ство волны  электрического  поля.
Их можно уловить гам, где голос уже не слышен, и снова перевести в звук. А
поскольку ухо - нечто  вроде  совершенного  технического  прибора,  то  не
исключено,  что  у  некоторых  индивидуумов  этот   прибор   работает   на
каком-нибудь  сверхрежиме,  улавливает  электроволны   с   очень   дальних
расстояний. Что, видно, и присуще вам.
   - Но как из всей этой кутерьмы?..
   - Понятия не имею. Без сомнения, вы принимаете ничтожную часть голосов,
иначе ваши барабанные перепонки просто не выдержали бы. Скорей всего,  это
голоса определенного тона и тембра, а может, еще какой-то неизвестной  нам
физиологической окраски. В эфире нынче полнейшая неразбериха, и  из  этого
электрического ландшафта вы извлекаете совершенно  определенные  звуки,  а
именно - голоса. Нет, это поразительно! Но вы никогда не узнали бы о своей
уникальности, если бы не ушли из старого  дома  и  не  поселились  в  этой
комнате.
   - Мюнхгаузен, раковина, ландшафт... Ну и наговорили же вы!
   - Можете мне поверить, я человек трезвый.
   - Так уж и трезвый? А кофейная гуща?
   - Мы же условились, что это игра. Да, пятнадцать  минут  давно  прошли.
Идемте, посмотрим, что там у нас с кофе.
   Они перешли на кухню. Сели за  квадратный  кухонный  столик,  съели  по
эклеру, и из фарфоровых чашечек стали пить  кофе  вприкуску  с  сахаром  и
печеньем, На третьем глотке Аленушкин сообщил:
   - Поймал.
   - Что? - не поняла Анна Матвеевна.
   - Мысль-бабочку. Вот она: чтобы совсем избавиться от голосов, вам нужно
или поменять квартиру или...
   - Нет-нет, обмен отпадает, - запротестовала она. - По крайней  мере,  в
ближайшее время - меня так утомляют всякие переезды.
   -  Тогда  остается  одно:  шкаф  поставить  в  другой  угол,  диван   к
противоположной стене, срочно купить звукопоглощающие материалы.
   - Что именно?
   - Ковры, дорожки на пол, портьеры, занавеси. Парочку мягких  кресел.  И
придется еще сделать пышный перманент или обзавестись  париком,  -  весело
заключил он.
   - Смеетесь?
   - Ничуть.  Замечено,  чем  больше  в  концертном  зале  пышных  женских
причесок, тем лучше звукопоглощение.
   С минуту Анна Матвеевна растерянно смотрела на гостя.
   - Ох и шутник же вы! - наконец выдохнула она.
   - Все это вполне серьезно, - Вениамин Сергеевич даже будто обиделся.  -
Нет, вы начинаете задаваться. Почему я должен шутить? И  вообще,  что  тут
небывалого? Да знаете ли, милейшая,  сколько  в  природе  чудес,  рядом  с
которыми ваше - арбуз в шляпе!
   - При чем тут арбуз, да еще в шляпе? - рассердилась она.
   - Неужели мы говорим на разных языках? - Вениамин Сергеевич  нахохлился
и так посмотрел на Анну Матвеевну, что ей стало неловко.
   - А-а-а, кажется, поняла, - пробормотала она. - Арбуз и шляпа - обычные
предметы, а арбуз в шляпе - это уже нечто. И в то же время не из ряда  вон
выходящее.
   - Верно, - обрадовался Вениамин  Сергеевич  и  опять  стал  прежним,  с
лукавым прищуром глаз. - Так вот, на свете  уйма  необыкновенного:  поющие
пески и зуб динозавра, которому миллионы  лет,  космические  радиомаяки  и
эффект супругов Кирлиан, искусственное сердца и Вселенная в электроне.  Да
мало ли... Но если быть повнимательней,  можно  увидеть  самое  любопытное
чудо. Оно - человек.  Обыкновенный.  Без  сверхъестественных  способностей
различать руками цвета, читать мысли на расстоянии или ходить  босиком  по
раскаленным углям. Люди обычно замечают то,  что  трудно  не  заметить.  И
ленятся заглянуть в себя. А там, в глубине,  можно  найти  все:  и  поющие
пески, и зуб динозавра...
   - Занимательно рассуждаете, - подивилась Анна Матвеевна. - Вот смотрю и
будто узнаю ваше лицо. Где-то я уже видела вас.
   - Говорят, я похож  на  известного  профессора-биолога  путешественника
Гржимека. Вы могли встретить его фото в газетах.
   - Точно! - вспомнила Анна Матвеевна. - Вылитый  Гржимек!  Как-то  мы  с
Сашенькой читали его книгу о животных и восхищались.
   - Такое сходство тоже своего рода  чудо.  Живут  на  земле  разделенные
пространством двойники. Но один из них написал множество книг, побывал  на
Миссисипи, Темзе, Ганге, словом, объездил весь мир.  А  второй  всю  жизнь
проработал  скромным  электриком,  и  его  имя  не  останется  в   анналах
человечества. - Аленушкин улыбнулся. - Но вот вам еще доказательство,  что
любой человек может быть неожидан. Сейчас покажу сделанное мною  лет  пять
назад небольшое  открытие,  чем-то  родственное  вашему.  Где  тут  у  вас
радиорозетка? А, вот она. Идите-ка сюда.  Встаньте  вот  здесь.  Приложите
палец к левому гнезду. Смелее, не ударит. А я приложу к другому. Опять  же
нечего бояться - не кусаюсь. Плотно прижиматься не надо.
   - Это кто прижимается?! -  вспыхнула  Анна  Матвеевна  и  отскочила  от
Аленушкина на несколько шагов. - Сами сказали придвинуться, а теперь  я  и
виновата. И вообще, что это вы затеяли, Вениамин Сергеевич? А еще солидный
человек...
   -  Фу,  как  некрасиво,  -  Аленушкин  помрачнел.  -  В  чем  вы   меня
подозреваете? Я ведь что хотел вам показать? Радио без репродуктора. А ну,
становитесь рядом. - И он бесцеремонно притянул Табачкову к розетке, встал
рядом и приблизил свое ухо к ее уху. Пальцы обоих лежали на гнездах.
   - Поет! - с тихим изумлением  сказала  Анна  Матвеевна.  -  "Уж  вечер,
облаков померкнули края..." Дуэт Лизы и Полины из "Пиковой дамы".
   - У меня то же самое.
   - Значит, мы слышим вместе? - глаза  Анны  Матвеевны  ликовали.  -  Без
репродуктора? Без наушников?!
   - Вместе, - подтвердил Аленушкин.
   Она хотела сказать, что это восхитительно - слушать чудо вдвоем, и если
бы он услышал и ее чудо, это было бы еще восхитительней. Но застеснялась и
промолчала.
   Вениамин Сергеевич оторвал палец от розетки, и музыка смолкла.
   - Наши барабанные перепонки разделила прослойка воздуха, и  образовался
своеобразный конденсатор, - объяснил он с ученым видом. - Из радиосети  на
этот естественный конденсатор  поступало  переменное  напряжение  звуковой
частоты. Барабанные перепонки колебались, и мы слышали передачу.  Но  ведь
это, сознайтесь, не похоже на ваши голоса?
   - Нисколько!
   - А не подумать ли вам, что делать с этим шестым чувством? Не  зарывать
же его в землю?
   - Из всего-то мы привыкли извлекать пользу. Ну его,  это  чувство.  Вот
куплю мебель, обвешаюсь коврами, занавесками и, надеюсь, стану не хуже, не
лучше других. А о ваших домыслах, прошу, - никому.
   - Даже во имя науки?
   - Даже, Страшновато привлекать к себе внимание. Годы не те.
   - Что ж, ваше право, - согласился Аленушкин.


   Не ешь натощак острого, тебе это вредно.
   Недавно где-то вычитала: нужно беречься в февральское полнолуние.
   Сколько выкурил сегодня папирос? Завтрашняя норма будет  вдвое  меньше,
не спорь.
   Я сама встану утром пораньше и схожу за молоком.
   За квартиру еще не уплачено? Не волнуйся, сбегаю.
   Нет, вовсе не собираюсь тебя баловать  -  пойдешь  на  рынок  и  купишь
картошки. Впрочем, схожу сама - тебе лучше не носить тяжелого.
   Так не хочется идти завтра к Лапиным, у них опять  будит  танцульки  до
упаду, и тебя это утомит. Лучше пойдем в театр.
   Я стесняюсь тебя? А-ну, где твои уши? Вот тебе, вот! Да мне все подруги
завидуют! А к Лапиным и правда не хочу - инфантильная пара.
   Надень теплые носки.
   Пол я вымою сама. И посуду тоже. А потом буду стирать. Что ты, мне  это
совсем не трудно. Для тебя мне ничего не трудно. Ничего.


   Очередь была не длинной, но медленной. Универмаг гудел ульем. Жужжали и
щелкали   кассы,   потрескивала    отмериваемая    ткань,    шаркали    по
цементированному полу сотни подошв, женский голос  рекламировал  по  радио
новые товары. Анна Матвеевна стояла и усмехалась: до чего дожила  -  одним
барахлом башка забита. И сама себе  возражала:  ах  ты,  господи,  что  за
ханжество! Всего-то пару недель заботится о том,  чему  иные  отводят  всю
жизнь, и уже грызет себя. На долю ее поколения выпало  столько  аскетизма,
неустроенности, что можно немного и понежиться. Глаза разбегаются от  этой
яркой  сверкающей  мозаики  из  пластмассы,  тканей,  блестящего   никеля,
воздушного поролона, изящного стекла, эластичной кожи, зеркального дерева,
гладкой эмали. И кто придумал термин  "вещизм",  якобы  угрожающий  нашему
бытию? Для чего и делают  вещи,  как  не  для  того,  чтобы  их  покупали,
любовались ими, получали от них радость и удовольствие. Вон сколько  света
в лице юной пары у прилавка - покупают-то не  просто  занавески,  покупают
легкое  как  нейлон,  радостное  настроение,  хорошее  расположение  духа.
Счастья молодым  и  благополучия!  Ей  и  не  снилось  в  юности  подобное
великолепие. И просто замечательно, что дожили до такого!
   Предположение Аленушкина, что она улавливает обыкновенные  человеческие
голоса, не было для  нее  большой  неожиданностью.  Не  раз  хотела  найти
объяснение непонятному именно в этом, а не  в  болезненности  воображения.
Потому так серьезно и безоговорочно  приняла  совет  Вениамина  Сергеевича
заняться убранством квартиры. Тут же был составлен и отпечатан на  машинке
список необходимых вещей.
   Грустно на старости лет обзаводиться тем, что есть даже у  молодоженов.
Но винить некого - Сашенька все  оставлял,  сама  закапризничала.  Ничего,
вещи вернутся  к  ней,  но  как  бы  омоложенными,  с  фирменными  знаками
последних моделей. Не заставлять же квартиру барахлом.
   Располагала она приличной суммой. Во  всяком  случае,  достаточной  для
того, чтобы приобрести намеченное.  К  вырученным  в  комиссионке  деньгам
присоединились также стыдливо поделенные со сберкнижки.
   С неудовольствием прислушивалась она к нарастающему желанию  немедленно
взяться за дело.
   Вскоре все завертелось каруселью. Никогда и не подозревала, что можно с
такой энергией заботиться не о муже, сыновьях или о ком-то из друзей, а  о
себе, Никогда для этого не было ни желания, ни времени. Теперь  же  дарила
себе подарок за подарком, и это оказалось довольно приятным занятием.
   С такой тщательностью продуманный было режим дня рухнул, уступив  место
навязчивой страсти как можно быстрей и лучше обставить свое жилье. Наскоро
перекусив, прихватывала сумочку и, как на работу, отправлялась обследовать
магазинные витрины.
   Самое горячее участие  в  этой  затее  неожиданно  приняла  Черноморец.
Казалось, прошлые коммерческие комбинации  Зинаиды  Яковлевны  были  всего
лишь репетицией к нагрянувшему часу, она подхватила ее план с вдохновением
поэта, которого долго мучил писательский зуд, но он не знал, о чем  писать
и вот наконец набрел на свою тему.
   - Совершенно ни  в  чем  не  разбираешься,  -  удовлетворенно  отмечала
Черноморец, видя ее растерянность перед выбором, что  купить.  -  Если  уж
холодильник, то "ЗИЛ" последней марки, а не этот гроб с музыкой. Мебельные
гарнитуры и наши симферопольцы наловчились делать прилично.  А  вот  кухню
советую  польскую.  Не  высматривай,  нет  ее  здесь,  но  могу  устроить.
Холодильник же доставай сама.
   Так они бродили из одного магазина в другой, и вскоре невзрачный шкаф с
диваном, что  купил  Сашенька,  был  вытеснен  гарнитуром  безукоризненной
полировки. Все остальное, вплоть до мелочей, тоже покупалось по принципу -
самое лучшее, самое новое, самое добротное.
   Разрыв с Сашенькой был довольно свежим событием, и почти все  их  общие
друзья, к кому она обращалась с той или иной просьбой, проявляли участие и
сочувствие к ней.
   После каждой новой  покупки  она  закрывала  глаза  и  с  удовольствием
находила, что голосов поубавилось. С появлением мебели исчезли те, которые
создавали шумный хаотический фон.  За  ними  постепенно  пропали  и  четко
слышимые. Лишь некоторые прорывались отдельными словами, как бы  с  трудом
преодолевая преграду из тишины.
   Смурая вначале горячо поддержала  ее,  но  уже  на  третий  день  стала
считать эту затею глупой,  недостойной  солидной  женщины.  При  этом  так
нехорошо  посматривала,  так  подозрительно  поводила  своими   кустистыми
бровями-щеточками, будто все-таки сомневалась в ее здравом смысле. Скепсис
подруги был привычен, и она не обращала на него внимания.  Не  жалея  ног,
обивала пороги магазинов, осматривала, примеряла на  глазок  ту  или  иную
ткань, которая непременно должна была гармонировать  с  обивкой  мебели  -
темно-зеленой, с желтыми штрихами. И вот набрела на нейлоновые занавески -
легкие, прозрачные, с тонким узором, будто сотканным из  звенящих  осенних
паутинок. Здесь же продавался и портьерный материал: на густом травянистом
фоне - искры желтых листьев. Как раз то, что нужно.
   Могучая спина стоящей впереди женщины наклонялась то влево, то  вправо,
и Анну Матвеевну качало, как на корабле,  Ноги  гудели,  подкашивались  от
усталости. Было многолюдно, и ее то и дело цепляли локтями и сумками.
   Чтобы как-то отвлечься от болей в суставах - вероятно, опять к дождю, -
стала разглядывать продавщицу. И не в первый раз подивилась тому,  как  не
похожи нынешние продавцы на тех, какие были еще лет пятнадцать назад.  Все
эти девочки с крупными мужскими часами, в наимоднейших свитерах, брюках  и
париках, с голубыми и золотистыми тенями на веках, будто сошли  с  обложек
журналов мод  и  с  экранов.  Сфера  обслуживания  нынче  явно  престижная
отрасль, и это замечательно. Но никогда она еще не  чувствовала  себя  так
неуютно и старо, как в последнее время, когда особенно  часто  приходилось
иметь дело с этими современными  девчонками.  Спору  нет,  многие  из  них
любезны, но сколько раз,  когда  она  подходила  к  прилавку,  ей  портили
настроение раскрашенные по инопланетному глаза, во  взглядах  которых  так
ясно читалось: "Чего  тебе  надобно,  старче?"  И  как  изменялись,  какой
вежливой предупредительностью вспыхивали эти же глаза  перед  каким-нибудь
гигантом спортивного сложения. Нет, смешно  требовать  от  них  такого  же
восторга по отношению  к  себе.  Но  зачем  ей  восторг!  Было  бы  просто
уважение, а то ведь так часто  приходится  стоять  и  ждать,  когда  будут
пересказаны все вечерние и утренние  новости,  когда,  наконец,  соизволят
заметить тебя, уже изнуренную от ожидания! Хорошо, если при этом не скажут
что-нибудь резкое.
   И  сейчас,  приближаясь  к  продавщице,  высокой,  грудастой   девушке,
отметила властную величавость, с какой та хозяйничала за  рабочим  местом.
Чем быстрей продвигалась очередь, тем большая оторопь охватывала Табачкову
при взгляде на огромные лиловые ресницы.
   Тревога была не напрасной. Едва прилавок оказался рядом, Анна Матвеевна
почувствовала себя страшно измочаленной и не в силах была что-либо  внятно
сказать.
   - Не в театр  пришли,  -  будто  встряхнула  ее  за  шиворот  владелица
тканного царства.
   Табачкова глубоко вздохнула и уже было  открыла  рот,  как  девушка  не
выдержала ее медлительности и отчеканила:
   - Следующий!
   - Да как же... Я ведь столько... - растерялась Анна Матвеевна.
   - Обслужите женщину! - послышалось из очереди.
   - Некогда мне, бабуля, вами любоваться, - едва  сдерживая  раздражение,
ответила продавщица.
   - Шесть метров нейлона и двенадцать  портьерного!  -  почти  выкрикнула
Табачкова.
   Девушка удивленно открыла рот, усмехнулась. Моргнув лиловыми  ресницами
- каждая сантиметра в  полтора,  -  взмахнула  нейлоном,  надрезала  ткань
ножницами и рванула ее  ногтями,  длинными,  ярко-красными,  в  золотистую
крапинку. То же проделала и с портьерным материалом.
   Сунув рулон под мышку, Анна Матвеевна  заспешила  на  улицу.  С  трудом
спустилась со второго этажа, прислонилась  к  стене  и  немного  постояла,
стараясь унять сердцебиение. В  глазах  вновь  мелькнули  крылья  птицы...
Сделала  несколько  глубоких   вдохов-выдохов   и   медленно   побрела   к
троллейбусной остановке.
   Дома сразу легла на диван. Некоторое время лежала не  двигаясь.  Однако
боль в ногах не утихала, а пульсировала еще тяжелей, выворачивая  суставы,
растягивая вены.
   Она заплакала. С трудом встала, проглотила таблетку анальгина. Запарила
в ведре шалфей, села на стул и опустила ноги в воду Немного полегчало,  но
на душе было по-прежнему скверно. Вот так свалится однажды, и воды  некому
поднести будет. Думала ли о такой старости?  Все  жалела  Смурую,  что  та
одинока и в  случае  чего  некому  присмотреть  за  ней.  А  оно  вон  как
обернулось - бегает Мила, почти как в молодости, и горя не знает. А тут ни
семьи, ни здоровья...


   Нарисуй горсть коктебельских самоцветов. Нет, в центре место  вовсе  не
яркому сердолику, ложно именуемому талисманом любви и здоровья, - ведь  не
уберег ни Пушкина, ни Байрона.
   Среди разноцветья агатов и ониксов, опалов и яшм помести невзрачный  на
вид, неуклюжий крымский валун. Чем интересен он? Нет в  нем  ни  волшебной
игры света, ни обворожительного блеска. Но в знойные  засушливые  дни  его
поверхность выделяет капельки драгоценной влаги, и одинокий  путник  может
утолить жажду, прильнув к нему губами.


   Теперь она часами  могла  слоняться  по  комнате.  Ходила,  поглаживала
перильца кресел и массивное туловище дивана, смахивала суконной  тряпочкой
пыль с серванта и шкафа, вновь и вновь окидывала взглядом свое обновленное
жилье.
   Оставался еще один, самый важный акцент  в  новом  интерьере  -  ковры.
Они-то и должны были уничтожить последние голоса. И  в  конце  месяца  она
купила их. Сразу  два.  Но  со  вторым  вышла  досадная  путаница  Просила
темно-вишневый, цветущий желто-синим орнаментом,  а  в  рулон  свернули  и
привезли какой-то сероватый, кошачий.  Ноги  едва  не  подкосились,  когда
увидела, что ей подсунули. Нет, эдак можно инфаркт схватить.
   Как только ковры заняли свои места на стенах,  по  обыкновению  закрыла
глаза Ни звука Собралась уже облегченно вздохнуть, когда в  тишину  влился
все тот же голосок:

   "Чистого неба, дальних дорог, зеленого луга, быстрых ног!"

   В сердцах чертыхнулась и вспомнила о прическе. Совет Аленушкина  купить
парик или сделать перманент выглядел забавной и не совсем удачной  шуткой.
Но почему не испробовать и этот шанс?  Может,  наконец,  исчезнет  женский
голосок, в общем-то приятный, но такой тревожный, такой будоражащий  своей
непонятной грустью?
   В постишерной большого выбора не было, и она остановилась на невысоком,
с  буклями.  Блондинистый,  дамистый,  этот  парик  делал  ее   моложавой,
стройной, однако так  неузнаваемо  менял,  что,  подойдя  к  зеркалу,  она
растерялась. В нем стояла незнакомка, глазами уверяющая, что это  все-таки
она, Анна Матвеевна Табачкова. Парик был тесноватым, жарким, но она готова
была все стерпеть - и то, что голову будто обволакивало снаружи и  изнутри
чем-то  душным,  чужим,  несвободным,   и   что   отделенные   от   головы
синтетические волосы выглядели страшновато. Зато какое облегчение, когда в
разное время суток с закрытыми глазами слушала и  не  находила  ни  одного
постороннего звука. Все. Исчезла  и  печальная  песенка.  Спокойно,  будто
после тяжкой болезни. Тишина.
   Правда, по утрам, когда не  успевала  надеть  парик,  знакомый  голосок
вновь возвращался. Но уже не раздражал. Она смирилась с его  присутствием,
а возможность в любую минуту избавиться от него - стоит надеть парик  или,
на худой конец, заткнуть уши тампонами - успокаивала. Поэтому решила  пока
от перманента отказаться.
   Прибежала Черноморец и сообщила,  что  опять  появились  темно-вишневые
ковры, цветущие желто-синим орнаментом. Не долго раздумывая, она поспешила
за этой последней надеждой.
   В универмаге прошлась вдоль очереди, предлагая обмен на свой,  кошачий,
но всем  почему-то  хотелось  непременно  темно-вишневый,  Толкаясь  среди
покупателей, заметила в середине очереди стройного пожилого мужчину, очень
смахивающего на Сашеньку. Он стоял вполоборота к ней и,  улыбаясь,  что-то
шептал на ухо девушке с крупными янтарными бусами вокруг длинной  шеи.  Да
ведь это же и впрямь Сашенька, - узнала он