Ты отнимки-то знашь ли? Таки толсты да широки, из  тряпья  шиты,  ими
горячи чугуны прихватывают, чтобы руки не ожечь. Дак вот с отнимками ме-
ня ухвати ла-да в огород, в сугроб снежный и сунула, да и сказала:
   - Поостынь-ка тут, а то к тебе, к горячему, под ступу  нет.  Я  из-за
твоей горячности не то вдова, не то мужняя жона, - сама не знаю!
   Сижу в снегу а кругом затаяло, с огороду снег сошел, и пошло круг ме-
ня всяко огородно дело!
   Не сажено, не сеяно - зазеленело зелено. Вырос  лук  репчатой,  трава
стрельчата, а я посередке - как цвет сижу. От меня пар идет. Пар идет  и
замерзат, и все выше да выше. И вызнялась надо мной выше дома, выше леса
ледяна прозрачна светелка-теплица.
   Надергал я луку зеленого. Вышел из светелки ле дяной. Лук ем да любу-
юсь на то, что над огородом нагородил, любуюсь на то, что сморозил.
   Бежит поп Сиволдай. Увидал ледяну светлицу в при нялся приговаривать:
   - Вот ладна кака колокольня! С этакой колокольни звонить начать - да-
леко будет слыхать! Народ придет, мне доход принесет.
   Жалко мне стало свое сооружение портить, я и говорю попу Сиволдаю:
   - На эту колокольню колокола не вызнять - развалится вся видимость.
   Сиволдай свое говорит, треском уши оглушат: - Я без  колокола  языком
звонить умею. Сам знашь: сколькой год не только старикам, а и молодым ум
заби ваю!
   Вскарабкался-таки поп Сиволдай на  ледяну  коло  кольню.  Попадью  да
просвирню с собой затащил. Обо они мастерицы языками звонить.
   Как только попадья да просвирня на ледяно верхотурье уселись, в ту же
минуту в ругань взялись. Ругались без сердитости, а потому, что  молчком
сидеть не умеют, а другого разговору, окромя ругани, у них нет.
   Увидел дьячок, смекнул, что дело доходно с  высокой  колокольни  зво-
нить, и стал проситься: - Нате-ко меня!
   Попадья с просвирней ругань бросили и кричат: - Прибавляйся, для  ба-
лаболу годен! Гляжу - и дьячка живым манером на  ледяной  верх  вызняли.
Поп Сиволдай для начала руками махнул, но гой топнул. И тут-то вся ледя-
на тонкость треснула и рассыпалась. Я на поповску жадность еще пуще раз-
горячился! От моей горячности кругом оттепель пошла, снег  смяк.  Поп  с
попадьей, дьячок с просвирней в снегу покатились, снегом облепились, под
угором на реке у самой проруби большими комьями остановились. Ну, их от-
копали, чтобы за них не отвечать.
   Жалко ледяну светлицу-колокольню, а хорошо то, что  поп  остался  без
доходу, а народ без расходу. Поп Сиволдай, как  его  раскопали,  кричать
стал: - К архиерею пойду управу искать на Малину! Попадья едва уняла:
   - Ох, отец Сиволдай, как бы Малина еще чего не  сморозил.  До  другой
зимы не оттаять.
 
   ЛЕДЯНОЙ ПОТОЛОК НАД ДЕРЕВНЕЙ
 
   Обернулся я на огород, а там расти перестало. Только лук один и успел
вытянуться. Моя баба да соседки уж луковницу варят, пироги с луком пекут
и кашу луком замешивают. Окромя луку, на огороде никакой другой  съедоб-
ности не выросло.
   Я на попов заново разгорячился, и до самого крайнего жару.
   Оттепель больше взялась, и до самой околицы. А за околицей мороз тре-
щит градусов на двести с прибавкой.  Округ  деревни  мой  жар  да  мороз
столкнулись, талой воздух мерзнуть стал - сперва около земли, а потом  и
выше. И надо всей-то Уймой ледяным куполом смерзлось. На манер  потолку.
И така ли теплынь под куполом сделалась. Снег - и тот холодить перестал.
   Говорят - улицу не натопишь. А я вот натопил! Потолок над Уймой блес-
тит-высвечиват, хорошим людям дорогу в потемни показыват, а худым  глаза
слепит да нашу деревню прячет. Я, как завижу чиновников, полицейских али
попов, пуще загорячусь. У нас под ледяным потолком тепла  больше  стано-
вится. Мы всю зиму прожили и печек не топили. Я согревал!
   Печки нагрею, .бани натоплю. И по огородам  пойду.  В  каком  огороде
приведется присесть, там и зарастет, зазеленеет, зацветет. Всю.  зиму  в
светло да в тепле жили. Начальство Уйму  потеряло.  Объявленье  сделало:
"Убежала деревня Уйма. Особа примета: живет в ней Малина. Надобно ту Уй-
му отыскать да штраф с нее сыскать!"
   Вот и ищут, вот и рыщут. Нам скрозь ледяну стену все видно.
   Коли хороший человек идет али едет, мы ледяну во-ротину отворим  и  в
гости на спутье покличем. Коли кто нам нелюб, тому в глаза  свет  слепи-
тельной пущам.
   Теперь-то я поостыл. Да вот ден пять назад доктор ко  мне  привернул.
Меня промерял- жар проверял. Сказал, что и посейчас во мне жару сто  два
градуса.
 
   НАЛИМ МАЛИНЫЧ
 
   Было это давно, в старопрежно время. Я в те поры не видал  еще,  каки
парады живут.
   По зиме праздник был. На Соборной площади  парад  устроили.  Солдатов
нагнали, пушки привезли, народ сбежался. Я пришел поглядеть.
   От толкотни отошел к угору, сел к забору, призадумался. Пушки  в  мою
сторону поворочены. Я сижу себе спокойно, знаю - на холосту заряжены.
   Как из пушек грохнули! Меня как подхватило,  выкинуло!  Через  забор,
через угор, через пристань, через два парохода, что у пристани  во  льду
стояли! Покрутило да как об лед ногами! (Хорошо, что не головой). Я  лед
пробил и до самого дна пошел. Потемень в воде. Свету, что из проруби, да
скрозь лед чуточку сосвечиват.
   Ко дну иду и вижу - рыба всяка спит. Рыбы множество. Чем глубже,  тем
рыба крупно.
   На самом дне я на матерущего  налима  наскочил.  Спал  налим  крепкой
спячкой. Разбудился налим и спросонок - к проруби. Я  на  налима  верхом
скочил, в прорубь выскочил, на лед налима вытащил. На морозном  солнышке
наскоро пообсох, рыбину под мышку - и прямиком на Соборну площадь.
   И подходящий покупатель оказался. Протопоп идет из собора. И не прос-
то идет, а передвигает себя. Ножки ставит мерно, будто шагам счет ведет.
Что шаг, то пя так, через дорогу - гривенник. Сапожками скрипит шелковой
одежой шуршит.
   Я подумал: "Вот покупатель такой, какой надо". Зашел протопопу спере-
ду и чинный поклон отвесил. Увидал протопоп налима, остановился и прого-
ворил: - Ах, сколь подходяще для меня налим на уху, печен ка на  пашкет.
Неси рыбину за мной!
   Протопоп опять ногами шевелить стал. Ногам скорости малость прибавил,
ему охота скоре к налимьей ухе. Дома мне за налима рупь серебряной  дал,
велел протопопихе налима в кладовку снести.
   Налим в окошечко выскользнул и ко мне. Я опять к протопопу.  Протопоп
обрадел.
   - Кабы еще таку налимину, в полный мой аппетит будет!
   Опять рупь дал, опять протопопиха в кладовку вынесла.  Налим  тем  же
ходом в окошечко да и опять ко мне.
   Взял я налима на цепочку и повел, как собачку, налим хвостом отталки-
ватся, припрыгиват - бежит.
   На транвай не пустили - кондукторша требовала бумагу с  печатью,  что
налим не рыба, а охотничья собака.
   Мы и пешком до дому доставились. Дома в  собачью  конуру  я  поставил
стару квашню с водой и налима туда пустил. На калитку  налепил  записку:
"Остерегайтесь цепного налима".
   Чаю напился, сел к окну покрасоваться, личико  ру  пенькой  подпер  и
придумал нового сторожа звать "Налим Малиныч".
 
   ПИСЬМО МОРДОБИТНО
 
   Вот я о словах писаных рассуждаю. Напишут их, они и сидят на  бумаге,
будто неживы. Кто как прочитат. Один промычит, другой проорет, а как на-
писано, громко али шепотом, и не знают.
   Я парнем пошел из дому работу искать. Жил в Архангельском  городе,  в
немецкой слободе, у заводчика одного на побегушках.
   Прискучила мне эта работа. Стал расчет просить. Заводчику деньги пла-
тить - нож острый. Заводчик заставил меня разов десять ходить, свои  за-
работанны клянчить. Всего меня измотал заводчик и напоследок  тако  ска-
зал:
   Молод ты за работу деньги получать, у меня и больши  мужики  получают
половину заработка и то не на всяк раз Я заводчику письмо написал.
   Сижу в каморке и пишу. Слово напишу да руками придержу, чтобы на  бу-
маге обсиделось одним концом Которо слово не успею прихватить, то с  бу-
маги палкой летит. Я только увертываюсь. Горячи слова завсегда торопыги.
   Из соседней горницы уж кричали: - Малина, не колоти так по стенам,  у
нас все валится и штукатурка с потолка падат. А я  размахался,  ругаюсь,
пишу, руками накрепко слова прихватываю - один конец на бумагу леплю,  а
другой - для действия. Ну, написал. Склал в конверт  мордобитно  письмо,
на почту снес.
   Вот и принесли мое письмо к заводчику. Я из-за двери посматриваю.
   Заводчик только что отобедал, сел в теплу мебель креслой прозывается.
В такой мебели хорошо сидеть, да выставать из нее трудно.
   Ладно. Вот заводчик угнездился, опрокинул себя на  спинку,  икнул  во
все удовольствие и письмо развернул. Стал читать. Како слово глазом под-
нажмет, то слово ско-чит с бумаги одним концом и заводчику по  носу,  по
уху, а то и по зубам! Заводчик пз  теплой  мебели  выбраться  не  может,
письмо читат, от боли, от злости орет. А письмо не бросат читать.  Слова
- всяко в свой черед - хлещут!
   За все мои трудовы я ублаготворил заводчика до очу-менности.
   Губернатор приехал. Губернатор в карты проигрался и приехал за  взят-
кой.
   Заводчику и с места сдвинуть себя нет силы, так его мое письмо  отко-
лотило. Заводчик кое-как обсказал, что во како письмо  получил  непочти-
тельно, и кажет мое письмо.
   Губернатор напыжился, для важного вида ноги растопырил,  глазищами  в
письмо уперся читат. Слово прочитат, а слово губернатору  по  носу!  Ох,
рассвирепел губернатор!
   А все читат, а слова все бьют и все по губернаторскому носу.
   К концу письма нос губернаторский пухнуть стал и распух  шире  морды.
Губернатор ничего не видит, окромя потолку. Стал голову нагибать,  наги-
бал-нагибал, да и стал на четвереньки. Ни дать ни взять - наш  Трезорка.
Под губернатора два стула  подставили.  На  один  гу-бернатор  коленками
стал, на другой руками уперся и еще схоже с  Трезоркой  стал,  только  у
Трезорки личность умне.
   Губернатор из-под носу урчит' - Водки давайте!
   Голос как из-за печки. Принесли водки, а носом рот закрыло.  Губерна-
тор через трубочку водки напился и шумит из-под носу:
   - Расстрелять, сослать, арестовать, под суд отдать! Орет приказь? без
череду.
   Взятку губернатор не позабыл взял. В коляску на четвереньках угромоз-
дился, его половиками прикрыли, чтобы народ не видал, на смех не поднял.
   Заводчик губернатора выпроводил, а сам в хохот-впокаточку, любо,  что
попало не одному ему. Письму ход дали.
   Вот тут я в полном удовольствии был! Дело в суд. Разбирать  стали.  Я
сидел посторонним народом любопытствующим. Судья главный -  старикаш  ка
был, стал читать письмо - ему и двух слов хватило. Письмо другому  судье
отсунул: - Читай, я уж сыт.
   Второй судья пяток слов выдержал и безо  всякого  разговору  третьему
судье кинул. У третьего судьи зубы болели, пестрым платком завязаны, над
головой концы торчат. Стал третий судья читать,  его  по  больным  зубам
хлестким словом щелконуло. Зубы болеть перестали, он  и  заговорил  ско-
ро-скоро, забарабанил:
   Оправдать, оправдать! На водку дать, на чай дать, на калачи  дать!  И
еще награду дать! Я ведь чуть-чуть не крикнул: - Мне, мне! Это я писал!
   Одначе догадался смолчать. Суд писанье мое читат За  старо,  за  ново
получат, а с кого взыскать, кого за письмо судить - не знат, до  подписи
не дочитались. Судейских много набежало, и всем попало - кто сколько вы-
держал слов. До конца ни один не дочитал.
   Дали письмо читать сторожу, а он неграмотный - темный человек,  неби-
тым и остался.
   Письмо в Питер послали всяким петербургским начальникам читать.  Этим
меня оченно уважили. Ведь мое мордобитно письмо не то что простым  чину-
шам - самим министерам на рассуждение представили. И по их  министеровс-
ким личностям отхлестало оно за весь рабочий народ!
   Чиновники хорошему делу ходу не давали. Подумай сам, како важно изоб-
ретение прихлопнули!
   А я еще придумал. Написал большу бумагу,  больше  столешницы.  Сверху
простыми буквами вывел: "Читать только господам..."
   Дальше выворотны  слова  пошли.  Утресь  раным-рано,  ишшо  городовые
пьяных добивали да деньги отбирали, - я бумагу повесил у  присутственных
мест, стал к уголку, будто делом занят, и жду.
   Вот время пришло, чиновники пошли, видят: "Читать только господам", -
глаза в бумагу вперят и читать станут, а оттудова их как двинет! А много
ли чиновникам надобно было? С ног валятся и на службу раком ползут.
   А которы тоже додумались: саблишки выташшили и машут.
   Да коли не вырубить топором написанного пером, то уж  саблишкой  куды
тут размахивать! Позвали пожарну команду и водой  смыли  писанье  мое  и
подпись мою. Так и не вызнали, кто писал, кто писаньем чиновников прико-
лотил.
   Потом говорили, что в Петербурге до подписи тоже не дочитали и письмо
мое за городом всенародно расстреляли.
   Перед самой японской войной придумали наши девки да парни  гулянку  в
небе устроить.
   Вот вызнялись девки в гал. Все разнаряжены в  штофниках,  в  парчовых
коротеньках, в золотых, жемчужных повязках на головах, ленты да  шелковы
шали трепещутся, наотмашь летят.
   Все наряды растопырились, девки расшеперились.
   В синем небе как цветы зацвели!
   За девками парни о землю каблуками пристукнули и тоже вылетели в  хо-
ровод.
   Гармонисты на земле гармони растягивают ходову плясову.
   Девки, парни в небе в пляс!
   В небе песни зазвенели!
   А моя баба тогда молодой была, плясать мастерица, в алом  штофнике  с
золотыми позументами выше всех выскочила да вприсядку в  небесном  кругу
пошла.
   И на земле кто остался, тоже в пляс, тоже с песней. Не отступали, но-
гами по-хорошему кренделя выделывали, колена всяки выкидывали.
   И разом остановка произошла!
   Урядник прискакал с объявлением войны японской!
   Распушился урядник!
   - По какому, - кричит - полному праву в небе пляску устроили  ?  Есть
ли у вас на то начальственно разрешение? Перевел дух да пуще заорал:
   - Может, это вы военны секреты сверху высматриваете!
   Ну, мы урядника ублаготворили досыта. Летного пива в его утробу ведро
вылили.
   Жаден был урядник до всякого угощенья, управшивать  не  надо,  только
подноси.
   Урядника расперло, вызняло и невесть куда унесло.
   Нам искать было не под нужду. Рады, что не стало.
 
   МОБИЛИЗАЦИЯ
 
   Было это в японску войну.
   Мобилизацию у нас объявили. Парней всех наметили на войну гнать. Бабы
заохали, девки пуще того. У каждой, почитай, девки свой парень есть.  Уж
како тако дерево, что птицы не садятся, кака така девка, что за ней пар-
ни не вьются?
   Одначе девки вскорости  охать  перестали,  с  ухмылкой  запохаживали.
"Что, - думаю, - за втора така?"
   А у каждой девки на рубахе, на юбке по подолу  мужички  понавышиваны.
Старухи не раз унимали:
   - Ой, девоньки, бесперечь быть войне, естолько мужичков  в  сподольях
вышито!
   Девки по деревне пошли, подолами трясли, вышитых стрясли, а взаболып-
ны парни у подолов остались.
   Вышиты робята выстроились как заправдашны рекруты.
   Девки в котомки шапок наклали.
   От начальства приказ был дан: запасны шапки  брать,  чтобы  было  чем
японцев закидывать, ружей, мол, на всех яе хватит.
   Начальники прискакали, загрохотали на всю деревню:
   - И так не так и эдак не так! Давайте лошадей,  новобранцев  в  город
везти!
   Была у нас старушонка, по прозвищу Сухариха. Вот она всех новобранцев
собрала, веревкой связала, на спину
   закинула да в город двинулась. В вышитых - сам по
   нимашь тяжесть не сколь велика. Увидали начальники, что  одна  стару-
шонка таку силу показала, думают: "А ежели весь народ  свою  силу  пока-
жет?"
   Начальники скочили на коней и прочь от нас А мы тому и  рады.  Наутро
за мной пришли. Моя-то баба не выторопилась вышивку сделать  да  заместо
меня в солдатчину сдать. Явился, куда указано. Доктор спрашиват: -  Здо-
ров?
   - Никак нет, болен! - Чем болен?
   Помалу ись не могу! Повели меня на кухню. Почали кормить. Съел два
   ушата штей, два ушата каши, пять ковриг хлеба, вы
   пил ушат квасу
   Сыт? спрашивает дохтур. Никак нет, ваше дохтурово, только в еду вхожу
   дозвольте сызнова начать. Что ты, кричит дохтур, лопнутие живота про
   изойти могит! - Не сумлевайтесь, говорю, - лишь бы в брюхо по
   пало, а там оно само знат, что куда направить. Начальство совет  дер-
жало промеж себя и написало
   постановление: "По неграмотности и невежеству родителей с детства
   приучен много ись, и для армии будет обременителен"  Отпустили  меня.
Пошел по городу брюхо протрясать. Иду мимо наряд
   ного дома. Окошки полы стоят.
   Вижу - начальство пировать наладилось, рюмки нали ты, рюмками стукну-
лись и ко рту поднесли.
   Я потянул в себя воздух - все вино мне в рот. Начальство  заоглядыва-
лось.
   "Ну, - думаю, - коли меня заприметят, то не ви дать мне своей бабы".
   Чтобы от греха убраться, хотел почтой  доставиться,  да  почта  долго
идет. Я на телеграфну проволоку скочил, телеграммой домой  покатил.  Оно
скоро по телеграфу ехать, да на стаканчиках подбрасыват.весь зад  отшиб.
Мало время прошло, стретил меня-поп Сиволдай. - Малина, да ты жив? А на-
род говорит, что живот свой положил за кашу! Я без  ухмылки  отвечаю:  -
Выхолонул я, живу наново!
   Вот и ладно, я тебя в город справлю, в солдаты сдам, скажу, чтобы те-
бе живот *гуже стягивали, ись будешь в меру.
   - Ну что ж, справь да за руку веревку привяжи, будто дезелтира приве-
дешь, награду получишь.
   Сиволдай привязал веревку к моей руке, другой конец к своей руке.
   Я на лыжи стал, припустил ходу по дороге. Поп вприпрыжку, поп вскачь!
Поп живуч, в городу отдышался.
   По уговору сдал меня не как Малину, а как Виш ню, - это за то, что  я
дозволил вскачь бежать, а не волоком тащил.
   Отправили меня на Дальний Восток. Как ись охота придет, открою  двери
теплушки, понюхаю, где вареным-печеным пахнет. С той  стороны  воздух  в
себя потяну, из офицерских вагонов да из рестораций все съедобно ко  мне
летит. Мы с товарищами двери задвинем и едим. Приехали.
   Пошел я по вагонам провианту искать. Какой  вагон  ни  открою  -  все
иконки да душеполь-
   зительны книжки и заместо провианту, и заместо снаря дов боевых.
   Почали бой. Японцы в нас снарядами да бонбами, снарядами да  бонбами!
А мы в них иконками, иконками!
   Кабы японцы нашу веру понимали, их бы всех укокошило. Да  у  их  своя
вера, и наша пальба дело посторонне.
   Взялись за нас японцы, ну, куда короб, куда ми лостыня!
   Стоял я на карауле у склада вещевого. У ворот столб был  с  надписью:
"Посторонним вход воспрещен" Как трахнет снаряд! Да прямо в  склад,  все
начисто снесло! Остался столб с надписью: "Вход посторонним  воспрещен",
а кругом чисто поле, узнай тут, в каку сторону вход воспрещен.
   Одначе стою. Дали мне медаль за храбрость да с банным  поездом  домой
отправили.
 
   NАПОЛЕОН
 
   Это что за война? Вот ковды я с Наполеоном воевал! С Наполеоном?
   Ну, с Наполеоном. Да я его тихим манером вы пер из  Москвы.  Наполео-
на-то я сразу не признал. Ви жу  -  идет  по  Москве  офицеришко  плюга-
венькой, иззяб весь. Я его зазвал в извощичий трактир. Угощаю сбит нем с
калачами, музыку заказал. Орган валами заворочал и затрещал: "Не белы-то
снеги". Слышу, кто-то кричит:
   - Гляди, робята! Малина с Наполеонтием прия тельствует.
   Оглядел я своего гостя и впрямь Наполеон. Генералы евонны одевались с
большим блеском, а он тихонечко одет, только глазами сверлит. Звал  меня
к себе отгащивать. Говорю я ему. Наполеону-то:
   - Куды в чужу избу зовешь? Я к тебе в Париж твой приду. А теперь, ва-
ше Наполеонство, видишь кулак? Присмотрись хорошенько, чтобы впредки  не
налететь. Это из города Архангельского, из деревни Уймы. Не заставь раз-
махивать. Одно, конечно, скажу: "Марш из Москвы, да без оглядки".
   Понял Наполеон, что Малина не шутит, - ушел. Мне для памяти табакерку
подарил. Вся золота, с каменьем. Сичас покажу. Стой, дай спомню, куда  я
ее запропастил. Не то на повети, не то на полатях?  Вспомнил  -  покажу,
там и надпись есть: "На уважительну память Малине от Наполеона".
   - Ма