им телом.
   - Разум мой при мне, поэтому хватит белугой реветь,  -  Анна  Матвеевна
вытерла носовым платком мясистое лицо подруги. - Ну чем эта  комната  хуже
той? Один стол сколько места занимал, вечно за него цеплялась. А громадный
гардероб? Да на кой  он  мне?  Посуда  теперь  в  шкафчике  на  кухне,  и,
представь, спокойно обхожусь без купеческого серванта  с  его  обнаженными
внутренностями. Пойми, это не каприз, а необходимость.
   - Ка-ка-я? - протяжно пробасила Черноморец.
   - Потом, Зина, объясню. Сейчас нельзя, - многозначительно сказала она.
   - А как на все это Ермолаевна смотрит?
   - Никак. Мы давно не виделись.
   - Опять рассоримшись?
   - Вроде.
   Черноморец как-то сразу заспешила, засуетилась, сказала, что у нее уйма
дел, и ушла. "К Миле побежала", - догадалась Табачкова и слабо  улыбнулась
в недобром предчувствии.
   Через час в квартиру позвонили. На пороге стояли Черноморец со Смурой и
двое мужчин в белых халатах.
   - Анечка, только не волнуйся, пожалуйста, - Смурая решительно  вошла  в
коридор. - Тебя на время  госпитализируют,  подлечишься,  и  все  будет  в
порядке. Мы с тобой в тот раз повздорили из-за чепухи, так ты не питай  ко
мне зла. - Она заглянула Анне Матвеевне в глаза,  будто  надеясь  отыскать
там нечто очень интересующее ее,  и,  ничего  не  найдя,  занервничала;  -
Одевайся, дружочек, поехали.
   - Погодите, - сказал мужчина с портфелем, видимо, врач. -  Пройдемте  в
комнату. Посторонних прошу выйти.
   С покорным вздохом Анна Матвеевна подчинилась. А потом было то же,  что
когда-то  на  приеме  у  усатого  доктора.  Ее  обслушивали,  осматривали,
обстукивали, проверяли рефлексы и реакции.
   - На что жалуетесь? - спросил доктор.
   - Здоровая я, как коровушка, - грубовато  ответила  она,  здравомысляще
умолчав о голосах.
   - Идемте, - кивнул доктор санитару. - Нам здесь  делать  нечего.  Вызов
ложный.
   - То есть как ложный? - выскочила из кухни  Смурая.  -  Да  она  делает
глупость за глупостью, да если все проанализировать...
   - Вот и анализируйте на досуге, - спокойно сказал доктор.
   - А это, по-вашему, что? - Нина  Ермолаевна  пнула  ногой  мотоцикл.  -
Думаете, зачем она купила его?
   - Мужу или сыну? - спросил санитар, рассматривая "яву".
   Смурая нехорошо засмеялась, но спохватилась и громким шепотом сказала:
   - Себе! Она думает ездить на нем сама! Са-ма!
   - Это правда? - доктор с интересом обернулся к Анне Матвеевне.
   Она смутилась, однако нашла в себе мужество спокойно кивнуть.
   - Да.
   Доктор внимательно посмотрел на нее и улыбнулся.
   - Надо же, - сказал он с явным уважением. - Впрочем, ничего необычного.
Слыхали о летающей бабушке? Есть  такая  в  США  -  Мариам  Харт.  В  свои
восемьдесят три года  установила  новый  мировой  рекорд  на  одномоторном
самолете "Бичкрафт": перелетела через Атлантический океан и приземлилась в
ирландском аэропорту Шеннон.
   - Ну  вот,  а  мне  еще  и  шестидесяти  нет,  -  торжествующе  сказала
Табачкова.
   - При чем тут какая-то Мариам? - подала голос Черноморец,  до  сих  пор
молча наблюдавшая за всем. - Ведь это не у нас.
   - А у  нас,  может,  будет  что-нибудь  любопытней,  -  доктор  моргнул
санитару, и они ушли.
   - В конце концов, мотоцикл - не  самолет.  Почему  бы  и  нет?  -  Анна
Матвеевна примирительно взяла  удрученных  подруг  под  руки  и  повела  в
комнату.


   Чего только не случилось за эти длинные таять дней!
   Ты  лежал  в  незнакомом  городе  с  сердечным  приступом,  и   молодые
рассеянные врачихи по неопытности вводили тебе в вену не то лекарство, что
нужно.
   Твой горящий самолет с отломанным крылом падал в море.
   Ты попадал под колеса автомобилей.
   Поезд, на котором ты уже возвращался домой, летел под откос.
   Мощные геологические катаклизмы оторвали от континента полуостров, и он
скрылся в морской пучине со мною и с Ней. А ты, убитый горем,  без  крова,
одинокий, вмиг постаревший лет на десять,  поехал  искать  свой  последний
приют к сыновьям.
   Уф, какая же я глупая и счастливая! Ты здесь! Рядом! Жив-здоров!
   Не пущу больше ни в какую командировку - с ума можно сойти от всяческих
мыслей! А если понадобится куда-нибудь ехать, съездим вместе.
   Пока я рядом, с тобой никогда ничего не случится.


   Интересно, какой будет любовь у человека  будущего?  Его  духовный  мир
представляется настолько красочным, содержательным,  что  в  нем,  видимо,
найдут место самые разные формы любви. Кто-то до конца  жизни  не  устанет
открывать и совершенствовать вместе с  собой  своего  друга.  А  в  ком-то
расцветут  сразу  несколько  привязанностей,  и  каждая  будет   по-своему
глубока. Может, это кому-то и принесет боль, но  унижение,  оскорбление  -
никогда! Потому что исчезнут непорядочность,  измена,  скудость  души,  то
есть все, что порождает мелочные, бытовые драмы.
   Я хотела бы снова появиться лет через триста. Но  с  условием  -  чтобы
рядом был ты.


   Встреча с лейтенантом Яичко надвигалась быстро и неотвратимо. Теперь  к
нему было сразу три просьбы: помочь сдать на права, достать карту города и
похлопотать о телефоне - Аленушкин сказал, что лишь с телефоном они смогут
запеленговывать нужные голоса. Все сейчас зависело от того, какой  человек
вырос из белобрового мальчишки, который  когда-то  давным-давно,  балуясь,
сломал ей швейную машину марки "Зингер" и при редких встречах с  виноватой
улыбкой вспоминал об этом.
   И вот они встретились. Белобровый мальчик  превратился  в  круглощекого
мужчину невысокого роста, с яркими, прихваченными из  детства  губами.  Он
сразу узнал Анну Матвеевну. Радушно улыбаясь, усадил в кресло. Вначале они
говорили о Мишуке, вспоминали забавные истории из их общего с ним детства,
и, конечно, сломанную зингеровскую  машинку.  Когда  разговор  исчерпался,
молча взглянули друг на друга. "Пора!" - сказала себе  Анна  Матвеевна  и,
ничего не маскируя и не привирая, открыла причину своего визита.
   - Видите ли, Андрюша, мне нужны телефон, карта  города  и  водительские
права для езды на мотоцикле.
   Лейтенант Яичко испуганно взглянул на нее, вскочил,  промокнул  платком
лоб, налил из графина в стакан воды, но не  выпил  сам,  а  протянул  Анне
Матвеевне.
   - Как вы сказали? - чуть слышно спросил он.
   Анна Матвеевна отхлебнула глоток, поставила стакан на стол  и  ответила
еще тише:
   - Телефон, карта города и водительские права.
   - Для езды...
   -  На  мотоцикле,  -  закончила  она.  Когда  же   увидела,   в   какую
растерянность  привела  лейтенанта,  сказала,  еле  сдерживая   закипающее
возмущение: - Я знала, Андрюша, что мои  просьбы  покажутся  тебе  дикими,
несуразными. Особенно последняя. Ты, как говорится, мужчина в самом соку и
даже не представляешь, какие, на первый взгляд, не совсем нормальные, а на
самом деле вполне обычные запросы могут быть у женщин  моих  лет.  Беда  в
том, что нам, старухам, хочется почти того же, что и вам, молодым.  Тайком
от  всех  мы  уплетаем  мороженое  и  слушаем  грустные   песенки,   любим
подставлять под дождь ладони и вздрагиваем, когда на них опускается  паук.
Обожаем фильмы о любви, качели, быструю езду. И, что покажется  совсем  уж
невероятным, как вы, мечтаем о том дне, когда  вдруг  случится  что-нибудь
необыкновенное. Так вот, представь, со мной как раз это и случилось.
   Андрей Яичко очень внимательно слушал Анну Матвеевну,  хлопал  белесыми
ресницами и вдруг радостно, совсем как в детстве, когда  видел  что-нибудь
весьма интересное, забил ладонями в грудь:
   - Я понял, понял, Анна Матвеевна! Можете дальше не объяснять!
   - Что понял? - рассердилась Табачкова. - Не мог ты ничего  понять,  так
как мне и самой тут не все ясно.
   - Да нет же, понял! - радостно лупил себя в грудь Яичко. - Будут вам  и
телефон, и карта, и права. Только на права все-таки сдавать придется.
   - Это я сдам, - покорно согласилась она, еще не  совсем  веря  в  столь
легкую удачу.
   - Вот и хорошо. Пройдете врачебную комиссию и сразу же к нам.
   В словах "врачебная комиссия" Анне Матвеевне почудилась тайная  надежда
Яичко на то, что ее не допустят  к  вождению  мотоцикла,  и  она  обиженно
нахмурилась, сникла. Но лейтенант смотрел преданно и понимающе.
   - К тому времени приготовлю вам карту, - пообещал он.
   - Только, пожалуйста, ни о чем не расспрашивай, сама  когда-нибудь  все
расскажу. - Она встала, подошла к лейтенанту и чмокнула его в щеку;  -  За
то, что из мальчика Андрея не вышел бюрократ. Яичко ты мое золотое.


   Был тихий воскресный день, когда Табачкова уже не тайком,  как  прежде,
когда ездила на учебные занятия, а на виду  у  всего  двора,  огороженного
тремя девятиэтажными домами, выкатила мотоцикл, который держала  теперь  в
подъезде. Солнце, пробившее окно в  длинной  череде  дождей,  сверкнуло  в
зеркале никеля, и машина вспыхнула бордовой жар-птицей, резанув по  глазам
бабушек с детскими колясками и пенсионеров-доминошников в беседке. Правда,
и те, и другие не сразу поняли, в чем дело - бабушки по инерции продолжали
катить коляски, а доминошники  все  так  же  стучали  костяшками,  попутно
обсуждали дворовые сплетни и  грозили  какому-то  старику  на  аллее:  "Не
будешь с нами играть - не придем на похороны!" Но вот все разом  повернули
головы в сторону бордовой вспышки и замерли, как в стоп-кадре.
   В блестящем шлеме, в стеганой куртке и спортивных брюках со штрипками -
от всего этого кажущаяся выше и стройней - у  мотоцикла  стояла  немолодая
женщина. Обводя двор вызывающе победным взглядом, она села в седло, нажала
стартер и с грохотом выехала на улицу.
   Такое поведение пенсионерки Табачковой сильно озадачило жильцов. Позже,
обсуждая это событие, некоторые с  многозначительным  состраданием  качали
головами - мол, не все у нее дома - и в то  же  время  задумывались:  будь
Табачкова не в своем уме, ей бы не выдали  водительские  права.  Привычное
представление о  женщине  пенсионного  возраста  было  сломано  и  вызвало
неслыханный протест не только у взрослых, но даже у  детей,  казалось  бы,
таких всегда открытых всему невероятному. Протест выражался  в  нехорошего
содержания улыбочках и язвительных репликах в адрес Табачковой.
   А ей нравилось сидеть в седле, вцепившись в  руль,  всем  телом  ощущая
дрожь рычащего зверя из металла. Нравилось лететь на нем, как  бы  обгоняя
саму  себя.  Точнее,  обретая  ту,  далекую,  которая  осталась  в  стране
молодости. И чем большую скорость она развивала, тем  ближе  была  к  ней,
стремительной,  сильной  Аннушке  Зориной.  Спидометр  показывал  уже   не
километры, а годы, как бы прокрученные в обратном порядке. И  возвращалась
бодрость, и куда-то исчезали приобретенные в последнее время болячки. А  в
памяти всплывало: ведь когда-то Аннушка  Зорина  увлекалась  стрельбой  из
лука, велосипедным спортом. Так что ничего сверхъестественного в том,  что
сна, Анна Матвеевна,  купила  мотоцикл.  Но,  разумеется,  втайне  она  не
переставала удивляться своему приобретению. Человеком она была незлобивым,
при встречах с соседями отделывалась шуточками. И двор постепенно привык к
старой амазонке в бордовом шлеме, а потом и влюбился в нее, как влюбляются
в экзотическое растение или необычный наряд с магазинной  витрины.  Теперь
мальчишки при случае даже хвастались ее принадлежностью к их дому: "Видал?
Наша мотоциклистка помчалась. Шухарная! Бабка уже, а бесстрашная".
   Только Смурая и Черноморец никак не  могли  простить  ей  этот,  по  их
мнению, старческий маразм. Их забота о гибнущей  подруге  не  ограничилась
вызовом врача. Были посланы тревожные телеграммы в Свердловск и Хабаровск.
Сыновья тут же вызвали мать на телефонный разговор, она их успокоила,  как
могла, а они приказали ей следить за своим здоровьем. Тем все и кончилось.
Но отношения между подругами обострились.
   - Если и  дальше  будете  подозрительно  смотреть  на  меня,  лучше  не
приходите, - в сердцах бросила Анна Матвеевна, и,  до  смерти  обидевшись,
они перестали заглядывать к ней.
   Она знала, что это временно, все уладится - даже к уродствам привыкают,
не то, что к чудачествам, - и всерьез занялась своими голосами. Тем более,
что все три желания, с которыми она пришла к  Андрею  Яичко,  исполнились;
сдала на  водительские  права,  заимела  телефон,  а  стену  вместо  ковра
украсила огромной картой города.
   Аленушкин снял с карты копию и повесил у себя. Обзавелся и  приемником,
подобным  старенькому  "Уралу",  а  Анне  Матвеевне  вручил   миниатюрный,
величиной со спичечный коробок, приборчик с  крохотной  антеннкой  в  виде
круга с расходящимися лучами. Этот улавливатель голосов свободно  умещался
в кармане куртки и работал с точностью до двух метров.  Засекались  голоса
таким образом: Анна Матвеевна крутила винт  "Урала",  не  отводя  глаз  от
карты, которую Аленушкин электрифицировал, а в районе, откуда  шел  голос,
вспыхивала голубая линия. То же происходило и в  квартире  Аленушкина,  но
его линия шла в ином направлении и, хотя не было слышно ни звука, Вениамин
Сергеевич с благоговением наблюдал за сверкающими на карте стрелками. Анна
Матвеевна называла ему по телефону квадрат, в котором светилась ее  карта,
Аленушкин прикладывал к своей карте линейку и в точке  пересечения  ее  со
светящейся стрелкой находил нужную улицу. Остальное было за улавливателем.
В "жарких" местах его сигналы должны были учащаться и усиливаться.
   - Фантастика да и только, - развел  Аленушкин  руками,  когда  родилось
подозрение, что голоса прилетают к Табачковой со всех концов города.
   Она же,  рассматривая  карту,  представляла  город  с  высоты  птичьего
полета, видела его старую  часть  с  кривыми  улочками,  зеленые  квадраты
парков, ровно разграфленные новые кварталы с высотными  домами.  Где-то  в
этих улочках, проспектах, домах обитали ее незнакомцы,  которые  с  каждым
днем все настойчивей тормошили ее.
   Ухо с первых интонаций улавливало остроту разговора, его  важность  или
никчемность.   Веселые,   безоблачные   беседы   могли   только   на   миг
заинтересовать, взбодрить. Деловые конфликты часто  были  непонятны.  Зато
коротких реплик из интимных, казалось бы, пустячных разговоров порой  было
достаточно, чтобы человек открыл перед ней  свою  суть.  Неловкое  чувство
подслушивания у чужой двери постепенно сменилось совсем иным ощущением. Ей
теперь представлялось,  что  ее  ухо  наподобие  докторского  фонендоскопа
прислонено к могучей груди города. Его мощное, мерное дыхание радовало,  а
неясные шумы, хрипы приводили в волнение, беспокоили и печалили.
   - Представьте, что вашей способностью обладает какой-нибудь современный
великий комбинатор, - рассуждал Аленушкин. - Он тут  много  чего  натворил
бы. И вот этот дар в руках скромной...
   - ...старой женщины, - подхватывала Анна Матвеевна, - и она  не  знает,
что с ним делать. А должна знать, иначе зачем ей все это?  Для  услаждения
слуха? Нет, конечно. Здесь заложен какой-то смысл.
   И все больше исполнялась ответственности перед выпавшим на ее долю.
   Она уже изучила часто встречающийся  в  приемнике  контингент.  Правда,
иные  голоса  на  какое-то  время  исчезали,   потом   опять   появлялись,
раздавались новые. Прислушиваясь к  ним,  Анна  Матвеевна  убедилась,  что
слышит  действительно  лишь  незначительную  часть  голосов   определенной
физиологической окраски. На те, которые часто появлялись, она даже  завела
картотеку. Порой в ее воображении возникала довольно  целостная  житейская
картина. Это было  в  случаях,  когда  отсутствовали  "провалы",  как  она
называла паузы в диалогах, когда один из голосов лишь  подразумевался,  но
не  был  слышен.   "Провалы"   мешали   понять,   что   происходит   между
собеседниками. Хотя подобные разговоры  были  похожи  на  ребусы,  она  не
отмахивалась от них, а если чуяла их важность, то, наоборот, предоставляла
голове работу по их расшифровке.
   "К кому ехать? Зачем? Куда? - без конца спрашивала она себя. - В  самом
ли деле обладает необычным свойством? Как бы наконец убедиться в этом?"
   Вениамин Сергеевич опять зачастил к ней.
   - Иду к вам с большим  интересом,  чем  в  кино  или  театр,  -  как-то
признался он и вызвал на свою голову бурю.
   - Вы... Да как... И повернулся же язык! - губы Анны Матвеевны  дрожали,
она бегала по комнате, сжимая и разжимая кулачки, и  ее  бесцветная  челка
гневно взлетала надо лбом. - Да  как  можно  приравнивать  это  к  обычным
зрелищам! После кино или спектакля вы преспокойно идете  домой,  берете  в
руки книгу и ложитесь спать. У меня же от моих голосов головокружение.
   "От моих голосов". Она и впрямь считала их уже своими. Коль залетели  к
ней, значит, ее. Гости ли, родственники, даже самые  скверные,  вызывающие
ярость и негодование, ее - и все тут, раз она слышит  их  сомнения,  беды,
радости.
   - Неужели и вправду воображаете, что голоса ждут вас  не  дождутся?  Но
ведь это уже несерьезно.
   - Какой вы, однако, беспардонный.
   - Не обижайтесь, - покаянно сказал он, заглядывая ей в глаза. - Давайте
поразмыслим. Нынче в вашей картотеке уже с полсотни  карточек.  Количество
их растет с каждым днем. Да  ведь  сердце  не  выдержит  -  столько  судеб
пропускать сквозь себя! - И впервые засомневался; - Если все это, конечно,
не мираж.
   Она беспомощно заморгала:
   - Значит, уже не верите? Что ж, пора, - ладонь ее опустилась на  стопку
карточек.
   - Упрямый вы  человек,  -  вздохнул  он.  -  Трудно  вам  будет.  Нечто
напроситься в компаньоны? Возьмете?
   - Куда? Верхом на мотоцикл? - рассмеялась она.
   Аленушкин покраснел.
   - Не только. Давно хотел вам сказать, Анна Матвеевна,  -  он  запнулся,
собрался с духом и выпалил: - Почему бы нам не соединить свои жизни?
   - Это что, предложение? - опешила Табачкова.
   - Самое настоящее.
   Она вскочила, забегала по кухне, загремела кастрюлями,  чашками,  потом
остановилась и жалобно, виновато улыбнулась.
   - Хороший вы мой, Вениамин Сергеевич. Всегда рада вам. Не знаю, что без
вас и делала бы. Да только привязываться уже ни к кому не хочу. Боюсь;  Уж
не обессудьте. - Она вздохнула.
   Он понурил голову, ссутулился и ушел, сразу постарев лет на  пять.  Она
долго смотрела в одну точку. Жаль ей было Аленушкина  до  сердечной  боли.
Жаль было и своей испорченной  под  старость  жизни,  и  брала  досада  на
неспособность любить кого-то другого, кроме Сашеньки.
   В тот вечер она до полуночи просидела над  картотекой,  Были  среди  ее
голосов мятущиеся, потерявшие жизненный  ориентир,  мечтатели,  стяжатели,
сластолюбцы, эгоисты, потенциальные и  реальные  преступники,  честнейшие,
добрейшие идеалисты - словом, носители всевозможных достоинств, пороков  и
слабостей.
   Пронумерованные почтовые открытки, помещенные  в  ящик,  выдвинутый  из
кухонного стола, помечались действительным, если оно  было  известно,  или
вымышленным именем того, чей голос  заинтересовал  ее.  Ниже  записывались
краткие  сведения,  составленные  путем  умозаключений  по   отрывкам   из
разговоров. На первой открытке крупными печатными буквами  было  выведено:
ЗНАКОМЫЕ ГОЛОСА.
   "Совсем, как у  Нины  в  бибколлекторе,  -  усмехнулась  она  перебирая
карточки. - С чего начать? Вернее, с кого?"
   Сомнения Аленушкина в  ее  феномене  обеспокоили.  Захотелось  поскорей
убедиться в своей правоте.
   Орфей. Лимонников.  Больше  всего  тревожило  присутствие  в  картотеке
именно этих имен Она хорошо помнила тот  день,  когда,  изнуренная  жарой,
возвращалась из больницы и ее чуть не сбила с  ног  худощавая  брюнетка  с
двумя детьми. Как отчаянно она тогда вскрикнула: "Орфей!" А тот человек  в
автобусе, твердивший девушке: "Я - Лимонников. Запомни -  Лимонников"?  Их
голоса она тоже не раз слышала в своей комнате. Неужели все придумала?..


   Возрастной барьер? Но разве ты не заметил - мы давно  перешагнули  его.
Порой кажусь себе намного старше тебя. За те месяцы, что мы  вместе,  твой
духовный опыт чудесн