л очень мил. Правда,  она  с  опаской  поглядывала  на
цветы и аквариум. Черноморец поняла ее тревогу и  успокоила,  что  кот  не
дурак, в воду за рыбой лезть не станет. И цветы лопать не будет -  у  него
во дворе растет своя трава.
   - Это что же, прогуливать его надо? - всполошилась Анна Матвеевна.
   - А ты думала! Смотри какая шкурка -  настоящая  норочка!  Охотятся  за
такими котами, по пятьдесят рэ за шкуру берут, а  за  живого  на  рынке  -
четвертную. Да, Мимолюбов тут инструкцию приложил, - она полезла в  сумку.
- Вот. "Кот сиамский по имени Профессор (в  просторечии  Прошка)  Питается
гоголем-моголем, жареными кабачками и свежим хеком без головы. После  трех
дней голодовки ест все, что угодно, даже домашние тапочки. Не кусается, не
царапается. Правда, ночью, бывает, храпит, как мужик, или лазает по коврам
и  занавескам,  цепляется  крючком  хвоста  за  теплобатарею,  висит  вниз
головой. Когтем может  открыть  ящик  и  распотрошить  его  содержимое.  В
остальном  -  умное,  приличное  животное.  Все  недостатки   восполняются
собачьей преданностью  и  ласковым  нравом".  Говорят,  их  можно  научить
разговаривать, - закончила от себя Черноморец.
   Анна  Матвеевна  сидела,  не  шелохнувшись.  Хотела  было  вскочить   и
закричать, что ей не нужно такое чудовище, которое лазает по занавескам  и
шкафам, храпит, как мужик, да еще питается гоголем-моголем,  но  была  так
поражена откровенностью Мимолюбова, тем, что не утаил ни одну из котовских
способностей, что не могла и слова вымолвить. Тут  Прошка  вскочил  ей  на
колени и выразительно заглянул в глаза.
   - Совсем по-человечьи! - восхитилась она.  В  замешательстве  погладила
левую бровь. Животное, видать, и впрямь необыкновенное.  После  некоторого
раздумья кивнула: - Ладно, оставляй.
   Вопреки инструкции кот оказался спокойным и ленивым Ничего страшного не
вытворял, и  Анна  Матвеевна  посчитала  инструкцию  поэтическим  вымыслом
бухгалтера. Правда, на полировке четко отпечатывались следы кошачьих  лап,
и поначалу это раздражало - приходилось ежеминутно вытирать их. "Так  тебе
и надо. Не было бабе хлопот, купила порося",  -  ворчала  она,  убирая  за
котом. Но человек ко всему привыкает, и очень скоро ей уже  казалось,  что
Прошка был у нее всегда.
   Кот оказался идеальным собеседником, с ним можно было  говорить  о  чем
угодно. Он сидел, слушал, лениво щуря голубые  глаза,  и  как  бы  в  знак
понимания поводил ушами. Все-таки ом  был  не  таким,  как  обычные  коты.
Выяснилось, что он  подвержен  простудным  заболеваниям,  и  когда  чихал,
создавалась иллюзия, будто в доме больной ребенок. Бывало, среди ночи  ему
вздумывалось заводить жутким  некошачьим  басом  призывную  серенаду,  она
тянулась к нему в темноте, чтобы погладить, но тут же отдергивала  руку  -
зеленые искры так и сыпались с его шерстки.
   Страдая от одиночества, кот  часами  просиживал  у  зеркала,  изучая  и
обнюхивая свое отражение. И она решила выводите его на прогулку.
   Чтобы Профессор не сбежал, сшила ему тряпичную упряжку, но на свободе в
него вселялся  бес:  он  рвался  побегать,  полазить  по  деревьям.  Мешал
поводок. Тогда она проявила изобретательность, привязав к ошейнику толстую
леску рыбацкого спиннинга. Теперь  Профессор  мог  бежать  куда  угодно  -
спиннинг легко разматывался, а накручивая леску  на  катушку,  можно  было
вернуть кота назад.
   Прогулки с Прошкой, кроме неловкости, приносили и  удовольствие.  Редко
кто проходил мимо ее питомца равнодушно Все норовили коснуться его  густой
ровной шерстки, восхищались голубизной  его  глаз  и  рассказывали  всякие
небылицы  об  этой  заморской  породе,  завезенной  в  страну   знаменитым
кукольником Образцовым; у кого-то подобный кот ловил в ставке рыбу, кто-то
научил своего  говорить  "мама".  Слушая  эти  россказни,  Анна  Матвеевна
дивилась потребности человеческой в чуде и не спускала с Прошки глаз.
   Благодаря коту поняла, насколько относительны представления человека  о
красоте. Одни находили Профессора ужасным, другие великолепным. Ей  же  он
казался то прекрасным чудовищем,  то  чудовищно  прекрасным.  Не  уставая,
рассказывала она соседям о  его  повадках,  развенчивая  миф  о  злобности
сиамской породы, и знакомила с его меню: гоголь-моголь, жареные кабачки  и
свежий хек без головы.
   После каждой прогулки Профессора нужно было Долго расчесывать, рыться в
его шерстке, отыскивая блох. И это занятие не раздражало, даже  нравилось,
успокаивало.
   Потом пристрастилась к рисованию его Написала с кота десятки этюдов. Он
был изображен в разных позах, в разные минуты  своей  кошачьей  жизни;  за
едой, нюхающим цветочки, висящим  вниз  головой  на  планке  теплобатареи,
спящим на спине, играющим в мяч, сидящим на дереве, у аквариума с рыбками,
в ванной, крадущимся за голубем.
   - Невольник ты мой усатый, -  мучилась  она,  наблюдая,  как  Профессор
рвется на волю, где его подстерегали тысячи опасностей.
   Вскоре настали кошмарные ночи, наполненные кошачьим пением. И опять она
ехидно повторяла себе: "Так тебе и надо, это тебе взамен голосов".
   Кот подчинил ее своему биоритму, превратив день в ночь, а ночь в  день.
У нее опять поднялось давление. Не выдержала, решила  -  будь  что  будет,
пусть на ночь Прошка идет гулять.
   Дождалась полночи, когда никто не мог позариться  на  ее  сокровище,  и
открыла дверь. Едва  кот  шмыгнул  в  нее,  как  родилось  беспокойство  -
вернется ли? Не случилось бы чего.
   Первая ночь без Прошки прошла бессонно. А когда под утро все же сморила
усталость, уже в дреме, с радостным узнаванием услышала знакомое  карканье
под дверьми.
   Теперь отпускала его без опаски. Но  спокойствие  длилось  не  долго  -
докатились слухи, что Прошка шатается по  подъездам  и  будит  все  девять
этажей своим диковинным басом. Чего доброго,  у  кого-нибудь  не  выдержат
нервы, и он прибьет кота Опять наложила на  него  арест.  И  опять  пришло
бессонье.
   Казалось бы, чего проще - взять да избавиться от угон напасти.  Но  как
избавишься, если всем сердцем привязалась к этому чудовищу, если беседуешь
с ним весь день и,  кажется,  он  понимает  тебя  лучше  человека  и  даже
сочувствующе подмаргивает своими голубыми очами. А куда-нибудь  отлучаясь,
испытываешь беспокойство, смахивающее на ту давнюю тревогу, когда Мишук  и
Валерик были малышами и болели.
   Заботы о коте так поглотили ее, что она реже стала думать о Сашеньке  -
он присутствовал в ее сознании где-то рядом, но уже не вызывал ни  печали,
ни страданий.
   Не сразу заметила и долгое отсутствие подруг.  Когда  же  спохватилась,
оказалось, что Смурая уже  вторую  неделю  болеет  воспалением  легких,  а
Черноморец уехала к сыну.


   У Смурой Анна Матвеевна поймала себя на  нехорошей  мысли  о  том,  что
больше рассказывает о Профессоре, чем интересуется самочувствием  подруги.
Мила Ермолаевна слушала  внимательно,  но  с  некоторой  враждебностью  во
взгляде. Табачкову это смущало, она переводила беседу на другую  тему,  но
опять и опять невольно возвращалась  к  разговору  о  коте.  Пока  наконец
Смурая, сдвинув брови-колючки, не сказала:
   - Да, много событий в твоей жизни.
   Анна Матвеевна вспыхнула, обиделась и к подруге больше не пошла.  Через
несколько дней Смурая явилась сама. Почуяв  ее  нерасположение,  Профессор
больно царапнул ее по ноге и порвал капроновый чулок. Милу Ермолаевну  это
взбесило, она наговорила Табачковой много неприятного.  В  частности,  что
она потихоньку деградирует со своей  живностью  и  запоздалым,  никому  не
нужным комфортом. Анна Матвеевна  вспылила  и  в  свою  очередь  намекнула
подруге, что и у той жизнь не ахти какая разноцветная,  и  они  расстались
почти врагами.
   Как бы назло Смурой, Анна Матвеевна сразу же после  ее  ухода  искупала
Профессора в ванной и, пока он сушился под торшером,  тщательно  рылась  в
его шерстке, отыскивая блох. Разморенный теплом, кот вскоре  уснул.  Долго
наблюдала, как он во сне перебирает лапами, фырчит, шевелит усами и ушами,
вздрагивает и щелкает зубами - видно ему снилась  охота  на  голубей.  Это
напоминало о том, что свежий хек уже кончился и надо  бы  купить  на  ужин
еще.
   Гастроном был недалеко, но на обратном  пути  встретилась  знакомая,  с
которой Анна Матвеевна не виделась лет десять.  Пришлось  выкладывать  все
главные события за этот длительный срок, на что ушел  почти  час.  Уже  на
подходе к дому дорогу им пересек кот, очень похожий на Профессора,  и  она
не преминула похвастаться, что нынче у нее живет такое же  чудо.  За  этим
последовал рассказ о коте, подробный, длинный. И вдруг ее охватила неясная
тревога.
   - Наверное, Прошка уже проснулся, ужинать просит, - заторопилась она.
   На  лестнице,  пока  поднималась,  тревога  стала  отчетливей,  и  Анна
Матвеевна уже точно связывала ее с котом. Быстро толкнула дверь,  вошла  и
охнула. Гнездышко, которое она  с  таким  старанием  и  любовью  вила  два
месяца,  было  разорено.  По  квартире  пронесся  таинственный  вихрь.  Ее
нейлоновые, восхитительной невесомости занавески были порваны в  клочья  и
свисали унылыми тряпицами. Ворс на коврах в нескольких местах  был  выдран
до основания. Дорожки скомканы, цветочные горшки свергнуты с  подоконника.
На спинке дивана,  на  креслах  -  всюду  следы  когтей  и  зубов.  Стопка
акварелей сметена со стола и  изодрана  в  куски,  которыми  усеян  пол  и
почему-то сервант.  Тут  же  на  дорожке  -  странно  целый,  перевернутый
аквариум. Рядом, в мелких лужицах разбрызганной воды - бездыханные  тельца
рыбок,  превратившихся  из  радужных  огонечков  в   бесцветные   трупики.
Довершением этого чудовищного натюрморта на полу были осколки  хрустальной
вазы, прекрасной вазы с горделивой шеей. На ее жалкие  остатки  насмешливо
поглядывал сервиз, надежно защищенный стеклом серванта. И  Анна  Матвеевна
не вынесла этой насмешки. Она изо всех сил трахнула по стеклу  серванта  и
стала одну за другой бросать на пол сервизные тарелки. Под конец с размаху
грохнула супницу, но та не разбилась. Тогда грохнула ее еще раз и,  тяжело
дыша, села на диван.
   - Прошка, Профессор, - обессиленно позвала  она.  Никто  не  отозвался.
Взгляд ее упал на форточку - забыла закрыть! Неужели  выпрыгнул  с  пятого
этажа? Впрочем, этот все может. Наверное,  побежал  назад,  к  Мимолюбову,
разделываться со свежими стихами.
   Эта мысль рассмешила. Она  обвела  взглядом  ералаш,  посреди  которого
сидела, и вдруг схватилась  за  бока.  Столько  возни  с  этой  животиной,
столько хлопот - и  на  тебе!  Смех  сотрясал  ее  все  больше  и  больше,
завладевал всем телом, рвал  легкие  и  гортань.  Она  упала  на  диван  и
задергалась в безудержном хохоте. Из глаз потекли слезы.  Она  чихнула,  и
новый приступ смеха нахлынул на  нее.  Она  чихала,  смеялась  и  плакала,
смеялась, плакала и чихала. Неизвестно, сколько это длилось бы, если б  не
раздался звонок. Не то всхлипывая,  не  то  взвизгивая,  пошла  открывать.
Увидела на пороге Алемушкина и еще пуще забилась в смехе.
   Вениамин Сергеевич вопросительно  уставился  на  нее,  чем  еще  больше
рассмешил. Смех качал ее, подгибал колени. Она еле дошла до дивана.
   - Да с вами истерика, милейшая, - Аленушкин  быстро  прошел  на  кухню,
принес воды.
   Клацая о стакан зубами, Анна Матвеевна  немного  притихла,  но  поймала
взгляд, каким Вениамин Сергеевич  обвел  разгромленную  комнату,  и  опять
затряслась. Тогда он прикрикнул на нее, и она угомонилась.
   - Как вам все  это  нравится?  -  спросила,  вытирая  платком  лицо.  И
рассказала о Профессоре. Начала с того, что обзавелась цветами, рыбами,  а
потом  на  свою  беду  приютила  голубоглазое   чудовище,   которое   явно
соскучилось по продукции своего хозяина и сбежало.
   Теперь уже хохотали оба, по-детски сжимая коленки и  колошматя  по  ним
кулаками.
   - Чудесный, милый, анти... антимещанский кот, - выталкивал сквозь  смех
Аленушкин. Потом как-то сразу успокоился, поднял с полу аквариум, повертел
его в руках и подошел к Анне Матвеевне.
   - А ну-ка, - он взял  у  нее  платок,  промокнул  им  остатки  влаги  в
аквариуме и неожиданно надел себе на голову. - Похож я на инопланетянина?
   Анна Матвеевна опешила, не зная, хохотать или изумляться этому фортелю.
Встала, обошла Вениамина Сергеевича вокруг, молча сделала знак,  чтобы  он
снял аквариум, взяла его, подошла к старинному зеркалу и надела  на  себя.
Аленушкин заглянул через ее плечо.
   - А знаете, вам идет, - серьезно сказал он, и они  опять  затряслись  в
смехе. На этот раз хохотали долго, легко, беспечно. А  когда  успокоились,
Анна Матвеевна отнесла аквариум  в  ванную  и,  еле  сдерживая  неизвестно
откуда нахлынувшую ярость, тихо сказала:
   - Все. Хватит. - Она стиснула пальцами спинку кресла. - Хватит  сходить
с ума. - Голос ее сорвался на скандальный фальцет: -  Не  хочу!  Будь  она
проклята, ваша тишина!
   С неожиданной для нее самой легкостью вскочила на  диван,  и  не  успел
Аленушкин глазом моргнуть, как она сорвала со стены ковер, за ним другой.
   - К черту эти клоповники! - Она взобралась на стул и принялась обдирать
клочья занавесей, приговаривая; - И эти тряпки к черту! Они заслоняют свет
и не впускают воздух! - Спрыгнув на пол, грозно надвинулась на Аленушкина:
- Чтобы завтра, завтра же - ничего этого... - кивнула на мебель. - Диван и
шкаф, те, что Сашенька купил, до сих пор в комиссионке, я видела. Поможете
перевезти их сюда и поставить на прежнее место. Тишина засасывает меня,  -
она обмякла и всхлипнула. - За-са-сы-ва-ет! - Провела по  лицу  ладонью  и
будто стерла плач - глаза уже улыбались, смущенно, кротко. -  Представьте,
сквозь всю эту  звукоизоляцию  опять  прорвался  тот  голосок...  Помните?
"Чистого неба, дальних дорог!.."
   - Но стоит все убрать, и вас опять оглушит, - возразил Аленушкин.
   - Вот и хорошо, - твердо сказала она.


   Давай станцуем  манкис.  Это  не  сложно.  Ну,  подумаешь,  запыхаешься
немножко.
   За руки не берутся.  Современные  танцы  пляшут  в  одиночку.  Часто  в
полусумраке. Ноги меньше всего участвуют в танце - пляшут всем телом.  Вот
так. Теперь поворот вокруг себя, затем вокруг партнера.
   Повторяй  мои  движения.  "Манкис"  по-английски  "обезьянки".  Строгих
правил нет. И вообще нет никаких правил, все построено на импровизации.
   Я же сказала - за руки не берутся!
   Тебе не нравится? Но почему? Ведь это очень удобно  -  можно  наблюдать
партнера со стороны. Сразу видно, насколько он синхронен с тобой.
   Не любишь обезьянничать? А мне иногда так хочется,  чтобы  нельзя  было
отличить - где ты, а где я. Чтобы, куда ты повернешь голову, туда и я, что
мои губы скажут, то и твои. И чтобы нас уже не двое было, а один человек.
   Спрашиваешь, как  это  можно,  не  прикасаясь  друг  к  другу  Но  ведь
прикасаться не обязательно телом...
   Руки, руки!
   Современные танцы пляшут в одиночку.


   Через пару дней комната обрела прежний вид.  Исчезли  портьеры,  ковры,
громоздкий гарнитур. Даже телевизор Анна  Матвеевна  отставила  в  угол  и
прикрыла скатеркой - ее  связь  с  миром  теперь  налаживалась  по  другим
каналам. Стоило лечь на диван - прежний, из  комиссионки,  -  зажмуриться,
как возвращались голоса. Они хохотали и плакали, ворчали и лепетали, звали
и пели. Они были полны надежд, радостей и печалей - не инсценированных,  а
естественных,   первородных   и   тем   самым   пугающих   и   удивительно
притягательных.
   Она могла весь день пролежать на диване, слушая  звуковой  калейдоскоп,
выуживая из него потрясающую по своей беззащитной обнаженности информацию.
   Аленушкин, придя через неделю, нашел ее  исхудавшей,  но  в  настроении
бодром, полном ожидания и какой-то готовности.
   Пожаловалась:
   - Вот только мало что разберешь в этой голосовой кутерьме.
   - Надо бы сделать фазоинвертор, - предложил он.
   - А что это? - спросила она с опаской, уже не доверяя его советам.
   - Приспособление для очистки эфира. Снимет наложения  звуков  различных
частот, слышимость будет ясней. А то взять бы да  собрать  ваши  голоса  в
одном месте. Скажем, в корпусе старенького радиоприемника -  есть  у  меня
такой, "Урал".
   - И что это изменит?
   - Захотите  послушать  -  включите,  надоест  -  выключите.  При  этом,
заметьте,  вы  по-прежнему  остаетесь  единственной  слушательницей.   Эта
мысль-бабочка прилетела ко мне  еще  при  первом  нашем  кофепитии.  Я  не
высказал ее лишь потому, что хотел избавить вас от  необычного  груза.  Но
поскольку сами не пожелали расстаться с ним... - он развел руками.
   В следующий раз Аленушкин пришел с чемоданом, набитым  непонятными  для
Анны Матвеевны приборами, лампами, коробочками, проводами,  инструментами.
Объяснил:
   - Я ведь в прошлом - радиотехник.  Не  улыбайтесь,  несколько  патентов
имею. А счетчики проверяю для собственного  развлечения,  чтобы  с  людьми
почаще видеться.
   Он долго расхаживал по квартире, переставлял приборы с места на  место,
что-то замерял, безбожно чадил  канифолью.  Анна  Матвеевна  тем  временем
приготовила  голубцы  из  виноградных  листьев.  Когда  же  сели  обедать,
Аленушкин признался, что работы много и Анне Матвеевне с  месяц,  а  то  и
больше придется терпеть его соседство и готовить обеды на  двоих.  Ее  это
развеселило, и она выразила полную к тому готовность.
   Теперь  они  виделись  каждый  день.   Их   застольные   беседы   часто
затягивались. У Вениамина Сергеевича, оказалось,  тоже  есть  сын  и  тоже
где-то далеко. О покойной жене он упоминал редко.
   Темами их длинных разговоров были разные житейские истории, размышления
о прочитанном, о судьбах людских.
   - Шестьдесят пятый год живу, а никак не могу  докопаться,  что  это  за
фантазия такая  -  _жизнь_,  -  любил  повторять  Аленушкин,  приступая  к
очередному невыдуманному рассказу. - Есть в ней какая-то загадка.  Вот,  к
примеру, живут с нами по соседству две молодые  женщины.  Одна  -  красота
лучезарная; щеки алые, глаза синим огнем  светятся,  волосы  гуще,  чем  а
париках. А пару себе  отыскать  не  может,  на  глазах  вянет.  Другая  же
неказеха, ни росточком, ни чем другим не вышла. И что вы  думаете?  Муж  -
гигант широкоплечий, капитан из сказки, на руках ее носит, двух  детей  от
нее имеет. Вот после этого и пойми, разгадай ее, жизнь. А доводилось  вам,
Анна Матвеевна, по ночам слушать звезды? Впрочем, хватит с вас и  голосов.
А вот я порой, эдак в первом часу ночи, если сон не идет, выйду на  балкон
и слушаю. Вернее, воображаю, что слушаю и слышу. Вокруг - ни звука,  разве
что машина где-то проедет или  ветер  донесет  с  вокзальной  площади  бой
курантов.
   Анна Матвеевна в свою очередь делилась  всем,  что  у  нее  на  сердце.
Как-то рассказала о Сашеньке с Рощей. И спросила:
   - Неужели прошлая жизнь может без остатка раствориться в памяти?
   - Смотря у кого, - неопределенно сказал он. Успокаивать не стал,  но  и
пустых надежд не  подбросил,  только  сказал:  -  Видно,  испытания  нужны
человеку затем, чтобы понять ему что-то, в чем-то  разобраться.  А  насчет
прошлой жизни... - Он задумался. - Конечно, грех зачеркивать ее, какой  бы
она ни была, а особенно, если неплохой  выдалась.  Вот  сейчас  показывают
серию  телепередач  "Наша  биография".  Смотрю  и  будто  по   собственной
молодости путешествую. Чуть ни в каждом кадре узнаю  себя  молодого,  свою
жизнь. Вот первые тракторы на полях тридцатых годов, и сердце заходится  -
да это же мой колхоз на Брянщине! А вот молодежь сдает на  значок  ГТО,  и
вздрагиваешь от неожиданности - до чего один из парнишек на  экране  похож
на меня, каким я был в молодости!
   Анна Матвеевна  понимающе  улыбалась  -  и  она  не  раз  смотрела  эту
передачу, и у самой слезы проступали, когда видела, что оператор будто и в
ее собственную жизнь заглянул.
   Время в беседах пролетало быстро.  Оглянуться  не  успели,  как  прошел
месяц, и Вениамин Сергеевич сказал:
   - Ну, ми