорого, дорого и утомительно, - продолжал  губернатор.  -  Вам
нет смысла напоминать ей об этом. Получив  деньги,  она  уедет.  Такое  было
условие. Теперь выслушайте о другом. Умерьте, сократите вашу неистовую жажду
разгула! Какой-нибудь месяц приличной жизни - смотрите на эту необходимость,
как на жертву,  если  хотите,  -  и  у  вас  будут  в  руках  неограниченные
возможности. Дайте мне разделаться с правительственным контро