жили, провианту  нак-
лали. Шинель я снял. И пошло сияние на все округи! Это  для  неба  месяц
был не гож да прошломесячный, а для нас на земле так  очень  даже  много
свету.
   Светило не с неба на землю, а с земли до неба, и така была  светлынь,
что всю дорогу и встречали, и провожали с музыкой, и пели "Светит месяц"
   Домой приехал. Начальство не знало, как надо почтение выказать такому
сияющему брюху.
   Парад устроили, с музыкой до самой Уймы провожали, ура кричали.
   Только вот месяц на небе в холоду держался, ветром обдувало, а  здесь
на земле тухнуть стал - и погас.
   В хозяйстве все идет в дело. На том  месяце  хозяйки  блины,  пироги,
шаньги пекут. Как сковородка месяц и великоват, ну да большому куску рот
радуется.
   В гости приходи - блинами угощу, блины-то каждый с месяц ростом.  По-
ешь - верить станешь.
   ЗА ДРОВАМИ И НА ОХОТУ Старинная пинежская сказка
   Поехал я за дровами в лес. Дров наколол воз, домой собрался ехать  да
вспомнил: заказала старуха глухарей настрелять.
   Устал я, неохота по лесу бродить. Сижу на возу дров и жду. Летят глу-
хари. Я ружье вскинул и - давай стрелять, да так норовил, чтобы  глухари
на дрова падали да рядами ложились.
   Настрелял глухарей воз. Поехал, Карьку не гоню - куды тут гнать!  Воз
дров, да поверх дров воз глухарей. Ехал-ехал да и заспал. Долго ли  спал
- не знаю. Просыпаюсь, смотрю, а перед самым носом елка выросла! Что та-
ко? Слез, поглядел: между саней и Карькиным хвостом выросла елка в  обх-
ват толщиной. Значит долгонько я спал. Хватил топор, срубил елку, да  то
ли топор отскочил, то ли лишной раз махнул топо-ром, - Карьке ногу ОТру-
бил. Поскорей взял серы еловой свежей и залепил  Карь-кину  ногу.  Сразу
зажила! Думашь я вру все? Карьку выведу. Посмотри, не узнашь, котора но-
га была рублена.
 
   КАК ПОП РАБОТНИЦУ НАНИМАЛ Старинная пинежская сказка
 
   Тебе, девка, житье у меня будет легкое, не столько работать,  сколько
отдыхать будешь!
   Утром станешь, как подобат, - до свету. Избу вымоешь,  двор  уберешь,
коров подоишь, на поскотину выпустишь, в хлеву приберешь и спи  -  отды-
хай!
   Завтрак состряпать, самовар согрешь, нас с матушкой завтраком  накор-
мишь и спи - отдыхай!
   В поле поработать, в огороде пополешь, коли зимой -  за  дровами,  за
сеном съездишь и спи - отдыхай!
   Обед сваришь, пирогов напечешь - мы с матушкой обедать  сядем,  а  ты
спи - отдыхай!
   После обеда посуду вымоешь, избу приберешь и
   спи - отдыхай!
   Коли время подходяще, в лес по ягоды, по грибы сходишь, али матушка в
город спосылат, так сбегашь. До городу рукой подать, и восьми  верст  не
будет, а потом
   спи - отдыхай!
   Из городу прибежишь, самовар поставишь.  Мы  с  матушкой  чай  станем
пить, а ты спи - отдыхай!
   Вечером коров встретишь, подоишь, напоишь, корм задашь и спи -  отды-
хай!
   Ужну сваришь, мы с матушкой съедим, а ты
   спи - отдыхай!
   Воды наносишь, дров наколешь - это к завтрему - и
   спи - отдыхай!
   Постели наладишь, нас с матушкой спать повалишь.
   А ты, девка, день-деньской проспишь-проотдыхашь - во что ночь-то  бу-
дешь спать?
   Ночью попрядешь, поткешь, повышивашь, пошьешь и опять спи - отдыхай!
   Ну, под утро белье постирашь, которо надо, пошто-пашь  да  зашьешь  и
спи - отдыхай!
   Да ведь, девка, не даром! Деньги платить буду. Кажной год  по  рублю!
Сама подумай. Сто годов - сто рублев. Богатейкой станешь!
   НА КОРАБЛЕ ЧЕРЕЗ КАРПАТЫ (Слышал у Малины)
   Я вот с дедушкой покойным (кабы был жив - поддакнул  бы)  на  корабле
через Карпаты ездил.
   Сперва путина все в гору, все в гору. Чем выше  в  гору,  тем  больше
волны.
   Экой качки я ни  после,  ни  раньше  не  видывал.  Вот  простор,  вот
ширь-то! Дух захватыват, сердце замират и радуется.
   Все видно, как на ладони: и города, и деревни, и реки, и моря.
   Только и оставалось перемахнуть и плыть под гору с  попутным  ветром.
Под гору завсегда без качки несет. Ка-чат, ковды вверх идешь.
   Только бы нам, значит, перемахнуть, да мачтой за тучу зацепили. И  ни
в ту, ни в ну. Стой, да и все тут.
   Дедушка относа боялся главно всего. А ну как туча-то двинет да дождем
падет? Эдак и нам падать приведется. А если да над городом да  днищем-то
угодим на полицейску каланчу али на колокольню?
   Днище-то прорвет, а на дырявом далеко не уедешь.
   Послал дедушка паренька, - был такой, коком взяли его и плату коку за
навигацию была - бочка трески да норвежска рубаха. Дедушка приказ дал:
   - Лезь, малец, на мачту, погляди,  что  оно  там  нас  держит?  Топор
возьми; коли надобно, то у тучи дыру проруби али расколи тучу.
   Парень свернулся, провизию забрал, сколько надо: мешок крупы, да  со-
ли, да сухарей. Воды не взял: в туче хватит. Полез.
   Что там делал? Нам не видно. Чего не знаю, о том и говорить не стану,
чтобы за вранье не ругали. Ладно.
   Парень там в туче дело справлят и что-то на поправку сделал. И уронил
топор.
   Мачты были так высоки, что топор, пока летел, весь изржавел, а  топо-
рище все сгнило. А мальчишка вернулся стариком. Борода  большуща,  седа!
Но дело сделал - мачту освободил. Дедушка  команду  подал:  -  Право  на
борт! Лево на борт!
   Я рулем ворочаю. Раскачали корабль. Паруса раскрыли.  Ветер  попутной
дернул, нас и понесло под гору.
   Мальчишке бороду седу сбрили, чтобы старше матери не был, опять коком
сделали.
   И так это мы ладно шли на корабле под гору, да что-то под кормой  за-
шабрило.
   Глянули под корму - а там мезенцы морожену навагу в  Архангельск  ве-
зут!
 
   ПРОПОВЕДЬ ПОПА СИВОЛДАЯ
   ДЕВКИ В НЕБЕ ПЛЯШУТ
 
   Поп Сиволдай вздохнул сокрушенно. Народ думал, о грехах кручинится, а
поп с утра объелся и вздохнул для облегчения, руки на  животе  сложил  и
начал голосом умильным, протяжным, которым за душу тянут:
   - Людие! Много есть неведомого. Есть тако, что ведомо только мне, вам
же неведомо. Есть таково, что ведомо только вам, мне же неведомо. Сивол-
дай снова вздохнул сокрушенно. - Есть и тако, что ни вам, ни мне неведо-
мо! Поп погладил живот и зажурчал словами: - О, людие дорогие мои! У ме-
ня старой подрясник. Сие ведомо только мне, вам же неведомо.
   - О, любезны мои други! Купите ли вы мне материи на  новой  подрясник
шерстяной коричневого цвету и шелковой  материи  такового  же  цвету  на
подкладку к подряснику, - сие ведомо только вам. Мне же сие неведомо.  -
О, возлюбленные мои братия! А материя, котору вы купите мне  на  подряс-
ник, и подкладка к оному подряснику и с присовокупленною к ней  материей
тоже шерстяной цвета семужьего, с бархатом  для  отделки  подобающей,  -
понравится ли все сие моей попадье Сивол-даихе - ни вам, ни мне  неведо-
мо!
 
   КАК НАРЯЖАЮТСЯ
 
   Наши жонки, девки просто это  делают.  Коли  надобно  вырядиться  для
гостьбы, для гулянки всяка самолучший сарафан, а котора платье  на  себя
наденет, на себе одернет, и как нать, така и есть.
   К примеру взять мою жону. Свою жону в пример беру - не в чужи люди за
хорошим примером идти. Моя жона оденется, повернется - будто  с  картины
выскочила. А ежели запоет в наряде, прямо залюбуешься. Ежели моя баба  в
ругань возьмется, тогда скоре ногами перебирай, дальше удирай и на наря-
ды не оглядывайся.
   К разу скажу: котора баба не умет себя нарядно одеть, хошь и не в до-
роге, а чтобы на ней было хорошо, - ту бабу али девку и из избы не  надо
выпускать, чтобы хорошего виду не портила. И про мужиков сказать.  Быват
так: у другого все ново, нарядно, а ему кажет, что одна пуговица  супро-
тив другой криво пришита, и всей нарядности своей из-за  этого  не  вос-
чувствует, и при всей нарядности рожу несет будничну и вид нестоящий.
   Сам-то я нарядами не очень озабочен. У меня что рабоче, что празднич-
но - отлика невелика.  На  праздник,  на  гостьбу  я  наряжаюсь,  только
по-своему. Сяду в сторонку. Сижу тихо, смирно и придумываю  себе  наряд.
Мысленно всего себя с головы до ног одену в обновы. Одежу придумаю  доб-
ротну, неизносну, шитья хорошего, и все по мерке, по росту, не  укороче-
но, не обужено. Что придумаю - все на мне на месте. Волосы руками  приг-
лажу - думаю, что помадой мажу. Бороду расправлю и лицом доволен -  зна-
чит, наряден. По деревне козырем пойду.
   Кто настоящего пониманья не имет, тот только мою  важность  видит,  а
кто с толком, кто с полным пониманьем, тот на меня дивуется, нарядом мо-
им любуется, в гости зовет-зазыват, с самолучшими,  с  самонарядными  за
стол садит и угощат первоочередно.
   И всамделишной мой наряд хулить нельзя. Он не столь  фасонист,  сколь
крепок. Шила-то моя жона, а она на всяко дело  мастерица  -  хошь  шить,
хошь стирать, хошь в правленье заседать.
   Раз я от кума с гостьбы домой собрался. Все честь  по  чести,  голова
качается, в глазах то светло, то потемень, ноги  подгибаются.  Я  языком
повернул и очень даже явственно сказал:  "Покорно  благодарим,  премного
довольны, довольны всей утробой. И к нам милости просим гостить, мимо не
обходить". И все тако, как заведено говорить.
   Подошел я к порогу. На порог я ногой не ступаю,  порогов  не  обиваю.
Поднял я ногу, чтобы, значит, пере шагнуть, а  порог  выше  поднялся,  я
опять перешагнул. Порог свою линию ведет - подымается, а я перешагиваю.
   Да так вот до крыши и доперешагивал, будто я по лестнице ноги  перес-
тавлял. Крыша крашена, под ногами гладка. Я поскользнулся  и  покатился.
Дом был в два жилья - нижне жилье да верхне жилье.
   Тут бы мне и разбиться на мелки части. Выручила пуговица. Пуговицей я
за желоб дождевой зацепился.
   И на весу да в вольном воздухе хорошо проспался. Спать  мягко,  нигде
не давит. Под боком ни комом, ни складкой.
   Поутру кумовья, сватовья проснулись, меня  бережно  сняли.  Городским
портным так крепко, так нарядно пуговицу не пришить, как  бы  дорого  ни
взяли за работу.
 
   ВСКАЧЬ ПО РЕКЕ
 
   А чтобы бабе моей неповадно было меня с рассказу сбивать, я скажу про
то время, ковды я холостым был, парнем бегал.
   Житьишко у нас было маловытно, прямо сказать, ху-дяшшо.  Робят  полна
изба, подымать трудно было.
   Ну, я и пошел в отхожи- промыслы. Подрядился у одного  хозяина-завод-
чика лесу плот ему предоставить.
   А плыть надобно одному, плата така, что одного  едва  выносила.  Кабы
побольше плотов да артелью, дак плыви и не охни.
   Но хозява нам, мужикам, связаться не допускали. Знали,  что  коли  мы
свяжемся, то связка эта им петлей будет.
   Ну, ладно, плыву да цыгаркой дым пущаю, сам песни горланю.
   Вижу - обгонят меня пароходишко чужого хозяина. Пароходишко идет  по-
рожняком, машиной шумит, колесами воду раскидыват, как и путевой  какой.
И что он надумал?
   Мой плот подцепил, меня на мель отсунул. Засвистал, побежал. Что  тут
делать? Я ведь в ответе.
   Хватил я камень да за пароходом швырнул. Камень от  размаха  по  воде
заподскакивал. Коли камень по воде скачет, то мне чего ждать?  Я  разбе-
жался, размахнулся, швырнул себя на воду. Да вскачь по реке!
   Только искры полетели. Верст двадцать одним дыхом отмахал.
   Догонил пароходишко, за мачту рванул, на гору махнул  да  закинул  за
баню да задне огородов. И говорю:
   - Тут посвисти да поостынь. У тебя много паров и больше  того  всяких
правов.
   Плот свой наладил, песню затянул, да таку, что и в верховьях и в  ни-
зовьях - верст за пятьсот зазвенело! Я пел про теперешну  жону  -  товды
она в хваленках ходила и видом и нарядом цвела. Смотрю - семга  идет.  -
Охти! Да ахти! А ловить-то нечем. Сейчас штаны скинул, подштанники  ски-
нул и давай штанами да подштанниками семгу ловить. В воде поке-дова сем-
га в подштанники идет-набивается, я из штанов на плот вытряхиваю.  Штаны
в реку закину - за подштанники возьмусь.
   А рыба пуще пошла. Я и рубаху скинул под рыбну ловлю.  А  сам  руками
машу во всю силу - для неприметности, что нагишом мимо  жилья  проезжаю.
Столько наловил, что чуть плот не потоп. Наловил, разобрал-котора  себе,
котора в продажу, котора в пропажу. В пропажу - это  значит  от  полицей
ских да от чиновников откупаться.
   Хорошо на тот раз заработал. Бабке фартук с оборкой  купил,  а  дедке
водки четвертну да мерзавчиков два десятка. (Была мелка  така  посуда  с
водкой, прозывалась - мерзавчики).
   Четвертну на воду, мерзавчики на ниточках по воде пустил.
   А фартук с оборкой на палку парусом прицепил и поехал вверх по Двине.
   Сторонись, пароходы, Берегись, баржа, Катит вам навстречу  Сама  чет-
вертна!
   Так вот с песней к самой Уйме прикатил. На берег  скочил,  четвертну,
как гармонь, через плечо повесил, мерзавчиками перестукивать почал. Звон
малиновой, переливчатой. Девки разыгрались, старики  козырем  пошли!  Не
все из крашеного дома, не все палтусину ели, а форс показать все  умели.
Моя-то баба в тот раз меня и высмотрела.
   А пароходишко-то тот, который я на гору выкинул, - неусидчив был,  он
колесами ворочал да в лес упятился. Стукоток да трескоток там поднял.  У
зверья и у птиц ум отбил. А у птиц ума никакого, да и тот глупой.  Паро-
ходски оглупевших зверей да птиц голыми руками хватали.
   Тут мужики эдакой охоте живо конец положили. С высокой лесины на  па-
роход веревку накинули, пароход вызняли, артелью раскачали и  в  обратну
стать на реку кинули.
   Я в ту пору уж дома был. Бабке фартук отдал, дедку водкой поил.
 
   ПОДРУЖЕНЬКИ
 
   Как звать подруженек, сказывать не стану, изобидятся,  мне  выговари-
вать почнут. Сами себя узнают, да виду не покажут, не признаются.
   Обе подруженьки страсть как любили чай пить. Это для  них  разлюбезно
дело. Пили чай всегда вместе и всяка по-своему. На стол два самовара по-
дымали. Одной надо, чтобы самовар все время кипел-разговаривал.
   - Терпеть не могу из молчашшого самовара чай пить,  буди  с  сердитым
сидеть!
   Друга, как самовар закипит, его той же минутой крышкой прихлопнет.
   - Перекипела вода вкус терят, с аппетиту сбиват. Обе голубушки с пол-
ного согласия в кипящий самовар мелкого сахару в трубу сыпали.  Это  для
приятного запаху, оно и угарно, да не очень.
   Чай пили - одна вприкуску, друга внакладку. Одной надо, чтобы чашечка
была с цветочком: хошь маленький, хошь с одной стороны, а чтобы был цве-
точек. "Коли есть цветочек, я буди в саду сижу!"
   Другой надо чашечку с золотом, пусть и не вся  золота,  пусть  только
ободочек, один крайчик позолочен, - значит, чашечка нарядна!
   Одна пила с блюдечка: на растопыренных пальчиках его держит и с  краю
выфыркиват, да так тонко-звучно, буди птичка поет.
   Друга чашечку за ручку двумя пальчиками поддержи-ват над блюдечком  и
чаем булькат. ся, цветочки не наклоняются. Я прозрачным облачком лечу. И
дошла я до берега. Вода серебром отливат, золотом от солнца  отсвечиват.
А по воде лодочка плывет, лаком блестит. Парус у лодочки белого шелка  и
весь цветами расшит.
   И сидит в той лодочке твой муженек, ручкой мне по-махиват, зовет  гу-
лять с ним в лодочке... Не пришлось голубушке свой сон досказать до кон-
ца. Перва подруженька подскочила, буди ее  подкинуло!  Сначала  задохну-
лась, потом отдышалась и во всю голосову силу крик подняла:
   - Да как он смел чужой жоне во снах сниться. Дома спит, буди  и  весь
тут! А сам в ту же пору к чужой жоне в лодочке подъезжат! Да и ты  хоро-
ша! Да как ты смешь чужого мужа в свой сон пушшать! Я в город пойду, все
управы обойду, добьюсь приказу, строгого указу, чтобы не смели  мужья  к
чужим жонам во сны ходить.
 
   НЕВЕСТА
 
   Всяк знат, что у нас летом ночи светлы, да не всяк знат, с  чего  это
повелось.
   Что нам по нраву, на то мы подолгу смотрим, а кто нам  люб,  на  того
часто посматривам. В пору жониховску теперешна моя жона как-то мне  ска-
зала, а говоря, потупилась: "Кого хошь люби, а на меня чаще взглядывай".
И что вышло? Любы были многи, и статны и приятны и выступаю, и  говором,
а взгляну на свою - идет-плывет, говорит-поет, за работу возьмется - все
закипит. Часто взглядывал и углядел, что мне краше не сыскать.
   Моей-то теперешней жоной у нас весну делали, дни длиннили, ночи коро-
тили. Делали это так. Как затеплило, стали девок рано будить, к  окошкам
гонить. Выглянут девки в окна, моя жона из крайнего окна, которо к солн-
   Пьют в полном молчании, от удовольствия улыбаются, маленькими  покло-
нами колышутся.
   Самовары ведерны. По самовару выпили, долили, снова пить сели. Теперь
с разговором приятным. Стали свои сны рассказывать. Сны верны, самы вер-
ны: что во сне видели, то всамделишно было.  Одна  колыхнулась,  улыбну-
лась' и заговорила: - Иду это я во сне! И така я вся нарядна,  така  на-
рядна, что от меня будто свет идет! Мне даже совестно, что нарядно  меня
нет никого. Дошла до речки - через речку мостик. Народом мостик полон  -
кто сюда, кто туда. При моей нарядности нельзя  толкаться.  Увидали  мою
нарядность - кто шел сюда, кто шел туда - все приостановились, с проходу
отодвинулись, мне дорогу уступили.
   Заметила я, что не все лица улыбаются. Я сейчас же приветливым  голо-
сом сказала слова громоотводные: "Извините, пожалуйста, что я своим  пе-
реходом по мостику вашему ходу помешала, остановку  сделала".  Все  лица
разгладились, улыбками засветились. Ясный день светло стал. Речка зерка-
лом блестит. Глянула я на воду - на свою нарядность полюбоваться, - рыбы
увидали меня, от удивленья рты растворили, плыть остановились,  на  меня
смотрят-любуются. Я сняла фартук с оборками, зачерпнула полный рыбы и  с
поклоном в знак благодаренья за оказание уваженье отдала народу  по  эту
сторону мостика. Ишо зачерпнула рыбы полный фартук и отдала народу по ту
сторону мостика. Зачерпнула рыбы третий раз - домой принесла.
   Кушайте пирог с той самой рыбкой, котору во сне видела. Вот  какой  у
меня верный сон!..
   Друга подруженька обрадовалась, что пришел ее черед рассказывать. Вся
улыбкой расцвела и про свой сон рассказ повела:
   - Видела я себя такой воздушной, такой воздушной! Иду по лугу  цвету-
щему, подо мной травки не приминаютцу ближе. Выглянут - день-то и заулы-
бается. Солнышко и глаз не щурит, а глядит во всю ширь. И - затает снег,
сойдет, сбежит. Птицы налетят, все зарастет, зацветет. Девки день  рабо-
тают, песни поют. Вечером гулянкой пойдут - опять поют. Солнце  заслуша-
ется, засмотрится и уходить не торопится.  Девок  домой  не  загнать,  и
солнце не уходит, да так все лето до осенних работ. Коли девки прозевают
и утром старухи выглянут - ну тот день сморщен и дождлив. По осени рабо-
ты много, в поле страда, девки уставать стали. Вот тут-то стары карги  в
окошки пялились и скрипели да шипели: "Нам нужен дождик для грибов,  нам
нужен дождь холсты белить".
   Солнцу не было приятно на старых глядеть, оно и повернуло на уход.  А
по зиме и вовсе мало показыват себя: у нас те дни, в кои солнце  светит,
шчитаны. Мы шчитам да по шчету тому о лете соображам, како будет. Зима -
пора старушья. Прядут да ткут и сплетни плетут.
   Хороши невесты черноволосы, черноглазы - глядишь не наглядишься,  лю-
буешься не налюбуешься, смотришь не насмотришься. А вот на картинах,  на
картинках... Как запонадобится художнику изобразить красавицу из  краса-
виц, саму распрекрасну, ее обязательно светловолосую, и глаза показывают
не ночь темну, а светел день солнечной.
   Это я просто так, не в упрек другим, не к тому,  что  наши  северянки
краше всех. Я только то скажу: куда ни хожу, куда ни гляжу, а для нашего
глазу наших краше не видывал, опричь тех, что на картинах Венерами  про-
зываются, - те на наших порато схожи.
   Теперь-то и моя жона поубегалась, с виду слиняла,  с  тела  спала.  А
оденется - выйдет алой зоренькой, пройдет светлым солнышком, ввечеру яс-
ным месяцем прокатится. Да не одна она, я не на одну и любуюсь.
 
   СОЛОМБАЛЬСКА БЫВАЛЬЩИНА
 
   В бывалошно время, когда за лесом да за другим дорогим товаром не па-
роходы, а корабли приходили, балласт привозили, товар увозили, -  в  Со-
ломбале в гавани корабли стояли длинными рядами, ряд возле ряду.  Снасти
на мачтах кружевьем плелись. Гавански торговки на разных  яз