"Ох, - думаю, - оштрафуют, да еще засудят". В старо-то  время  нашему
брату хошь прав, хоть неправ - плати.
   Я разбежался, в вагоны толконулся да так поддал, что  вагоны  догони-
ли-таки поезд, и у той самой станции, где им отцепляться надобно.
   Покеда бегал, вагоны толкал, зубна боль у меня из  ума  выпала,  зубы
болеть перестали.
   Домой воротился, а кума Рукавичка с жоной все  еще  кофей  с  редькой
пьют.
   Держал на уме спросить: "Кольку чашку, кумушка, пьешь да куды в  тебя
лезет?" А язык в другу сторону оборотился, я и выговорил:
   - Я от конпании не отстатчик, наливай-ко, жона, и мне.
 
   БЕЛУХА
 
   Сидел я у моря, ждал белуху. Она быть не сулилась, да я и ждал  не  в
гости, а ради корысти. Белуху мы на сало промышлям.
   Да ты, гостюшко, не думай, что я рыбу белугу дожидался, - нет,  другу
белуху, котора зверь и с рыбиной и не в родстве. Может стать, через  ка-
ку-нибудь куму-кан-балу и в свойстве.
   Так вот сижу, жду. По моим догадкам, пора быть  белухину  ходу.  Меня
товарищи-артель караулить послали. Как заподымаются белы спины, я должен
артели знать дать.
   Без дела сидеть нельзя. Это городски жители быва-лошны без дела много
сиживали, время мимо рук пропускали, а потом столько же на оханье трати-
ли. "Ах, да как это мы недосмотрели, время мимо носу, мимо глазу пропус-
тили. Да кабы знатье, кабы ум в пору!"
   Я сидел, два дела делал: на море глядел, белуху ждал да гарпун  нала-
живал.
   Берег высокой, море глубоко; чтобы гарпун в воду не опустить,  я  ве-
ревку круг себя обвязал и работаю глазами и руками. Море взбелилось!
   Белуха пришла, играт, белы спины выставлят, хвостами  фигурныма  вер-
тит.
   Я в становище шапкой помахал, товарищам знать  дал.  Гарпуном  в  бе-
лушьего вожака запустил и попал !
   Рванулся белуший вожак и так рывком сорвал меня с высокого  берега  в
глубоку воду. Я в воду угрузнул мало не до дна. Кабы море в  этом  месте
было мельче верст на пять, я мог бы о  каку-нибудь  подводность  головой
стук нуться.
   Все белушье стадо поворотило в море, в голоменье - в  открыто  место,
значит, от берега дальше.
   Все выскакивают, спины над водой выгибают, мне то же надо делать. Лю-
би не люби - чаще взглядывай, плыви не плыви - чаще над  водой  выскаки-
вай!
   Я плыву, я выскакиваю да над водой спину выги-наю.
   Все белы, я один черный. Я нижно белье с себя стащило поверх  верхней
одежи натянул. Тут-то и я по виду взаправдашней белухой стал: то над во-
дой спиной выстану, то ноги скручу и бахилами как хвостом вывертываю. Со
стороны поглядеть - у меня от белух никакого отлику нет, ничем  не  раз-
нился, только весом меньше, белухи пудов на семьдесят, а я своего весу.
   Пока я белушьи фасоны выделывал, мы уж много  дали  захватили,  берег
краешком чуть темнел.
   Иностранны промышленники на своих судах досмотрели белуху, а меня  не
признали; кабы признали меня - подальше бы.увернулись. Иностранцы в  на-
ших местах безо всякого дозволенья промысел вели. Они вороваты да уверт-
ливы.
   Иностранцы погнались за белухами да за мной. Я в воде булькаю и  раз-
думываю: настигнут, в спину гарпун влепят.
   Я кинул в вожака запасной гарпун да двумя веревками  от  гарпунов  на
мелко место правлю. Мы-то,  белушье  стадо,  проскочили  через  мель,  а
иностранцы с полного разбегу на мели застопорились.
   Я вожжи натянул и к дому повернул. Тут туман  растянулся  по  морю  и
толсто лег на воду.
   Чайки в тумане летят, крыльями шевелят, от чаячь-их крыл узорочье ос-
талось в густоте туманной. Те узоры я в память взял, нашим бабам, девкам
обсказал.
   И по ею пору наши вышивки да кружева всем на удивленье!
   Я ногами выкинул и на тумане "мыслете"' написал. Так "мыслете" и  по-
летело к нашему становищу.
   Я дальше ногами писать принялся и отписал товарищам:
   "Други, гоню стадо белух, не стреляйте, сетями ловите, чтобы мне пов-
режденья не сделать".
   Мы с промыслом управились. Туман ушел. А иностранцы перед нами на ме-
ли сидят. Мы море раскачали!
   Рубахами, шапками махали-махали. Море сморщилось, и  волна  пошла,  и
валы поднялись, и белы гребешки побежали, вода стенкой поднялась и смыла
иностранны суда, как слизнула с мели.
   КИСЛЫ шти
   Сегодня, гостюшко, я тебя угощу для разнолику  кислыма  штями  -  это
квас такой бутылошный, ты, поди, и не слыхивал про квас такой.  Скоро  и
званья не останется от этого названья.
   В нашей Уйме кислы шти были первеющи, и такой крепости,  что  пробки,
как пули, выскакивали из бутылок.
   Я вот охотник и на белку с кислымя штями  завсегда  хожу.  Приослаблю
пробку, белку высмотрю и палю. И шкурка не рвана, очень  ладно  выходит.
Раз я в белку только наметил стрелить, гляжу - волки обступили. Глазища-
ми сверлят, зубищами щел кают по-страшному.
   А у меня ни ружьишка, ни ножишка, только бутыл ки с кислыми штями.
   Ну, я пробки поослабил да кислыми штями в вол ков - да по мордам,  да
по глазам!
   Кислоштейной пеной едучей волкам глаза залепило. Вот они закружились,
визгом взялись, всяко сображенье потеряли.
   Я волков переловил, хвостами связал, на лыжи стал да в город. На рын-
ке продал живьем для зверинца.
   А один волк в кустах остался, о снег да лапами гла за прочистил,  на-
шел бутылку кислых штей-это я обронил. Хватил  волк  бутылку  зубами,  а
пробка вырвалась да в волка! Кислы шти в волка!
   И так его зарядило, и так волком выпалило из лесу, что  его  в  город
бросило!
   А тут на углу Буяновой у трахтира у "Золотого якоря" - такой  большой
трактир был - истуканствовал городовой полицейской, он  пасть  открыл  -
орал на про ходящих.
   Волк со всего маху городовому в пасть! Летел волк вперед хвостом. Так
ведь и застрял в пасти. Да оттуда и лает на проходящих жителев, за  кар-
маны хватат, всяко добро отымат. Городовой чужо добро подбират, в  будку
к себе сваливат.
   Потом этому городовому медаль дали за то, что хорошо лаял на жителев.
   Сколько делов всяких у нас с этими кислыми штями было, что и  не  пе-
ресказать. Да вот хоша бы и птицы. День был  светлый,  теплый,  сидел  я
около дома, с соседом хорошой разговор говорил, собрался соседа  кислыми
штями угостить. Кислы шти посогрелись, пробка выпалила, и шти вверх  вы-
форкнули на полторы версты. Тут вороны не  проворонили,  налетели  кислы
шти пить. Гляжу - ястреб. И норовит каку ни на есть ворону сцапать.
   "Ах, ты, -думаю, -полицейска ты грабительска птица, не дам тебе ворон
изобижать. Ворона - она птица обстоятельна, около дому приборку делат".
   Я в пробку гвоздь всадил - да в ястреба. Ну, известно, наповал.
   Это что. А вот орел налетел. Высоко стал над деревней и  высматриват.
И наприметил-таки, что моя баба коров на поветь загнала  три  коровы  да
две телки и сама доить стала.
   Орел крылами шевельнул, упал на деревню, хватил поветь и вызнял и по-
нес поветь и с коровами, и с телками, и с бабой моей.
   Я хватил бутылку кислых штей, гвоздь барочной  в  пробку  вбил  да  и
стрелил кислыми штями в орла. Гвоздем-то орла проткнуло.
   Орел в остатнем лете вернул-таки поветь и с коровами, и с телятами, и
с бабой. На те же сваи угодил, малость скособочил.
   Думашь, вру? Подем, покажу, сам увидишь, что поветь  у  меня  в  одну
сторону кривовата.
   А с чиновником оказия вышла, и все из-за кислых штей.
   Прискакал к нам чиновнишко-сутяга и почал грабить, давай ему  того  и
другого. И штей кислых бочонок. Жонки бочонок порастрясли да в  тарантас
под чиновника и сунули. Чиновник на бочонок плюхнулся и придумыват,  что
бы ишшо стребовать?
   Пиво согрелось, бочка, как  пушка,  разорвалась!  Чиновника  выкинуло
столь высоко, что через два дня воротило.
   Кислы шти пеной взялись, да больше, да больше, да пол-Уймы пеной зак-
рыло. Хорошо, что половину, - дру га пол-Уймы нас откопала. Пену кислош-
тейну топорами рубили да на реку бросали.
   По реке что твой ледоход. На пять ден всяко дви женье пароходно оста-
новилось.
   А рыба пеной этой наелась и така жирна стала, что нырять силы не  бы-
ло, так по верху воды и плавала. Мы рыбу голыми руками ловили.
   А птицы столько рыбы наели, что сами ожирели, от жиру  пешком  ходить
стали. Мы и их голыми руками имали.
   А звери столько птиц сожрали, что сами ожирели и скоро бегать от жиру
занемогли. Мы и их голыми руками ловили.
   И лисиц, и куниц, и соболей, и всяких других зве рей, которых у нас и
вовсе нет.
   И были бы мы первеющими богатеями, да мы-то ловили имали голыми рука-
ми, а чиновники нас грабили в пер чатках.
 
   ИЗ БОЛОТА ВЫСТРЕЛИЛСЯ
 
   Пошел я на охоту.
   Пошел на новы места. У нас нехоженых мест непочатый край, за  болота-
ми, за топями нетоптаного места по ею пору много живет.
   Охота дело заманчиво: и манит, и зовет, и ведет Стал уставать, перес-
тал шагать остановился и заоседал на месте. Оглянулся,  а  я  в  трясину
вперся. Стих, чтобы далеко не угрузнуть.
   Вытащил телефонную трубку да к приятелю медведю позвонил: - Мишенька,
выручай!
   Медведь на ответ время тратить не стал, к краю тряси ны прибежал, го-
ловой повертел и лапу вытянул. Дело понятно: велит веревку на лапу наки-
нуть, он тогда вытащит.
   Веревка у меня завсегда с собой. Петлю сделал, размахнулся и  накинул
на медвежью лапу.
   Я веревкой размахнулся, пошевелился и  глубже  в  болото  провалился.
Медведь тянет, тянет, а меня и с места стронуть не может.
   Решил я выстрелиться из болотной трясины. Ружье у меня было не  тако,
как у всех, а особенно, вытяжно. Еже ли по деревне иду или  дома  держу,
то ствол как и у всех такой же длины, а в нужну минуту его тянуть можно.
Я вытянул ствол на весь запас - сажени две с аршином  да  приклад  аршин
пять. Зарядил, а дуло сверху крепко заткнул, чтобы пуля одна не улетела,
чтобы меня в болоте тонуть не оставила. Выпалил. К-а-а-к дернуло!
   Меня из болота выстрелило! Да не одного, а вместях с медведем. Я мед-
ведя отвязать позабыл. Один конец веревки петлей на медведевой  лапе,  а
другой круг меня охвачен.
   Взвились мы с приятелем мишенькой стрельным летом. А гуси, утки  кры-
лами хлещут, а дела не понимают и не сторонятся.
   Я стрельно лечу, значит, куда хочу, туда и целю, туда ружьем и  прав-
лю. И без промаху. Я в гусей, я в уток и на длинно ружье наловил,  наце-
пил ровно сто, от руки до кон ца ствола вся сотня уместилась.
   Ружье отяготело, пуля лететь устала. В город  упали.  пуля  в  ружье,
птицы на ружье, я на прикладе и медведь на  веревке  добавочным  грузом.
Угодили к самой транвайной остановке.
   В пуле лету еще много, она себя в ружье подбрасыват. Ружье  подскаки-
ват. Птицы гогочут, крылами хлопают Медведь  поуркиват,  себя  проверят:
все ли места живы?
   У городских жителей в старо время ум был отбит,  они  боялись  всего,
чего не понимали:
   - Ах, - кричат, - какой страх! Тут, наверно, нечиста сила дела делат!
   Кабы ум был - глаз бы руками не захлапывали и поняли бы, в  чем  дело
обстоит.
   Разбежались чины и чиновники. Попов из скрытных мест вытащили, велели
нечисту силу прогонить.
   Попы завопили, кадилами замахали. У  попов  от  страху  ноги  гнутся,
глотки перехватило. Поповско вопенье до медведя и до птиц дошло.  А  ка-
дильного маханья медведь не стерпел да тако запел,  что  от  попов  след
простыл, один дух тяжелый остался.
   "Ну, думаю, пора домой, а то оглядятся - всю  охоту  отберут,  медве-
дя-приятеля изобидят, меня оштрафовать могут - дико дело не хитро".
   Вагон транвайной подошел. Народ увидел медведя да кучу птиц,  крылами
на ружье машущих, с криком во все стороны и без оглядки разбежались.
   Вагон - не лошадь, медведя не боится, на колесах спо коен, окнами  не
косится. Мы - медведь, птицы, я - в вагон сели. Я  колокольчиком  забря-
кал, медведь песню закрякал.
   Поехали. Остановок не признавам, домой торопимся. Полицейски от стра-
ху в будки спрятались, а чинов ники в бумаги зарылись, как настоящи кан-
целярски крысы.
   Были в городу охотники, веселый народ. Они страхов многих не принима-
ли и на этот раз глаза не прятали, медведя в вагоне углядели и засобира-
лись на охоту Торопились за медведем, пока далеко не уехал. Хоша охотни-
ки без страху, а для пущей храбрости взяли с собой водки  по  четвертной
на рыло да пива по две дюжины добавочно. В вагон засели, пробки  вытрях-
нули и принялись всяк за свой запас. Из  горлышков  в  горла  забулькало
звонче транвайного колокольчика!
   Охотничий вагон к кажному кабаку приворачивал -  так  уж  приучен,  у
каждого трахтира остановку делал.
   Мы с медведем катили прямиком и до места много раньше доехали.  Тран-
вай до нашей деревни не до краю доходит. Остановка верстов за шесть.
   Выгрузились из вагона. Я птиц кучей склад, медведя сторожем  оставил.
Сам пошел за подводой.
   Пока это я ходил, Карьку запрягал да к месту воротился,  а  тут  ново
происшествие.
   Приехали охотники. Языками лыка не вяжут, ногами мыслете пишут, рука-
ми буди мельничныма размахами машут. Ружья наставили и палят во все сто-
роны. Кабы небо было пониже - все бы продырявили.
   Устали охотники, на землю кто сел, кто пал.  Подняться  не  могут.  У
охотников ноги от рук отбились!
   Увидал медведь, что народ не обидной, а  только  себя  перегрузили  -
стал охотников в охапку, в обнимку брать, как малых робят, и в вагон ук-
ладывать. Уложит, руки, ноги поправит, ружье рядом приладит и кажному  в
руки гуся либо утку положит. А которой охотник  потолще,  того  по  пузу
погладит, как бы говорит: - Ишь ты, не медведь, а тоже!
   У меня птиц еще полсотни осталось - мне хватит. Медведя до лесу  под-
вез, ему лапу потряс за хорошу канпанью.
   Охотники обратно ехали-тряслись, в память пришли. И  стали  рассказы-
вать, как их медведь обиходил да приголубливал, да как по птице на брата
дал. Попы не стерпели, сердито запели: - Это все сила нечиста  наделала,
- Гусей и уток не ешьте, а нам отдайте!
   - Мы покадим, тогда сами съедим! Охотникам поповски страхи лишни .бы-
ли: - Мы той нечистой силы бережемся, котора криком пугат да птицу  оты-
мат!
 
   МОРОЖЕНЫ ВОЛКИ
 
   На что волки вредны животны, а коли к разу при дутся, то  и  волки  в
пользу живут. Дело вышло из-за медведя. По осени я медведя заприметил.
   Я по лесу бродил, а зверь спать собирался. Я при таился  за  деревом,
притаился со всей неприметностью и- посматривал.
   Медведь на задни лапы выстал, запотягивался, вовсе как наш  брат  му-
жик, когда на печку али на полати ладится. Мишка и спину, и бока чешет и
зеват во всю пасточку: ох-ох-охо! Залез в берлогу, ход хворостиной  зак-
лал.
   Кто не знат, ни в жизнь не сдогадается. Я свои приметины  поставил  и
оставил медведя про запас.
   Зимой я пошел проведать, тут ли мой запас медвежий?
   Иду себе, барыши незаработанны считаю. Вдруг волки! И много волков.
   Волки окружили. Я до того не замечал холоду, и было-то всего градусов
сорок с малым, а тут сразу озяб.
   Волки зубами пощелкивают. Мороз крепчать стал, до ста  градусов  ско-
чил. На морозе все себя легче чувствуют, на морозе да при волках я  себя
очень легко чуял. Подскочил аршин на двадцать пять, за ветку  ухватился.
Дерево потрескиват на холоду, а мороз еще крепчат. По носу слышу -  гра-
дусов на двести!
   Волки кругом дерева сидят да зубами пощелкивают, подвывают, меня под-
жидают, когда свалюсь.
   Сутки провисел на дереве. И вот зло меня взяло на  волков,  в  горяч-
ность меня бросило.
   Я разгорячился! Да так разгорячился, что бок ожгло! Хватил рукой, а в
кармане у меня бутылка с водой была, так вода от моей горячности вскипе-
ла.
   Я бутылку вытащил, горячего выпил, ну, тут-то я житель, с горячей во-
дой полдела висеть.
   На вторы сутки волки замерзли, сидят с разинутыми пастями.  Я  горячу
воду допил и любешенько на землю спустился.
   Двух волков шапкой надел, десяток на себя навесил заместо  шубы,  ос-
татных волков хвостами связал, к дому приволок. Склал костром под  окош-
ком.
   И только намерился в избу идти - слышу колокольчик тренькат  да  шар-
кунки брякают. Исправник едет!
   Увидал исправник волков и заорал дико (с нашим братом мужиком исправ-
ник по-человечески не разговаривал) :
   - Что это, - кричит, - за поленница? Я объяснил исправнику:
   - Так и так, как есть это волки морожены, -  и  добавил:Теперь  я  на
волков не с ружьем, а с морозом охочусь.
   Исправник моих слов и в рассуждение не берет, волков за  хвосты  хва-
тат, в сани кидат и счет ведет по-своему:
   В счет подати. В счет налогу. В счет подушных. В  счет  подворных.  В
счет дымовых. В счет кормовых. В счет того, сколько с кого.
   Это для начальства. Это для пеня. Это для того-другого. Это для пято-
го-десятого. А это про запас!
   И только за последнего волка три копейки выкинул. Волков-то  полсотни
было. Куда пойдешь - кому скажешь? Исправников-волков и мороз не брал. В
городу исправник пошел лисий хвост подвешивать. И к губернатору,  к  по-
лицмейстеру, к архиерею и к другим, кто поважней его - исправника.
   Исправник поклоны отвешиват, ножки сгибат и говорит с ужимкой и самым
сахарным голосом:
   - Пожалте мороженого волка под ноги заместо чучела.
   Ну, губернатор, полицмейстер, архиерей и други прочи сидят, важничают
- ноги на волков поставили. А волки в теплом месте отогрелись, отошли  и
ожили. Да начальство за ноги! Вот начальство взвилось.  Видимость  важну
потеряло и пустилось вскачь и наубег! Мы без губернатора, без полицмейс-
тера да без архиерея с полгода жили - отдышались малость.
 
   СВОИМ ЖАРОМ БАНЮ ГРЕЮ
 
   Исправник уехал, волков увез. А через него я пуще разгорячился.
   В избу вошел, а от меня жар валит. Жона и говорит:
   - Лезь-ко, старик, в печку, давно не топлена. Я в  печку  забрался  и
живо нагрел. Жона хлебы испекла, шанег напекла, обед сварила, чай  зава-
рила и все одним махом.
   Меня в холодну горницу толкнула. Горница с осени не топлена была.  От
моего жару горница разом теплой стала. Старуха из-за моей горячности  ко
мне подступиться не может, плеснула на меня водой, чтобы остынул,  а  от
меня пар пошел, а жару не убыло.
   Поволокла меня баба в баню. На полок сунула и давай водой  поддавать.
От меня жар! От меня пар!
   Жона хвощется-парится, моется-обливается. Я  дождался,  когда  голову
намылит, глаза мылом улепит, из бани выскочил, домой бежать, а  меня  уж
дожидались, моего согласия не спросили, в другую баню потащили. И так по
всей Уйме я своим жаром бани вагрея. Нет, думаю, пока народ  парится,  я
дома спрячусь - поостыну
 
   МОЕЙ ГОРЯЧНОСТЬЮ СТАРУШОНКИ НАГРЕЛИСЬ
 
   На улице мужики меня одолели, на ходу об меня прикуривали, всю  спину
цигарками притыкали. Домой притащился - думал отдохнуть -  да  где  тут!
Про горячность мою вся Уйма узнала, через бани слава пошла.
   И со всей-то Уймы старушонки пришлепались. У которой поясницу  ломит,
у которой спина ноет али ноги болят, обстали меня старухи и вопят: - Ма-
линушка, ягодиночка! Погрей нас! Ну, я вспомнил молоду ухватку, да не то
вышло. Как каку старуху за какой бок али место хвачу, то место и обожгу.
   Уселись круг меня старушонки сморщенны, скрю-ченны, кряхтят,  а  тоже
-' басятся.
   И будто мы в молодость играм: старухи взамуж даются, а я сижу жонихом
разборчивым. Кошка села супротив меня, зажмурилась, мурлыкат от тепла.
   Моей горячностью старушонки живо нагрелись,  вып  рямились,  заулыба-
лись, по избе козырем пошли. А новы и в пляс, да с песней.
   Ты, гостюшко, слушатель мой, поди сам знашь: на тиятрах старухи  чуть
не столетки и по ею пору песни поют молодыми голосами да пляшут-выскаки-
вают чище молодых. Это с той поры еще не перевелось.
   Дак вот - старухи по избе павами поплыли и зап-риговаривали:
   - Ты, Малинушка, горячись побольше, горячись подольше. Мы будем к те-
бе греться ходить!
   Моя .баба из бани пришла, на старух поглядела и не стерпела:
   - Неча на чужу кучу глаза пучить. Своих мужиков горячите да грейтесь!

   ЛЕДЯНА КОЛОКОЛЬНЯ
 
   Хватила моя баба отнимки, которыми от печки с  шестка  горячи  чугуны
сымат.