ас наотмашь  за  де-
ревней, на сыром месте ивы росли. Я их и срубил,  четыре  столба  сваями
под углы вбил, поставил баню всю ивову. Да в свежу, нову  мыться  пошел.
Баню жарко натопил. Вот моюсь да окачиваюсь, а про веник позабыл. - Охти
мнеченьки, как же париться без веника! Отворил дверь из бани, глянул - а
я высоко над деревней!
   Умом раскинул и в разуменье пришел: ивовы столбы от теплой воды  про-
росли да и выросли деревами и выз-няли меня в поднебесну, да и вся  баня
зеленью взялась. Я от стен да от косяков дверных ивовых веток свежих на-
ломал, веник связал. И так это я в полну меру напарился!
   Из бани вышел, жона догадалась лесенку приставить. А  банный  пар  из
бани тучей выпер, поостыл да дождиком теплым и пал. Это дело  я  стал  в
уме держать.
   Вот стало время жарко-прежарко, а без дождя. Хлеба  да  травы  почали
гореть.
   Вижу - поп Сиволдай с конца деревни обход начи-нат, кадилом  машет  и
вопит во всю глотку:
   - Жертвуйте мне больше, я вам дождь вымолю! Я забежал с другого конца
деревни и тоже заорал: - Не давайте Сиволдаю ни копейки, ни грота! Я вам
дождь через баню достану, приходите, кому париться охота!
   Баню натопил самосильно. Старики да старухи у банной лесенки стабуни-
лись, дожидают моего зову в баню карабкаться. Я велел им  стать  чередом
парами и здымать-ся по две пары париться.
   А я парю-хвощу да пар поддаю. Старье только покрех тыват  от  полного
удовольствия.
   Как отпарю две пары, на веревке вниз спущу. Двери банны настежь отво-
рю, пар стариковский толстой тучей выпрет. А родня стариков,  что  пари-
лись, подхватит тучу вилами да граблями и волочет на свое поле. Там туча
поостынет и дождем теплым падет.
   Столько в тот год у нас наросло, что сами были сы  ты  и  всю  округу
прокормили.
 
   ОГЛУШИТЕЛЬНО РУЖЬЕ
 
   Сказывал кум Ферапонт - мы его Ферочкой зва ли, - сказывал  про  свое
ружье. Ствол, мол, широчен ной, калибру номер четыре.
   Это что четыре! У меня вот ружье, тоже своедель но  -  ствол  калибру
номер два!
   Кабы еще чуть пошире, я бы в ствол спать ложился. А так в ем, в ство-
ле ружейном калибру номер два, я са поги сушил, провиант носил.
   Опосля охоты, опосля пальбы ствол до большой горячности нагревался, и
жар в ем долго держался.
   В зимни морозы, в осенню стужу это было часто очень к месту и ко вре-
мени. От устали отдыхать али зверя дожидать  на  теплом  стволе  хорошо!
Приляжешь и поспишь часок другой-третий, как на лежанке.
   Чтобы тепло попусту не тратилось, я к стволу  крышку  сделал.  Выпалю
для тепла, крышкой захлопну и ладно.
   Бывало, сплю на теплом ружье, на горячем стволе, а Розка,  собачонка,
около сторожем бегат. Как какой непорядок: полицейского, волка или  дру-
гого какого зверя почует, ставень от ствола оттолкнет  в  сторону,  меня
холодом разбудит. Ну, я с ружьем своим  от  всякого  оборону  имею.  Мое
ружье не убивало, а только оглушало, тако оглушительно было.
   Раз я дров нарубил, устал, на ружье, на теплом стволе спать  повалил-
ся.
   Лесничий с полицейским заподкрадывались. Рубил-то я в казенном  лесу.
Розка тихомолком ставень откинула, меня холодом разбудило. Кабы  малость
дольше спал, меня бы сцапали и с дровами и с ружьем.
   Я вскочил, стряхнулся, выпалил да так хорошо оглушил лесничего с  по-
лицейским, что у них отшибло и память и всяко пониманье, а движенье  ос-
талось. Я на лесничем, на полицейском, как на заправской паре  дрова  из
лесу вывез. Оглушенных в деревне на улице оставил, сам в лес  воротился.
Мне и ответ держать не надо.
   С этим оглушительным ружьем я на уток охотился. В саму  утрешну  рань
нашел озерко, на ем утки плавают, в туманной  прохладности  покрякивают,
меня не слышат.
   Ружье-то утки видят, таку  махину  не  всегда  спрячешь.  Видят  утки
ружье, да в своем утином соображении ствол калибру номер два и за  ружье
не признают. Это мне даже сквозь туман явственно понятно.
   Утки оглушительно ружье за пароходну трубу сосчитали: думали, труба в
отпуску и прогуливат себя по лесу. Не все ей по воде носиться, а захоте-
ла по горе походить. Утки таким манером раздумывают,  по  воде  разводье
ведут, плясом кружатся. Туман тоньшать стал, утки в мою сторону запогля-
дывали. Я пальнул. Разом все утки кверху лапками перевернулись и стихли.
   Надо уток достать, надо в воду залезать, а мне неохота, вода холодна.
Кабы Розка, собака, была, она бы живо всех уток вытащила. Да Розка  дома
осталась.
   Жона шаньги житны пекла. Об эту пору у Розки большое дело - попа  Си-
волдая к дому не допускать. А поп по деревне бродил, носом поводил,  вы-
искивал, чем поживиться.
   Розка - умна животна: пока все не съедено, пока со стола  не  убрано,
ни попа, ни урядника полицейского, ни чиновника (не к ночи будь  помяну-
то, чтобы во снах не привиделся) и близко не подпустит. Коли свой  чело-
век идет: кум, сват, брат, Розка хвостом вилят, мордой двери отворят.
   Сижу, про собаку раздумываю, трубку покуриваю, про уток позабыл.
   К уткам понятие и все ихны чувства воротились. Утки  зашевелились,  в
порядок привелись, крылами замахали и вызнялись. "Вот, - думаю, - доста-
нется мне от жоны за эко упущенье".
   Утки вызнялись, тесно сбились, совещание ведут Я опять пальнул.  Уток
оглушило, они на раскинутых крыльях не падают, не летят, на  месте  дер-
жатся.
   Тут-то взять дело просто. Я веревку накинул и всю стаю к  дому  пота-
щил.
   Дождь набежал. Я под уток стал и иду, будто под зонтиком.  Меня  вода
не мочит, меня дождь не берет Дождь пробежал, солнышко припекло,  я  под
утками иду - меня жаром не печет.
   Дома утки отжились, ко двору пришлись. Для уток у меня во дворе  пруд
для купанья, двор да задворки для гулянья. Как замечу уткински  сборы  к
полету-отлету, я оглушительно ружье покажу, утки хвосты прижмут,  домаш-
ностью займутся Яйца несут, утят выводят.
   Вскорости у всех уемских хозяек утки развелись. Всем веселы  хлопоты,
всем сыто.
   Поп Сиволдай выбрал время, когда собаки Розки дома не было, пришел ко
мне и замурлыкал таки речи:
   - Я, Малина, не как други прочи, я не прошу у тебя ни уток, ни  утят,
дай ты мне ружья твоего, я сам на охоту пойду, скоро всех,  больше  всех
разбогатею. От попа скоро не отвяжешься - дал ему ружье. Сиволдай с  ве-
чера на охоту пошел. Ружье ему не под силу нести, он ружье то в  охапке,
то волоком тащил. А к месту притащился вовремя и в пору.
   На озере уток много, больше чем я словил. Поп Сиволдай ружьем поцелил
и курок нажал, да ружье-то перевернулось, выпалило и оглушило.
   Очень хорошо оглушило, только не уток, а Сиволдая! Попа подкинуло  да
на воду на спину бросило. Поп не потоп, весь день по озеру плавал  вверх
животом. Эко чудо увидали старухи-грибницы, ягодницы. Увидали и запричи-
тали:
   Охти, дело невиданно, Дело неслыханно. Плават поп  поверху  воды,  Он
руками не махат, Он ногами не болтат,
   Больше диво, большо чудо! Поп молчит. Не поет, не читат, У нас  денег
не выпрашиват. Это сама больша удивительность!
   С того дня стали озеро святым звать. Рыба в озере перевелась, утки на
озеро садиться перестали. Озер у нас много. Мы на  других  охотимся,  на
других рыбу ловим. А Сиволдай на воде отлежался, из озера  выкарабкался.
На охоту ходить потерял охоту.
 
   ТЕРПЕНЬЕ ЛОПНУЛО
 
   Наше крестьянско терпенье было долго, а и его не на всяк час хватало.
Из терпенья-то мы выходили, да голыми  руками  не  много  наделашь.  На-
чальство нас надоумило, само того не думая, оружье сделать. Надоумило на
свою шею.
   Богатей да полицейски у нас в Уйме кирпичной  завод  поставили.  Пока
планы заводили, построение производили, нам заработки коробами сулили.
   А нам лишь бы от начальства бывалошного подальше, заработки  мы  сами
сыскать умели. Но начальству перечить не стали, да  нашего  согласья  не
порато и спрашивали.
   Мы на планы смотрели с видом непонимающим, а что надобно нам - усмот-
рели. Для виду мы за заработками погнались.
   Взялись мы всей Уймой трубу заводску смастерить. Сделали.
   По виду труба - какой и быть надо, а по сущей сути это было ружье ог-
лушительно, далекострельно. Ствол калибром не номер четыре, как  у  кума
Митрия, не номер два, как у меня,  а  больше  номера  первого.  Коли  не
знать, что под крышей есть, дак очень даже настояща  заводска  труба,  и
дым пущала.
   Завод в ход пошел. Мы спины гнули, начальство да богатей карманы  на-
бивали, нас обдували.
   Мы большим долгим терпеньем долго держались. Да не стерпели,  лопнуло
наше терпенье.
   И дело-то произошло из-за никудышности - из-за репы, из-за брюквы па-
реной.
   Наши хозяйки во все годы в рынке парену  брюкву,  репу  продавали.  В
рынке не то что теперь - грязь была ма-лопролазна. Для сбереженья  това-
ров и самих себя мы в грязь поперечины бросили, доски постелили, горшки,
шайки с пареным товаром расставили и торгуем. Кому на грош, кому на пол-
торы копейки.
   Вдруг полицыместер на паре лошадей налетел. Полицейски с  чиновниками
с нас за все про все содрать успели. Для полицыместера у нас  ничего  не
осталось. Мы и за карманы не беремся.
   Увидал полицыместер, что мы не торопимся ему взятку собирать, и  крик
поднял. От егонной ругани ветер пошел - хошь овес вей.
   Полицыместер раскипятился, зафыркал и скочил на доски, на самы концы.
И забегал по доскам, запритоптывал.
   Доски одна за одной концами вскидывают, горшки, шайки выкидывают. Па-
реной брюквой, пареной репой палить взялись, будто заправскими  снаряда-
ми.
   Наперьво полицыместеру и полицейским отворены глотки заткнуло,  глаза
захвостало-улепило. Вторым делом тем же ладом чиновникам прилетело, вле-
тело. Горшки, шайки в окнах правлений рамы вышибли и ни одного ни чинов-
ника, ни чиновничишка не обошли.
   Простого народу не тронуло, зато в губернатора цельна шайка влипла.
   Губернатор брюкву, репу прожевал, от брюквы,  репы  прочихался,  духу
вобрал и истошно закричал:
   - Непочтительность! Взяток не дают! Не ту еду подают, каку мы  хотим!
Бунт!
   И скорой минутой царю депешу послал, бегом бежать заставил.
   У царских генералов ума палата, у царя самого больше того. Царь в от-
вет приказ строгий отписал:
   "Арестовывать, расстреливать, ссылать. Усмирить в одночасье". Это  за
брюкву-то, за репу-то!
   Тут вот наша труба-ружье оглушительно нам и  понадобилось.  Повернули
мы в городску сторону, ружейну часть примкнули. Всей деревней  зарядили.
Всей деревней выпалили.
   Всех чиновников до одного, всех полицейских - начисто всех  оглушило.
Всякого на месте, как был, припечатало: что делал - за тем делом и оста-
вило людям добрым напоказ, в поученье.
   Мы в городу собрались гулянкой по этому случаю. Робят взяли  зверинец
из чиновников поглядеть.
   И увидали мы, нагляделись, насмотрелись на чиновничьи дела,  на  ихну
царску службу.
   Оглушенные чиновники деревянными стояли, их хошь прямо  смотри,  хошь
кругом обходи.
   Ловко чиновники лапу в казну запускали, видать, - дело давно знакомо.
Друг дружки в карманы залезали, друг дружки  ножку  подставляли.  Умеючи
взятки брали, с бедняков последню рубаху снимали. Насмотрелись мы на чи-
новников, кляузы строчащих и на нас ехидны бумаги сочиняющих.  Заглянули
мы в бумаги, а там для нас и силки, и капканы, и волчьи ямы, и всяки ро-
гатки, всяки ловушки наготовлены.
   Подумать только - на что чиновники ум свой тратили!
   Дух от чиновников хуже крысиного. Мы окошки, двери  настежь  отворили
для проветриванья.
   Все награбленное добро отобрали, голодному люду роздали. Отобрали все
из рук, из карманов, из столов, из шкапов. Добра, денег  было  много,  и
все чужо - не чиновничье.
   Крючкотворными делами все печки во всем городе истопили.
   Малы робята и те поняли, како тако у чиновников царских "законно  ос-
нованье". Малы робята и те заговорили:
   - Как так долго царска сила держится, коли законно  основанье  у  ней
воровство да полутовство?
   Робята на выдумку мастера. Чиновников казенными печатями к месту, ко-
торый где застат, припечатали. Мы свое дело сделали, домой ушли.  Чинов-
ники в себя пришли, увидели, что их секреты известны всему свету. Пробо-
вали на нас снова шуметь. Да в нас уж страху нисколько  не  осталось,  а
кулаки-то сжались.
   Моя жона картошку копала. Крупну в погреб сыпала, мелку в избу таска-
ла в корм телятам. Копала - торопилась, таскала - торопилась и  от  поля
до избы мелкой картошки насыпала дорожку.
   Время было гусиного лету. Увидали гуси  картошку,  сделали  остановку
для кормежки. По картошкиной дорожке один-по-один, один-по-один - все за
вожаком дошли гуси до избы и в окошко один за одним -  все  за  вожаком.
Избу полнехоньку набили, до потолка. Ко-торы гуси не попали, те  в  раму
носами колотились, кры-лами толкались и захлопнули окошки.
   Дом мой по переду два жилья: изба, для понятности сказать,  кухня  да
горница. Мы с жоной в горнице сидим, шум слышим в  избе,  будто  самовар
кипит, пиво бродит и кто-то многоголосно корится, ворчит, ругается.
   Двери толконули - не открываются. Это гуси своей  теснотой  приперли.
Слышим: заскрипело, затрещало и охнуло.
   Глянули в окошко и видим: изба с печкой, подпечком, с мелкой  картош-
кой для телят с места сорвалась и полетела.
   Это гуси крылами замахали .и вызняли полдома жилого - избу.
   Я из горницы выскочил, за избой вдогонку, веревку на  трубу  накинул,
избу к колу привязал. Хошь от дому и далеко, а все ближе, чем за  морем.
И гусей хватит на всю зиму ись.
   Баба моя мечется, изводится, ногами в землю стучит,  руками  себя  по
бокам колотит, языком вертит:
   - Еще чего не натворишь в безустальной выдумке? Како тако житье, коли
печка от дому далеко? Как буду обряжаться? На ходьбу-беготню, на обрядню
у меня ног не хватит!
   Я бабу утихомирил коротким словом: - Жона, гуси-то наши!
   Жона остановилась столбом, а  в  голове  ейной  всяки  мысли  да  хо-
зяйственны соображения закружились. Баба рот захлопнула. Побежала к избе
как так и надо, как по протоптанному пути. Гусей разбирать стала:  кото-
рых на развод, которых сейчас жарить, варить, коптить. И  выторапливает-
ся, кумушкам, соседкам по всей Уйме гусей уделят. За дело взялась, уста-
ли не знат, и дело скоро ладится: которо в печке печется, которо в руках
кипит, жарится. Моя баба бегат от горницы до избы, от избы  до  горницы,
со стороны глядеть - веревки вьет.
   Вот и еда готова. Жона склала в фартук жареных гусей,  горячи  шаньги
сверху теплом из печки прикрыла, в горницу притащила,  на  стол  сунула,
тепло вытряхнула. Приловчилась - в фартуке и  другого  всякого  варенья,
печенья наносила и тепла натаскала. В горнице тепло и не  угарно.  Тепло
по дороге проветрилось, угар в сторону ушел.
   Моя жона в удовольствии от хозяйничанья. Уемски бабы - тетки, сватьи,
кумушки, соседки, жонины подруженьки - гусей жарят, варят, со своими му-
жиками едят, сидят - тоже довольны. У меня жилье надвое: изба от горницы
на отлете, не как у всех, а по-особому, - и я доволен.
   Все довольны, всем довольно, только попу Сиволдаю все  мало.  Надобно
ему все захватить себе одному.
   - Это дело и я могу, - кричит Сиволдай, - картошки у меня много с чу-
жих огородов, мне старухи кучу наносили и на отбор мелкой.
   Сиволдай насыпал картошки и к дверям, и к окошкам, и в избу, и в гор-
ницу, и на поветь; гуси не мешкали и по картофельным дорожкам через две-
ри да в окошки полон дом набились.
   Поп обрадел, двери затворил, окошки  захлопнул.  Поймал  гусей.  Гуси
крылами замахали, поповский дом подняли. В доме-то попадья  спяща  была,
громко храпела, проснуться не успела. Сиволдай за гусями жадно бросился.
Про попадью вспомнил и заподскакивал.
   - Да что это тако! Да покричите всем миром,  чтобы  гуси  воротились,
чтобы дом мне отдали и попадью вернули. Скажите гусям: я их отпущу. Вам,
мужикам, гуси поверят. Кричите всем деревенским сходом. Мы Сиволдаю про-
верку сделали.
   - А ты, поп, гусей-то отпустишь, ежели дом с попадьей вернут тебе гу-
си?
   - Да дурак я, что ли, чтобы столько добра мимо рук пустить? Вы только
мне дом с гусями воротите!
   Мы в поповски дела вмешиваться не стали. Мы-то разговоры  говорим,  а
гуси в поповском дому летят да летят, их криком уже не  остановишь.  Си-
волдаю и дома жалко, и попадью жалко - кого жальче, и сам не знат.  Зап-
ричитал поп, возгудел:
   Последняя жона у попа, И ту гуси с домом унесли. Унесли-то в  светлой
горнице С избой да еще с поветью. Остался я без эконы один, Заместо дому
у меня баня да овин. А и улетела моя попадья В теплу сторону. Как  домой
она воротится, Да как начнет она бахвалиться:
   "Я там-то была, то-то видела, На гусях в дому перва ехала, Ни  с  кем
еще не бывало экого!" Мне и дому жаль, И жальче же всего,
   Что побыват попадья дальше мово. Снаряжусь-ко я за жоной в поход.  Ты
гляди, удивляйся, честной народ,
   Что задумал поп, с тем скоро справился. Выбрал место видное, простор-
ное. Сел, приманкой для гусей приладил себя. В широки полы мелку картош-
ку насыпал кучами, в руки взял четвертну с самогоном. Под  парами  само-
гонными легче лететь будет! Тетка Бутеня на голову попу самоварну  трубу
поставила, не пожалела для общего веселья и сказала: - Это от всего мое-
го усердья!
   Сидит поп Сиволдай взаболыпным летным самогонным пароходом.
   Спутья недолго ждал поп. Гуси картошку увидали, Сиволдая не  примети-
ли, за картофельну кучу посчитали, погоготали и порешили взять  с  собой
запас кормовой. Ухватились гуси за длинны поповски полы и полетели.
   Поп Сиволдай на гусях летит, самогон пьет.  Гуси  -  народ  тверезый,
пьяного духу не любят, особливо самогонного, гуси Сиволдая бросили.
   Поп шлепнулся в болото, там чавкнуло, брызги в стороны выкинуло.  Поп
сидит и шелохнуться боится, кабы в болото не угрузнуть. Сидит,  завыват,
людей со-зыват:
   - Люди! Тащите меня из болота, покудова я глубоко не  просел.  Тащите
скоре, пока у вас гуси не все съедены, я вам ись помогу, а которы не по-
чаты, тех себе про запас приберу, вас от хлопот ослобожу. Наши бабы  как
причет затянули:
   Ты бы, поп Сиволдай, На чужо не зарился, Мы бы тогда бы Тебя бы, попа
бы, Вызволили. Мы бы тогда бы Тебя бы, попа бы, Скоро  вытащили,  А  те-
перь, Сиволдай, Ты в болото попал подходяще. Кабы не твоя толщина, шири-
на, Ты бы в болото ушел с головой. Мы бы тогда бы За тебя бы, попа бы, В
ответе не были. Мы бы тогда бы Тебя, бы попа бы, Тут и оставили!
   Вечером, близко к потемни, мужики выволокли Сиволдая на  суху  землю,
чтобы за попа в ответе не быть.
   Попадья и далеко бы, пожалуй, улетела, да во снах ись захотела. Глаза
протерла, гусей увидала и ну их ловить. Разом кучу гусей ощипала, в печ-
ке жарить, варить стала.
   Гуси со страху крыльями махать перестали. Дом лететь перестал, в  го-
род опустился да на ту улицу по которой архиерея на обед  везли.  Архие-
рейски лошади вздыбились, архиерейска карета опрокинулась,  архиерея  из
кареты вытряхнуло. Архиерей на четвереньки стал, животом в землю уперся,
ему самому и не вызняться. Попы и монахи думали: так и  им  стать  надо,
стали целым стадом кверху задом и запели монастырским распевом:
   Что оно еси Прилетело с небеси? Спереду окошки, Сбоку крыльцо,  Сзади
поветь - Машины нигде не углядеть!
   Архиерей сердито вопросил: - Что за чудеса без нашего дозволенья? Кто
в дому по небу летат, моих коней, моих прихлебателей стадо пугат?
   Сиволдаиха в самолучше платье вынарядилась, на голову чепчик с бантом
налепила, морду кирпичом натерла-нарумянила, с жареным гусем выскочила и
тонким голоском, скорым говорком да с приседаньицем слова сыпать  приня-
лась:
   - Ах, ваше архиерейство, ах, как я торопилась, ах, к тебе на  поклон,
как знаю я, что ты, ваше архиерейство, берешь и тестяным и печеным,  ах,
запасла гусей жареных, гусей вареных и живых не  ощипанных  полный  дом.
Полна и изба, и горница, и поветь - изволь сам поглядеть!
   Архиерея на ноги поставили, и все стадо подняло головы.
   - Ты, Сиволдаиха, забыла, что мне нельзя м