ться. Попал в группу,
	которая играла в одном из дальних районов Ленинграда на школьных
	вечерах.
М. Что вы пели?
Б. Г. 	Stones, Beatles немножко, я хотел сыграть одну вещь, но ударник не
	мог состучать "Down on the Corner" - это кое о чем говорит. Но
	пользовались популярностью!
М. Ты пел?
Б. Г.   Пел и играл на гитаре.
М. Сам тогда ничего делать не пытался?
Б. Г. 	Я тогда начал писатиь песни на английском, потом, в 71-м году,
	прослушав в очередной раз пластинку Леннона "Plastic Ono Band", там,
	где эта песня, "God", шел и мурлыкал ее себе под нос прекрасным
	зимним днем... или весенним? И понял, что никогда мне такую вещь на
	чужом языке не написать. Это нужно писать на своем. Сразу после
	этого я стал пробовать писать на русском.
М. Твоя первая песня?
Б. Г. 	По счастью, забыта!
М. Даже назвать не хочешь?
Б. Г. 	Она называлась "Все должно пройти", была такая мистика...
М. Ты вообще сам мистик?
Б. Г. 	Я не знаю, что это значит. Я считаю себя абсолютным реалистом.
       Материалистом. Просто я воспринимаю материализм шире, чем это
	принято.
М. Как ты понимаешь материализм?
Б. Г. 	Не знаю, не могу это объяснить, я это чувствую...
М. Когда ты кончал школу, ты часто влюблялся?
Б. Г. 	Это было мое постоянное состояние. Не всегда я в людей. Потом это
	состояние перешло во что-то другое.
М. Что для тебя это вообще - любовь? Тогда и теперь?
Б. Г.   Тогда - состояние, теперь метод.
М. Точнее!
Б. Г. 	Метод подхода ко всему существующему живому.
М. Более нескромный вопрос. Какое место во всем этом занимают женщины?
Б. Г. 	Занимали самое главное, т. к. мне было трудно сконцентрироваться на
	чем-то ином, когда такой соблазн перед глазами. Сейчас это
	растворилось во всем остальном, т. е. налицо процесс перехода. И
	женщины занимают сейчас гораздо меньшее место, потому что, моя
	собственная ВСЕЛЕННАЯ расширилась!
М. Теперь все же вернемся к концу школы. Когда ты только начал играть во
   все эти игры, ты уже хотел стать Б. Г.?
Б. Г. 	Да, потому что я чувствовал огромный потенциал системы, связанной с
	этой музыкой, и мне очень хотелось увидеть появление этой системы и
	максимально участвовать во всем этом. Знаешь, вообще-то все это
	трудно вспомнить, хотя и легко сформулировать.
М. Мифотворчество ведь может быть построением мифа о себе, мифа о мифе,
   мифа вообще!
Б. Г. 	Меня интерисовала сама возможность появления мифа, непривычного для
	моего тогдашнего мира, для его системы описания. Поскольку я учился
	в нормальной школе и с нормальными людьми, то меня все это не
	устраивало, мне было там немного тесновато. Но я не особенно обращал
	на это внимание, потому что у меня была масса других дел. Мы
	занимались самыми интересными вещами с Джорджем, еще до создания
	" Аквариума". Писали пьесы, стихи...
М. Джордж - это кто?
Б. Г. 	Джордж Гуницкий. Мы с ним вместе организовывали "Аквариум". Теперь он
	член совета рок-клуба.
М. С бородой?
Б. Г. 	Да. Музыкой давно не занимается.
М. В каком году ты решил организовать "Аквариум"?
Б. Г. 	Он организовался естественным образом, хотя в этом и я повинен - в
	июле 1972 года. Как идея. Мы решили, что пора кончать всякой ерундой
	заниматься и пора делать группу. Т. е. писались свои песни и пелись
	свои, и чтоб было все не как вокруг, а по-настоящему, 12 лет уже..
М. Срок долгий, попытайся разбить его на периоды...
Б. Г. 	Это дело критиков. Потому что первым был период, о котором нечего
	говорить. Проходил он очень интересно. Была огромная общность людей,
	кочевавших вместе с одной квартиры на другую, из одного кафе в
	другое, пили кофе, курили, говорили о том о сем и все делали вместе.
       На такой плодотворной почве все и создавалось. А потом по разным
	причинам эта штука стала растягиваться в другую сторону и "Аквариум"
	выкристализовывался, точнее - до сих пор выкристализовывается во все
	более и более музыкальный союз, чем раньше. Тогда говорили, что
        "Аквариум" это не группа, а образ жизни. Это было верно.
М. Ты сам считаешь себя музыкантом или художником?
Б. Г. 	Человеком. Человеком, который имеет какое-то отношение к творению
	мифов. Человеком с определенным долгом перед "ВСЕЛЕННОЙ". Я этот
	долг очень хорошо чувствую!
М. В чем он?
Б. Г. 	В исполнении определенных функций, создании определенных вещей.
М. Ты не называешь эти вещи конкретно?!
Б. Г. 	Назвать - значит ограничить, а эта штука действует!
М. Ну хотя бы самое основное...
Б. Г. 	Причастность к созданию того, что мы называем "советским роком". Т. е.
	появление музыки, которая была бы не слабее музыки на Западе. Сейчас
	я достиг того, что на Западе говорят - вот, мол, у нас все загнулось
	и только на Россию смотрят... Т. е интерес к России сейчас
	непревзойденный!
М. Ты ощущаешь это по себе? Или по общему отношению?
Б. Г. 	По общему.
М. Ну, а конкретно - твои взаимоотношения с западным роком?
Б. Г. 	Сейчас я вышел из хронологии того, что происходит на Западе - то, что
	происходит там последнии 10 лет волнует меня не так сильно, как то,
	что происходило там в 60-х годах. Меня большему учит тогдашняя
	музыка. Она позволяет в самом себе раскрыть большие ресурсы, чем та
	музыка, которая есть теперь. Хотя я слежу за тем, что происходит - и
	там есть интересные вещи, типа..........
М. Но ведь музыка конца 60-х связана с социальными условиями, и с
   психологией, и с наркотиками...
Б. Г. 	Дело в том, что наркотик абсолютно внешняя вещь, социальное движение
        - тем более внешняя! Просто тогда было сильное желание синтезировать
	накопленное доселе, объединить и воссоединить в создании чего-то
	единого нового. Но получится это не могло, т. к. инерция цивилизации
	очень сильна, если же брать это как указатель дороги, то указано
	было очень многое. Было много разных вещей, которые проявятся
	впоследствии гораздо сильнее и многие люди занимались тогда такими
	вещами, которые меня очень долго и страстно интересуют.
М. Конкретней.
Б. Г. 	Конкретно? Молодой Болан. Еще до Т. Rex, когда он был Tyranosaurus
	Rex.
М. Когда был акустический дуэт?
Б. Г. 	До 1-го, до "Electric Warrier", но "Warrier" тоже хорошая пластинка,
	и "Slider" тоже, но уже не то... Донован, Мэри Хопкин, точнее
	система вокруг нее - тот же Донован, тот же Маккартни, ну, про
	" Beatles" я не говорю, ведь "Beatles" - основополагающее для меня,
	факт из жизни... Многое, что еще, но это - главное.
М. Это - о музыке. А что было вне ее?
Б. Г. 	Все, что приходило вне музыки, я строил себе сам. Все это
	интересовало поверхностно. Конечно, кое-что интересное было. Хиппи,
	например, волосатые...
М. Ты сам был хиппи?
Б. Г. 	Я не знаю, что это такое, но я странствовал - по Прибалтике шлялся
	несколько лет, автостопом, ночевал в канавах и под мостами. Пел
	песни. Но оставшийся образ жизни был более плодотворен. Та ситуация,
	в которой находятся советские хиппи - она мало плодотворна, впрочем,
	там хиппи - то же самое...
М. Как человек ты любишь комфорт?
Б. Г. 	Да, за неимением его, я отношусь к нему очень хорошо. Но мне не
	хватает вполне определенных условий, в которых я мог бы добиться
	большего. Т. е. дома мне просто негде играть на гитаре. Рисовать я
	могу только после двух часов ночи, выходя на кухню...
М. Вот мы говорим о твоей живописи, а я так и не видел ни одной картинки...
Б. Г. 	Ну и хорошо, увидишь, когда будет много...
М. Что дает тебе живопись, почему ты ушел к ней?
Б. Г. 	Я никуда не уходил.
М. Ты всегда занимался живописью?
Б. Г. 	Ну как? Когда есть настроение что-то под музыку делать...
М. Что ты рисуешь?
Б. Г. 	Сейчас - только церкви, мне интересно воссоздавать все петербургские
	ленинградские церкви.
М. Можешь подарить мне одну, Спасо-Преображенскую?
Б. Г. 	Когда будет целиком все... Надо делать... На кухне как раз висит, но
	подмалевок еще.
М. Злой ты человек?
Б. Г. 	Нет. Жизнь меня этому учит.
М. Вот окружение твое. От тебя все очень многого хотят...
Б. Г. 	Ну как много хотят? Хотят набраться немного энергии. Хотят потратить
	лишнее у себя время, т. е. то, чего у меня как раз не бывает.
       Приходится по отношеню к ним идти на компромис. Но у меня
	действительно нет времени и возможности пить портвейн с каждым
	человеком, который заходит ко мне домой. Часто знакомые, часто
	незнакомые...
М. Такое бывает?
Б. Г. 	Большой контингент людей хочет зайти ко мне домой выпить портвейну и
	поговорить о жизни...
М. И что они спрашивают о жизни?
Б. Г. 	А им нечего спрашивать о жизни, им хочется просто поговорить, а потом
	рассказывать всем, что они говорили с Гребенщиковым...
М. Но я-то оказываюсь приблизительно в такой ситуации.
Б. Г. 	Нет, мы с тобой занимаемся делом.
М. Ну, если мы с тобой занимаемся делом, то расскажи о своем отношении к
   людям, потребительское оно, или нет?
Б. Г. 	Люди интересуют меня в том смысле, что я могу с ними что-то сделать
	совместно. Когда в человеке есть такой потенциал, то он мне
	интересен. Когда нет такого потенциала, то я общаюсь с теми людьми,
	которых очень люблю, с которыми не надо делать что-то физическое,
	можно что-то другое.
М. Когда есть что-то совместно связывающее?
Б. Г. 	Когда есть определенные методы подхода к миру и мы можем поделиться
	ими друг с другом.
М. Назови кого-нибудь из этих людей.
Б. Г. 	Они никому не известны.
М. Те, кого я знаю, тот же Капитан? /С. Курехин/
Б. Г. 	Последние полтора года почти с ним не общаемся. Я хотел бы с ним
	работать, а общаться просто так и ему и мне будет не очень
	интересно. Говорить не о чем, хочется делать.
М. Мы два дня крутимся вокруг одного и того же слова "дело"... Дело
   - это музыка, это рок-н-рол, так получается?
Б. Г. 	Не только, но во многом связано с этим.
М. Ну это твое профессиональное - ты делаешь рок-н-ролл...
Б. Г. 	Да.
М. Что ты видишь сейчас для себя в деле главным? Каким бы ты хотел
   видеть свой завтрашний день? В рок-н-ролле?
Б. Г. 	Мне хочется иметь достаточно благоприятные условия для записи музыки,
	т. е. такие, когда я мог бы посвящать этому больше времени. Сейчас
	это случайно, один-два раза в год, а я хотел бы иметь такую
	возможность постоянно.
М. Т. е. ты хотел бы иметь свою студию?
Б. Г. 	Да, или иметь возможность неограниченного пользования студией.
М. Профессиональная студия?
Б. Г. 	Хорошая студия.
М. Для этого в нашей стране нужен профессиональный статус.
Б. Г. 	Наши профессиональные музыканты не имеют возможности пользоваться
	такими студиями, которые им нужны...
М. Какой же выход?
Б. Г. 	Никакого. А точнее - ждать, когда такая ситуация появится.
М. Такая возможность есть?
Б. Г. 	Нет. Но ведь не было возможности записывать и то, что мы записали до
	сих пор. То, что мы записываем, мы всегда записываем чудом. При
	невероятнейшем стечении обстоятельств.
М. Расскажи, как был записан "День Серебра".
Б. Г. 	Чудесным образом к нам в руки попала машина для записи... такой
	магнитофон, который по идее, в принципе, к нам в руки попасть не
        мог. И находился он у нас ровно столько времени, чтобы записать -
        точка в точку - этот альбом. В состоянии дикой спешки. Спасло то,
	что все для этого альбома было готово до записи.
М. Боб, почему в этот альбом не вошли "Жажда" и "Нож режет воду"?
Б. Г. 	Песня о воде "Жажда" - "Вода, очисти нас" - она предполагалась, как
	один из вариантов того, что может быть. Но по чисто техническим
	причинам мы не смогли это сделать. Сейчас я, к счастью, вижу, что
	она там была бы лишней. Другое направление, чем "День Серебра"...
М. У меня такое ощущение, что это вообще материал для будущего альбома,
   обе эти песни...
Б. Г. 	Вероятно. Но пока я будущего альбома не вижу, хотя у меня и есть
	несколько идей по поводу того, каким он может быть. Если он у меня
	вообще будет, этот альбом. Впрочем, я надеюсь...
М. Что тебя сейчас волнует больше всего как человека?
Б. Г. 	Возможность стать лучше самому в житейском плане. Возможность быть
	добрым к окружающим меня людям, т. е. возможность любить окружающих
	людей с большей пользой для них. Т. е. возможность что-то сделать для
	людей. И зудит музыка... Зудит, зудит, зудит...
М. У тебя много материала наработано там, внутри?
Б. Г. 	Ну, откуда я знаю... Я не знаю, что есть в потенциале. Если бы у меня
	была студия, та, которая сейчас мне нужна, то можно было бы записать
	два - три альбома, ну, скажем, два альбома просто, не думая, они бы
	удивили даже меня самого, а с третьим альбомом... Это была бы
	настоящая работа, то, что мне хотелось бы делать...
М. Какое место в этих альбомах занимал бы текстовой ряд? Ведь
   Гребеньщиков всегда ассоциируется прежде всего со словами...
Б. Г. 	Ничего не могу поделать. Я не такой человек, как Маккартни, который
	может обходиться простейшими, банальными словами и делать при этом
	колоссальные вещи. Я этого пока не умею.
М. Ты прежде всего - поэт?
Б. Г. 	К сожалению, ничего не могу с этим поделать. Для меня слова - звук,
	который, в большинстве своем, не получается. Но, тем не менее, сумма
	слов и неполучившихся звуков все равно дает какой-то звук. Звук с
	большой буквы - это рок-н-ролл, который я пою. Просто рок-н-ролл
	получается очень странный. Но он получается.
М. Какие музыканты необходимы тебе для этого рок-н-ролла? Представь себе
   идеальный состав, с которым тебе бы хотелось работать?
Б. Г. 	У меня и так идеальный состав.
М. Назови.
Б. Г. 	Дело ведь не в конкретных людях. Просто жизнь в Ленинграде дает мне
	возможность записывать все так, как оно должно быть записано. Просто
	раньше не хватало времени или энергии на собирании всех этих людей
	вместе. Когда их не хватает - это моя вина.
М. Значит тебе сейчас не нужен постоянный состав?
Б. Г. 	Нет, не для чего.
М. Получается, что "Аквариум" как группа...
Б. Г.   "Аквариум" никогда не был группой. Сначала это был образ жизни, потом
	это стало идеей, вырвавшейся из этого образа жизни.
М. Но для Союза "Аквариум" - это прежде всего группа. Объяви сейчас о ее
   роспуске - это будет трагедией.
Б. Г. 	Да. Люди пока просто не могут воспринимать ситуацию в менее шаблонном
	свете. Люди привыкли, что группа - это группа. Хотя "Аквариум", т. е.
	те четыре человека, которые известны в Ленинграде как группа: Дюша,
	Файнштейн, Гаккель и я - практически не принимали совместного
	участия в записи последних альбомов.
М. Т. е. основных альбомов "Аквариума"?
Б. Г. 	Да, т. е. "Табу", "РА", и "Дня Серебра".
М. На всех этих альбомах в основном работал ты, Гаккель...
Б. Г. 	Гаккель - это особое дело, он не столько музыкант, как человек на
	своем месте в "Аквариуме". Когда исполняются определенные функции
	морального и морально-этического плана, которые я даже не могу
	определить. Но они бесценны. Впрочем, так же и все остальные.
М. А как все же дела сейчас?
Б. Г. 	Сейчас у нас период отдыха. И когда мы из этого периода выйдем, в
	каком виде выйдем - я не знаю. Отношения же как в какой-нибудь
	ортодоксальной группе, когда люди расходятся, сходятся по каким-то
	своим причинам, хотят или не хотят играть друг с другом - к нам это
	не подходит. У нас совершенно другая ситуация.
М. Мне это напоминает ситуацию...
Б. Г. 	Там отношения, все-таки, были гораздо жестче, чем у нас и поэтому это
	другой план, другая система подхода. Т. е. Фрипп кого-то собирал,
	кого-то отпускал, кого-то вводил...
М. У Фриппа выход был. У Фриппа был контракт. Он должен был работать.
Б. Г. 	Ну да. Дело в том, что мы работаем не менее регулярно, чем Фрипп.
М. Без контракта?
Б. Г.   Без всякого контракта. Просто эта загадочная величина "Аквариум" -
        она сама выбирает то, что нужно сделать в данный момент.
М. Если бы завтра "Ленконцерт" предложил "Аквариуму" контракт, то что бы
   сказал на это Б. Г.?
Б. Г. 	Посмотрел бы на условия контракта. Я уверен, что он бы меня не
	удовлетворил.
М. Если бы тебе дали возможность петь со сцены...
Б. Г. 	У меня есть возможность петь со сцены. В последнее время мне
	приходилось часто отказываться от предложений петь. Меня гораздо в
	большей степени сейчас интересует запись. Давно. Уже много лет.
М. Чисто студийная работа...
Б. Г. 	Да. Там я могу позволить себе больше. Это другой вид искусства.
       Брайан Эно очень правильно заметил, что студия для музыканта - то же
	самое, что палитра и краски для художника.
М. Боб, что это за история с миньоном "Аквариума", который, якобы, был
   записан на фирме "Мелодия"?
Б. Г. 	Да как же, он был записан. Я думаю, что он уже уничтожен. Ведь у них
	мало пленки и они не могут себе позволить хранить какую-то вещь
	бесконечное количество времени.
М. Что входило туда?
Б. Г.   "Встань у реки", "Почему не падает небо" и еще две вещи. Точно мы не
	сошлись на том, какие, но было записано несколько. А потом
	ленинградское руководство фирмы и московское не сошлись во мнениях.
       По инициативе Москвы дело было застопорено, хотя мы были внесены в
	план. Ничего бы особого это нам не дало.
М. Больше контактов с "Мелодией" никаких?
Б. Г. 	Нет.
М. Ну а варианты Курехина, варианты "Лио рекордс"?
Б. Г. 	На Западе не настолько нужна советская музыка, чтобы, какие-то
	предложения или идеи можно было расценивать всерьез. То, что делает
	там Капитан, - он делает для небольшого круга людей, такой джазовый
	авангард. Чека /Чекасин А. М. / - чтобы было больше пластинок, чтобы
	иметь возможность там гастролировать. А с такой музыкой, которая у
	меня в голове - она немного хуже, так как требует другого соучастия
	в ней.
М. Т. е. прежде всего знания языка?
Б. Г. 	Нет, я думаю, это необязательно, слушали же в России западную музыку
	на протяжении двадцати лет и до сих пор слушают, хотя большинство не
	понимает, о чем поется. Не понимает, но слушает звук. Я не уверен,
	что наш звук будет достаточно ясен и необходим сейчас на Западе...
М. Вот ты мне рассказывал, как Боуи пытался слушать твой звук...
Б. Г. 	Пытался. И слушал.
М. Но раз его это заинтересовало...
Б. Г. 	Да, но одно дело - Дэвид, а другое - массовые потребители.
М. Кстати, тебя не обижает, что тебя называют советским Боуи?
Б. Г. 	Мне это как-то безразлично. Одно время, впрочем, забавляло, а сейчас
	все равно. Хотят - называют, ведь все равно будут как-то называть.
М. Как ты относишься к такому понятию, как имидж?
Б. Г. 	Он был для меня существенен, сейчас это поняти перешло в другую фазу.
       Но какова она, - пока мне это сложно сказать. Это будет видно. Об
	этом нет смысла говорить, это воспринимается, как какое-то дело, как
	результат концертов, записей...
М. С кем из музыкантов тебе приятней всего общаться?
Б. Г. 	С кем я и общаюсь. Со всей нашей ленинградской когортой.
М. Отношения с Москвой?
Б. Г. 	Никаких. Т. е. в Москве есть несколько очень милых моему сердцу людей,
	часть из них принадлежит к музыкальному кругу, часть нет. Тот же
	Макаревич, тот же Рыженко, те же мои близкие друзья. Но это общение
	между людьми, не между музыкантами.
М. Как музыканты вы на разных полюсах?
Б. Г. 	Нет, мы просто занимаемся разными вещами и не являемся необходимыми
	друг другу, как музыканты.
М. В силу чего?
Б. Г. 	В силу разницы между Москвой и Ленинградом или в силу того, что мне
	мало из людей кто необходим вообще.
М. Тебе хватает самого себя, своих людей?
Б. Г. 	Мне хватает возможности воплощать свои идеи в Ленинграде. Здесь есть
	все, что мне нужно, чтобы делать музыку, которая мне нужна.
М. Расшифруй подробней то, что мы называем "духом" Ленинграда.
Б. Г. 	Не могу, это витает в воздухе, этим пронизано все в Ленинграде. Для
	меня это естественная среда.
М. Тебя уже не интересуют взаимоотношения с публикой, поклонниками,
   просто слушателями?
Б. Г. 	Только со стороны того, может ли получиться что-нибудь интересное как
	продукт этого взаимодействия, взаимоотношений.
М. Т. е. новые идеи?
Б. Г. 	Новые идеи, новое дело, что-то такое интересное, что может возникнуть
	и повести куда-то за собой. Как правило же, отношения между мной и
        публикой, мной и критиками не таковы. Может, это моя вина, может -
        естественный результат.
М. Иногда мне кажется, что ты - чел