лейшая, вроде бы все. Но  точно  определить,  работает  ли  моя
конструкция или нет, можете лишь вы. Одна в целом мире.
   Он явно волновался, не спешил включать приемник, проверял по  нескольку
раз контакты и, наконец, повернул тумблер громкости.
   - Слышу! - вскрикнула Анна Матвеевна и закрыла  уши.  -  Громко!  Очень
громко! Нельзя ли потише?
   - Голубушка вы моя!  -  Вениамин  Сергеевич  готов  был  обнять  ее.  -
Выходит, получилось? Ай да Аленушкин! - Покрутил винт настройки; - А так?
   - Сейчас терпимо, - кивнула она. - И знаете,  гораздо  отчетливей,  чем
раньше.
   - Теперь, - он выключил приемник, - закройте глаза. Что-нибудь слышите?
   - Нет.
   - Все.  Можете  спать  без  тампонов.  -  И  стал  собирать  в  чемодан
инструменты. - Чудные мы, пенсионеры. Привязчивы, как собаки,  -  смущенно
улыбнулся он. - Если позволите, буду приходить. Может, не так часто, как в
последнее время, но буду. И тому есть причина.
   - Какая? - встрепенулась ока.
   - Не помню, кто сказал; "Доброжелательный обман длит огонь жизни".  Так
вот, в вашей квартире есть такой обман. Я имею в виду зеркало в  прихожей.
Стоит разок заглянуть в него, и хорошего настроения хватит на  неделю.  Ах
вы,  плутовка,  улыбаетесь!  Видно,  знаете,  в  чем  секрет?  Ладно,   не
открывайте, иногда полезно заниматься самообманом. А  все-таки  подумайте,
не познакомиться ли вам с товарищами с кафедры психологии?
   - Нет-мет, - испугалась она. - Я и психиатру-то наврала, что  в  другой
город переезжаю, а тут целая психология...


   Теперь  она  не  знала  более  увлекательного  занятия,  чем  сидеть  у
приемника и крутить ручку настройки. Звук был  так  отчетлив,  что  многие
голоса вскоре стали узнаваемы, будто она давно знакома с  их  владельцами.
Постепенно  вырисовывался  облик  города.  Он  был   шумен,   многолик   и
многозвенен. Он размышлял, плакал, ликовал, смеялся.
   Голоса вызывали не  только  любопытство,  но  и  смятение.  В  интимные
разговоры, легкую  болтовню,  учебные  лекции,  свадебные  песни,  уличные
реплики, любовные объяснения вплетались  бормочущие,  отчаянные  монологи,
банальная ругня, тоскливые беседы. Смеющиеся,  деловые,  спокойные  голоса
вносили в ее жизнь приятность и душевное равновесие. Но те, другие, никем,
кроме нее,  не  слышимые  "SOS"  будоражили,  тревожили,  изматывали.  Она
уставала от них, злилась, что портят хорошее расположение духа, мешают  ее
тайному, ни с чем не сравнимому по увлекательности занятию. Их присутствие
рядом с голосами благополучными было закономерно, она всегда подозревала о
существовании подобных дуэтов. Настроясь  на  веселый  беззаботный  щебет,
знала, что вскоре он будет прерван, как  со  временем  прерывается  всякая
безмятежность, и предупредительно держала пальцы на винте, чтобы  в  любое
мгновение его поворотом отвести от себя молнии чьих-то Драм. Но  это  было
так же сложно, как если бы она вздумала бежать от  себя.  Она  никогда  не
успевала; драмы втягивали ее в свое действо, будоражили. И все чаще и чаще
казалось, что персонажи  их  намеренно  тянутся  к  ней,  ищут  ее,  тайно
подозревая о ее существовании. И страдают от того, что не могут наладить с
ней двусторонней связи. Их сигналы шли со всех  сторон,  пронизывая  ее  с
головы до ног, чтобы сфокусироваться в одной точке -  сердце.  Сперва  эта
точка  ныла  глухой  болью,  потом   боль   разрослась,   набухла,   стала
свинцово-тяжелой, кровоточащей Никакое лекарство  не  могло  справиться  с
ней, погасить ее, потому что жила она не в самом теле, а как бы в душевных
тайниках его. Боль росла, отвоевывая все большее и  большее  пространство.
Избавиться от нее казалось уже не только невозможным, но  и  греховным.  И
когда она стала совсем невыносимой, Анна Матвеевна сказала  при  очередной
встрече Аленушкину:
   - Выпейте чашку  кофе  и,  пожалуйста,  поймайте  бабочку-мысль:  каким
образом можно засечь источники голосов? Некоторых, разумеется.
   - Однако желания у вас необъятные,  -  удивился  Аленушкин.  -  Точнее,
хотите  голоса  запеленговать?  Что  ж,   вам   повезло   на   соучастника
преступления: в свое время я занимался "охотой  на  лис"  -  а  именно  по
такому принципу нужно действовать. Придется установить и у себя дома точно
такой прибор, - он кивнул на "Урал". - Но это не так сложно,  как  достать
карту города или хотя бы нашего района  -  с  указанием  улиц,  нумерацией
домов. - И усмехнулся; - Хотел бы знать, что вы будете делать на рандеву с
вашими знакомыми незнакомцами?
   - Не знаю, - пожала она плечами. - Но хочу его.
   - Все это становится интригующим, - он потер ладони.  -  Но  где  взять
карту?
   - Это уж моя забота. - Анна Матвеевна вспомнила  о  старшем  лейтенанте
милиции Андрее  Яичко,  школьном  дружке  ее  сына,  и  решила  завтра  же
обратиться к нему.
   - А вы уверены, что ваше, а теперь уже и  мое  вмешательство  в  чью-то
жизнь так уж необходимо?
   - Не совсем. Однако нужно убедиться в этом.  Знали  бы  вы,  свидетелем
чего я стала. Нет-нет, не расспрашивайте,  я  даже  подругам  об  этом  ни
слова. Но что за кладовая для писателя! Сколько сюжетов, проблем, а  какие
повороты мысли!  Все  это  гораздо  проще,  прозаичней  и  грубей,  чем  в
каком-нибудь романе или фильме. И одновременно прекрасно! Золото  и  пыль,
замешанные в одной макитре... Никакому воображению не  угнаться  за  этими
житейскими фантомами. Между прочим,  среди  моих  голосов  и  голос  нашей
древней графини, которая любит разъезжать на такси, и того  человека,  что
вырастает на двадцать сантиметров. По вечерам старушка рассказывает внучке
о прожитых годах. А была она, оказывается, фрейлиной при дворе  последнего
царя. И все расспрашивает девочку,  как  телевизор  устроен.  А  когда  та
что-то  мямлит,  не  умея  объяснить,  торжествующе  восклицает:  "То-то!"
Чудится мне, за это время я  кое-что  понимать  стала,  будто  занавесочка
какая-то приоткрылась. Ведь что удивительно: изматывают  люди  друг  друга
чаще всего по пустякам, а не из-за глубоких принципов, убеждений. Записать
бы на пластинку весь этот голосовой оркестр с его криками новорожденных  и
смертными вздохами, с его праздником и суетой. Такая пластинка  многих  бы
встряхнула. Когда я вот так,  как  сейчас,  сижу  в  этом  удобном  старом
кресле, в тепле, свете, спокойствии и слушаю, что делается там  за  окном,
поверьте,  что-то  вышибает  меня  из  кресла,  и  я  начинаю   потихоньку
ненавидеть и эти стены, такие тихие, мирные, и свои руки-ноги,  спокойные,
бездеятельные, никуда не спешащие, в то время как, уверяю вас, есть куда и
к кому спешить. Стыдно признаться, поначалу даже  как-то  уютно  было  при
этих голосах. Знаете, как при вьюге,  когда  сидишь  у  теплой  печки.  Но
теперь... - Она вынула из стола небольшой ящичек, похожий на библиотечный.
- Картотека,  -  подтвердила  вопросительный  взгляд  Аленушкина.  -  Вот,
полюбуйтесь, этого парнишку, еще подростка, опутывают негодяи, втягивают в
одно грязное дельце. Знай я его адрес, давно  бы  позвонила  в  милицию  и
спасла мальчугана. А здесь, - вынула другую карточку, - здесь  умирает  от
зависти в общем-то неплохой человек. И умрет, если никто не  узнает  и  не
поможет ему. А вы даже  не  представляете,  сколько  в  мире  одиночества!
Особенно среди стариков и женщин.
   Взгляд ее устремился сквозь стены, в  одной  ей  видимое  пространство.
Аленушкин встал, молча заглянул ей в глаза и отпрянул. То, что  он  увидел
там, сильной, тревожной волной плеснуло в него, обдало с ног до головы.
   - Милая вы моя, нельзя же так! - вскричал он и встряхнул ее за плечи. -
Да вы ли это? Вас будто подменили. Что творится с вами?
   - Нет-нет, - она быстро встала, потерла виски. - Так обещаете?
   - Что поделаешь, - он согласно опустил голову.  -  Раз  уж  связался  с
вами... - и в сердцах махнул рукой: - Видно, такова моя миссия в этом деле
- давать вам советы и следовать вашим прихотям.  Так  и  быть,  сажусь  за
пеленгатор.


   Сегодня долго рассматривала твои работы и сделала  маленькое  открытие:
ты совсем не умеешь писать женщин. У твоих скифских цариц, и  у  греческих
богинь, и у  современных  девушек  -  прекрасные,  пышные,  но  совершенно
бездуховные тела. Только те, в чьих лицах узнаешь неправильные  черты  Ее,
смотрят осмысленно, с глубинной наполненностью.
   Последнее время  ты  слишком  пристрастился,  к  портретам  молоденьких
краснощеких девиц. Нет, это не ревность - ведь все девушки  -  моя  копия.
Тебе надо встряхнуться.
   Давай съездим в Евпаторию. Сюда не мешает время от времени  заглядывать
тем, чье сердце заплыло жирком. Здесь, на евпаторийской набережной,  с  ее
инвалидными  колясками  и  костылями,  ты  увидишь  самый  грубый  сгусток
физической и душевной боли.
   Насколько я понимаю,  назначение  художника  не  только  в  том,  чтобы
отражать красоту, но и замечать разлитую  вокруг  боль  и,  по  мере  сил,
исцелять от нее.


   Занудливо, не по-южному, моросил дождь, покачиваясь липкой  пеленой,  и
все никак не мог разредить обложные, давящие тучи. Анна Матвеевна неспешно
брела под черным зонтиком по проспекту и, глядя в туманное  полотно  перед
глазами, обдумывала, как объяснить лейтенанту Яичко причину своей странной
просьбы. Не открывать же, что вот, мол, сидит дома и  подслушивает  крики,
плач, разговоры, смех всего города. Тут бы ввернуть  что-нибудь,  если  не
совсем убедительное, то хотя бы остроумное. Но где взять  его,  остроумие,
если никогда им и не блистала?
   Проспект, как обычно, кишел людьми и автомобилями. Однако,  озабоченная
предстоящей встречей, она не замечала ни лужиц,  ни  прохожих,  ни  машин.
Забыв о подземном переходе, ринулась через улицу напрямую и чуть  было  не
угодила под мотоцикл. Широкоплечий парень в синем шлеме,  из-под  которого
кокетливо выбивался белокурый клок, резко тормознул,  заляпал  ее  грязной
водицей, выругался и, обдав бензинным чадом, укатил.
   Быстрым прыжком она  очутилась  на  тротуаре  и  посмотрела  в  сторону
умчавшегося мотоциклиста Мысли ее были вовсе  не  о  счастливо  избегнутой
катастрофе.  Она  пыталась  понять,  отчего   по   лицу   так   неудержимо
расплывается улыбка, а ноги уже повернули а сторону, противоположную  той,
где находилось отделение милиции.
   То, что последовало после, было для Анны  Матвеевны  неожиданно  и  так
странно, как если бы она увидела себя со стороны. Лишь  значительно  позже
ей открылась логическая правильность ее поступка. А пока она  с  некоторой
тревогой повиновалась ногам, которые несли ее в магазин "Спорттовары", где
месяц назад довелось покупать  аквариум.  Обманывая  себя,  потолкалась  у
отдела спортивной одежды и спортмелочей  и  вскоре  была  в  другом  конце
магазина. Еще не совсем доверяя своему  смутному  желанию,  покрутилась  у
новеньких велосипедов,  вышла  на  улицу,  опять  вернулась  в  магазин  и
заспешила к сверкающим краской и никелем мотоциклам. Вот точно такой,  как
тот, на котором сидел чуть не сбивший ее парень.
   Медленно двигалась она  вдоль  железной  шеренги.  Нет,  она  вовсе  не
собиралась делать еще одно экстравагантное приобретение. Почему бы  просто
не потрогать эти приятные на  ощупь  машины,  когда  они  стоят  вот  так,
смиренно, беззвучно, храня в себе затаенную  победу  над  пространством  и
временем? Прикасаться  к  ним  чудно  и  волнующе,  будто  трогаешь  нечто
нематериальное, могущее в любую секунду раствориться, исчезнуть.
   Она рассматривала мотоциклы то с одного  боку,  то  с  другого,  щупала
педали, хлопала по седлам. На  миг  представила  крепких  молодых  парней,
оседлавших этих стальных мустангов, а рядом с ними, на  крайнем,  -  себя.
Встряхнула головой и рассмеялась: картина  выглядела  забавно  и  комично.
Когда же нечаянно нажала клаксон, продавец, уже давно наблюдавший за  ней,
сердито сказал:
   - Гражданка, прошу не хулиганить.
   - Это кто же хулиганит? - опешила она.
   - Трогать машины имеют право лишь покупатели.
   - А я кто? - нечаянно вырвалось у нее. - Я и  есть  покупатель.  -  Про
себя же усмехнулась; "Почему бы и нет?"
   - Пусть придут муж, сын, или кто там у вас хочет купить мотоцикл. Вы же
все равно в нем ничего не смыслите.
   - Вам-то что до моего мужа? - возмутилась она и с грустным достоинством
добавила: - Нет у меня никого. Самостоятельная.
   - Тем более. - Продавец решительно оттеснил ее от машины. - Выйдите  из
отдела, а то что-нибудь напортите, а мне  потом  платить  из  собственного
кармана.
   -  И  не  подумаю,  -  заупрямилась  Табачкова.  Напористость  продавца
раззадорила ее, а то, что ей отказали в роли покупателя, оскорбило.
   На их перепалку уже оглядывались. Продавец взял Анну Матвеевну за  руку
и потащил к выходу. Тогда только она поняла, зачем пришла сюда.
   - Я хочу купить мотоцикл, - твердо сказала Табачкова. - Никто не вправе
помешать мне. Слышите - никто! - Раздался чей-то смешок. - Да, покупаю,  -
вызывающе повторила она. - Лично для себя. Вот этот, - и ткнула пальцем  в
бордовую "яву". - Он мне понравился, и я куплю его. Только схожу домой  за
деньгами.
   С последней фразой у продавца вырвался вздох облегчения:
   - Идите, идите, гражданочка.
   - Скоро вернусь, - пообещала она, но  он  уже  успокоился  и  отошел  к
прилавку.
   Через полчаса Анна Матвеевна снова была в магазине и  победно  выбивала
чек. Продавец теперь отнесся  к  ней  более  почтительно,  помог  заказать
грузовое такси, но когда она собралась уходить, не выдержал, подскочил  и,
заискивающе улыбаясь, полюбопытствовал:
   - А все-таки, извините, кому этот подарочек?
   - Фома неверующий, - сказала она печально. - Да себе, себе! Могу я хоть
под старость делать сюрпризы не кому-нибудь, а себе?
   - Да, конечно, - пробурчал он, глупо хихикнул  и,  зажав  ладонью  рот,
быстро удалился.


   Гаража у Анны Матвеевны не было, зато был сарайчик в  подвале,  который
пустовал. Будто ожидал эту самую необычную покупку,  когда-либо  сделанную
ею.  Но,  поскольку  она  не  успела  еще  в   полную   меру   насладиться
приобретением, решила некоторое время подержать его в квартире.
   Когда мотоцикл был поднят на пятый  этаж  и  заполнил  собою  прихожую,
охватило беспокойство: что все-таки с ней происходит? Не  продолжается  ли
ряд: мебель с коврами,  цветы,  аквариум,  кот?  Тогда  она  действительно
выжила из ума  и  надо  вновь  обращаться  к  усатому  доктору.  Зачем  ей
мотоцикл? Ей, шестидесятилетней старухе?
   Вспомнилось, как хотел "яву" Валерик, но они с Сашенькой в  один  голос
слезно уговаривали  его  отказаться  от  этой  ужасной  мечты,  погубившей
множество молодых голов. И уговорили. А теперь вот... Может, сама о том не
ведая, она замыслила, пусть с опозданием, но все-таки преподнести Валерику
подарок? Нет, вовсе не хочется расставаться с этой прекрасной покупкой.
   Включила в прихожей свет, и мотоцикл  засверкал  стальным  и  бордовым.
Осмотрела его со всех сторон, села в седло, заглянула в  зеркало.  "Почему
бы и нет?" - опять сказала вызывающе.
   Может, украсить им стену вместо ковра? Вон  там  повесить  карту,  если
визит к Андрею Яичко будет удачным, а здесь можно  рисовать.  И  пусть  ее
считают сумасшедшей, она заслужила право делать то, что ей хочется.
   В кладовке среди хозяйственных мелочей нашла кисточку, которой Сашенька
обычно подкрашивал панели, и три непочатых баночки гуаши - алого,  желтого
и черного цвета. Окинула взглядом стену и решительно распечатала баночку с
алой краской. Почему Сашенька заточал свои работы  в  рамки?  Почему  люди
вообще боятся выходить из рамок условностей, которые  хороши  лишь  в  тех
случаях,  когда  приносят  пользу,  а  в  остальных   сковывают   энергию,
воображение, делают жизнь унылой и скучной?
   С каждым мазком по стене росло убеждение в  естественности  собственных
действий, хотя дать им объяснение она еще не могла.
   Решила пока хранить свое приобретение в секрете. Потом, попозже,  сразу
поставит всех перед фактом. На это нужно не меньшее мужество, чем сесть за
руль. Но сядет она обязательно. И вновь зажмуривалась, представляя себя на
летящей машине. Страшно было  ей  и  любопытно.  Выходит,  не  зря  увидел
Аленушкин ее силуэт на мотоцикле в кофейной гуще. Видно, так тому и быть.
   Как только машина отпечаталась на  стене  желто-алым  гуашевым  пятном,
прояснилось значение покупки. В ней была прямая связь с голосами.  Ну  да,
кому же, как ни голосам, нужно  такое  сумасбродство?  Кто,  как  ни  они,
зовут, надеются и ждут ее? Вероятно, ей понадобится спешить к ним,  и  как
удобно иметь для этого мотоцикл!
   День ее начинался теперь с изучения стального скакуна, к которому  она,
как к живому существу, прониклась теплой нежностью. С  учебником  в  руках
она внимательно рассматривала каждую деталь, каждый винтик.  Не  прошло  и
недели, как она уже знала все его внутренности и то, где ему можно ездить,
а где нельзя.
   - Надеюсь, ты будешь послушным и не  растрясешь  мои  старые  кости?  -
обращалась она к  мотоциклу,  смахивая  с  седла  пыль,  протирая  влажной
тряпочкой крылья и бензобак. И в его молчании ей слышалось согласие.
   Но  долго  держать  покупку  в  секрете  не  удалось.  Первым  нагрянул
Аленушкин. Поразился  ее  новому  увлечению,  потом  вспомнил  гадание  на
кофейной гуще и еще больше удивился, но быстро пришел в себя и попросил:
   - Только, пожалуйста, не  лихачествуйте  -  среди  мотоциклистов  самый
большой процент аварий.
   С радостным удивлением она увидела тревогу в его глазах, рассмеялась:
   - Неужто и впрямь беспокоитесь обо мне?
   - Представьте, - сказал он сердито и заспешил домой.  А  ее  долго  еще
согревала эта его тревога.
   На другой день пришла Черноморец. Впечатления от поездки к сыну  так  и
выплескивались из Зинаиды Яковлевны, и она не сразу обратила  внимание  на
мотоцикл,  который  Анна  Матвеевна  наспех  прикрыла  сдернутой  с   полу
дорожкой. А заметив, откинула дорожку и мирно спросила:
   - Небось, Валерику подарочек? Балуешь ты своих, Анна. Впрочем, как и я.
   И эти слова вырвали у Табачковой сердитое признание в том, что мотоцикл
- ее личная собственность.
   - Эго как же? - не поняла Зинаида Яковлевна, все  еще  спокойно  снимая
пальто, боты и переобуваясь в тапочки.
   - Очень просто. Мотоцикл мой. И я буду на нем ездить.
   - Ну ладно, хватит дурить, - отмахнулась Черноморец, вошла в комнату  и
обмерла. Смысл сказанного Табачковой дошел до нее лишь в  тот  миг,  когда
она увидела новую метаморфозу с ее жильем.
   - Да-да, опять у разбитого корыта,  -  усмехнулась  Анна  Матвеевна  ее
молчаливой потрясенности.
   Черноморец подошла к стене, на которой еще не так давно висел ковер,  а
теперь красовался силуэт мотоцикла, зачем-то потрогала  ее,  обернулась  к
Анне  Матвеевне,  опять  провела  ладонью  по  стене,  будто  не   доверяя
собственному зрению и осязанию, и  обвела  комнату  каким-то  опустошенным
взглядом.
   - Жаль твоих трудов и своих не меньше, но так  нужно,  -  сказала  Анна
Матвеевна.
   - Аннушка, дорогая, - пролепетала Черноморец, встала, навалилась на нее
жарким грузным телом и расплакалась.  -  Что  же  это  с  тобой  делается,
бедняжечка ты моя  горемычная,  -  причитала  она,  всхлипывая.  -  Пенсия
проклятая, как людей ломает!
   - Что ты, что ты, Зина, - растерялась Анна Матвеевна и погладила ее  по
голове, едва удерживаясь на ногах под  тяжестью  ее  тела.  А  Черноморец,
срываясь на высокие  ноты,  уже  по-настоящему  голосила.  Анна  Матвеевна
замолчала, прислушиваясь к ее плачу, потом не выдержала,  вспылила:  -  Да
что ты, как по покойнице, Зинаида! А ну, цыц!
   Черноморец смолкла и уставилась на Табачкову.
   - Жива я, здорова, - сердито сказала Анна Матвеевна, -  и  нечего  меня
заживо хоронить.
   - Боже мой, да что же это за бред такой! - опять всхлипнула Черноморец.
   - Цыц! - снова крикнула на нее Табачкова, да так громко, что Черноморец
сильно вздрогнула своим громоздк