у стеллажами, у стола,
под столом... Они даже служили хозяину ложем: поверх книг было раскинуто
несколько цветастых легких одеял. Однако имелись и скромные признаки иных
времяпрепровождений. Например, прямо на стене, над изголовьем книжбища -
лежбищем его называть язык не поворачивался, - давно засохшей губной
помадой было игриво выведено: "Олежень-Незалежень".
   Из темного дверного проема появилась черная, какая-то бесформенная,
заросшая слегка курчавой шерстью собака с коротким хвостом. Сделав
несколько шагов к даосу, она со вздохом опустила зад на пол, вывалила
розовый язык и, часто дыша, бдительно, но вяло уставилась из-под лохматой
челки на Фэй-юня. Собаке было жарко.
   - Аля! - умилился появившийся следом с подносом в руках Олежень. Поднос
был уставлен пиалами, в углу примостилась высокая бутыль с чем-то
прозрачным ("Горилка", - подумал Фэй-юнь). - Умница моя! Это свои, свои!
   Собака опять вздохнула, оторвала зад от пола и, стуча когтями,
удалилась прочь.
   - Ну вот, - сказал Олежень, скидывая газеты со стола и опуская поднос.
- Давайте перекусим, наставник. У меня дома мало что есть, но... - Олежень
замолк.
   Даос поднял глаза и увидел, что Фочикян изумленно вытаращился на него.
   Фэй-юнь ободряюще улыбнулся ему.
   - Наставник... А у вас - ус отклеился, - спертым голосом сообщил
Олежень.
 
 
 
 
   Богдан Рухович Оуянцев-Сю 
   Асланiв, воздухолетный вокзал 
   9 день восьмого месяца, средница, 
   утро 
 
 
   Было раннее утро, когда Богдан, в числе прочих немногочисленных
пассажиров, неторопливо спустился из прохладного чрева воздушного лайнера
на бетон взлетного поля.
   Солнце поднялось не более часа назад, но уже весьма ощутимо пригревало,
сверкая в безмятежно синем небе. С легкой сумкой на плече (православному
собраться - только подпоясаться) он миновал, даже не повернув головы,
отделение выдачи багажа и направился к центральному выходу, над коим царил
высокий, изящный минарет с мощными, как в Асланiве говорят, гучномовниками
вместо муэдзинов наверху.
   Первым, кто встретил его на малолюдной площади за распахнутыми вратами
под надписью "Асланiв", оказался большой памятник на широком прямоугольном
постаменте. Весь в порыве устремленности к светлому завтра, стиснув в
левой руке чалму, сорванную с лысой головы от переизбытка чувств, и
указующе протянув правую руку куда-то вперед, стоял невысокий и щуплый
человек с подстриженной на манер западных варваров бородкой - явный Тарсун
Шефчи-заде, великий асланiвський поэт. На цоколе красовались выбитые
золотом строки его поэмы: "Гяури нiшкнут - и Асланiв помчится шляхiмi
тiтанiв!" Первым делом Богдан, не желая зависеть ни от городского
транспорта, ни от такси, ни от благосклонности местного руководства,
прошел в контору проката повозок. Нетерпение клокотало в его душе, но в
серьезных делах торопиться нужно не спеша - на это указывал еще Учитель -
и Богдан в сопровождении служителя конторы минут двадцать придирчиво ходил
среди разнообразных повозок, прежде чем сделал выбор. Поражало изобилие
дорогих заморских моделей; но в конце концов Богдан углядел скромно
притулившийся в уголку вместительный и весьма маневренный "тахмасиб"
бакынской сборки. Тут уж он больше не колебался; он был уверен, что
рабочие Бакы, промышленной столицы Тебризского улуса, основанного
завоевавшим весь Передний Восток внуком Чингиза Хулагу-ханом, не подведут,
и повозка выдержит все, что потребуется; а то, что ей придется, возможно,
выдержать здесь многое - Богдан очень даже подозревал.
   Немного суеверно - не желая ни укорачивать срок относительно названного
Жанной, ни удлинять его, - он расплатился ровно за три дня, приветливо
кивнул служителю, затем, небрежно кинув свою сумку на заднее сиденье, сел
за руль и аккуратно вывел "тахмасиб" из гаража. Глядя на
доброжелательного, приветливого и неукоснительно соблюдающего все дорожные
наставления моложавого мужчину без головного убора, в легкой рубахе и
светлых портах, никто бы не заподозрил, что повозку взял в прокат
столичный сановник, по служебному рангу и положению своему вполне имеющий
право, вздумай он действовать официально, вызвать начальника Асланiвського
уезда к себе в кабинет и спросить у него годовой отчет о проделанной
работе.
   Гладкое, словно отутюженное покрытие шестирядной скоростной дороги с
напевным шипением полетело под колеса "тахмасиба". По обе стороны
стремительным частоколом замелькали кипарисы.
   Глядя в зеркальце заднего вида на удаляющийся гараж и полускрытую
каштанами мечеть воздухолетного вокзала, Богдан чуть рассеянно размышлял
об превратностях истории: благородный и храбрый, но несколько строптивый
Хулагу, едва завершив завоевание Ирана, Ирака и Сирии в тысяча двести
шестидесятом году по христианскому исчислению, уже в тысяча двести
шестьдесят втором едва не поссорился с братским улусом на севере - Золотой
Ордой; и если бы к тому времени Сартак не побратался уже с Александром,
удвоив тем самым силы своей страны, ссора вполне могла бы завершиться
противустоянием и превращением улусов во враждебные друг другу
самостоятельные государства. А в одиночку наследники Хулагу вряд ли сумели
бы смирить и вразумить вечно кипящий в тех краях могучий котел
междоусобиц; и кому бы, в таком случае, досталась теперь, к примеру, вся
ближневосточная нефть? Какие страсти, какие интриги и войны бушевали бы
там, наверное, в течение многих десятилетий; да что там - веков!
   Город, тем временем, уже надвигался из-за горизонта. Богдан неторопливо
и аккуратно обогнал большой автобус, везший, по-видимому, пассажиров
какого-то более раннего рейса, затем некоторое время вынужден был плестись
за широкозадой грузовой махиной - кузов был зачехлен, и что под брезентом,
понять ему не удалось; а когда грузовик, повинуясь стрелке на дорожном
указателе "Большой южный раскоп", ушел в сторону, перед Богданом открылись
окраины Асланiва.
   Основательно поработав ночью дома, да и в полете, с материалами по
уезду, Богдан неплохо представлял себе свой утренний путь и выработал
очередность действий в Асланiве.
   Первым делом - гостиница. Потом - уездная управа. Потом - снова
воздухолетный вокзал: написав сразу по возвращении от Раби Нилыча короткое
письмо Фирузе о том, что вынужден уехать, ибо с младшей ее сестрицей,
похоже, случилась серьезная неприятность, Богдан уже перед самым выходом
из дому снял для очистки совести почту, и слава Богу - потому что
обнаружил еще более короткое письмо от почтенного бека Кормибарсова:
   "Встречай Асланiве. Вылетаю помощь первым рейсом. Ширмамед".
   От волнения тесть, видимо, перешел на более привычный ему по дням
юности стиль телеграмм-молний, и потому ничего толком не объяснил - зачем
вылетает, на сколько вылетает, какая такая помощь... Выяснить удалось лишь
то, что первый сегодняшний рейс из Ургенча в Асланiв прибывает около
половины четвертого по местному времени.
   На улицах пришлось сбавить и без того не головокружительную скорость.
Город был бы красив и уютен - если бы то тут, то там его не уродовали
широко распластавшиеся кучи свежевынутой земли из ям да канав. Частенько
эти канавы пересекали наиболее широкие проспекты, приходилось ехать в
объезд по каким-то проулкам, и потом сызнова наугад выруливать на
продуманную еще в воздухолете, над картой города, дорогу. Несмотря на
относительно ранний час, в некоторых раскопах уже копошились люди, большей
частью - подростки.
   Они, как один, долго и пристально провожали угрюмыми взглядами
проезжающую мимо повозку Богдана; чем-то Богдан им не нравился, какие-то
не те мысли вызывал; может, он ехал не так, как обычно тут ездят? Но
многомудрый минфа, сколько ни присматривался к тому, как ведут себя
остальные водители, не выявил никакой разницы. Может, он сам, отчетливо
видимый в кабине "тахмасиба", был подросткам чем-то подозрителен или
просто неприятен? Честно говоря, взгляды их не сулили ничего хорошего - и
Богдану вскоре сделалось не по себе от пристальных и явно
недоброжелательных глаз детей. Детей!
   Если бы ему еще вчера сказали, что дети могут так смотреть, он бы не
поверил.
   Однажды ему пришлось остановиться, пропуская марширующую с песней
небольшую колонну; тут и девочки, и мальчики, за исключением двух, несших
тяжелые, допотопные отбойные молотки, и одного, несшего большой портрет
начальника уезда, шли исключительно с карабинами - к счастью,
обнадеживающе легкими по виду, ненастоящими; стволы их были украшены
маленькими зелеными флажками. В открытое окно повозки Богдану прекрасно
слышна была песня, которую слаженно и от души горланили ребята:
   - Возьмем винтовки новые!
   На штык флажки!
   И с песнею в раскопные Пойдем кружки!
   Раз, два! Все в ряд!
   Аллах нам рад!
   Сбоку от колонны шел совсем юный знаменосец; большой флаг с кистями был
ему явно великоват, но он, закусив губу, очень старался; на полотнище было
видно вышитое золотом усатое доброе лицо в чалме и надпись: "Кружок
"Батько Шлиман"". "Да это же открыватели древнейшего черепа!" - вспомнил
Богдан сводку новостей.
   Каштаны, тополя, снова каштаны вдоль улиц... Да, город был красив. Был
бы красив. Если бы не отчетливое ощущение какой-то запущенности,
неухоженности какой-то; улицы перекапывать у жителей время было, а вот
вставить, скажем, несколько выбитых стекол - нет.
   Вскоре Богдан въехал в район гостиниц - в Асланiве их называли
"готелями". Здесь было почище.
 
 
 
   Готель "Старовынне мiсто", 
   чуть позже 
 
 
   На каком-то наитии Богдан из всех выбрал небольшой и по виду очень
уютный и тихий, утопающий в каштанах готель "Старовынне мiсто". Поставил
"тахмасиб" так, чтоб он никому не мешал, в самом углу стоянки, подхватил с
заднего сиденья свою сумку и пошел внутрь.
   В холле было прохладно. Пожилой служитель разморенно дремал за своей
стойкой; когда Богдан приблизился, он пробудился и встал, показав своей
изрядный животик. На его смуглом, с немного приторными усиками лице
возникла радостная улыбка.
   - Здравствуйте, - сказал Богдан. - Доброе утро, вернее...
   - Здоровеньки салям, преждерожденный-ага.
   "Вот как они говорят", - отметил Богдан.
   - Я хотел бы снять номер дня на три.
   - Якой номер желает преждерожденный-ага?
   - Обычный... одноместный, - Богдан не знал, что еще сказать.
   - На солнечную сторону чи в тень? На улицу чи во двор? Усе, как
пожелает преждерожденный-ага.
   - У вас настолько свободно?
   - Шо да, то да, - вздохнул служитель. - Да нонче и везде свободно. Вот
вчерася, правда, прибыл один вроде вас преждерожденный, с самой столицы, с
брегов Нева-хэ... а так - ни души. Да и тот, по правде сказать, як ушел
днем - так и згинул, загулял... А с виду приличный був преждерожденный,
серьезный.
   "Да что ж это у них в Асланiве люди-то вс„ пропадают?" - мрачно подумал
Богдан, расписываясь в журнале, который подал ему словоохотливый
служитель, и, возвращая документ, спросил сам не зная зачем:
   - Из столицы? Забавно... А как звать-то его?
   Служитель принял у него журнал, глянул - и расплылся в улыбке:
   - Та и вы ж с Александрии! Ну надо ж... Знакомцы?
   Богдан пожал плечами.
   - Як звать... як звать... - Послюнив неторопливо палец, служитель
отлистнул страницу назад и повел ногтем по многочисленным графам. - Сейчас
поглядим, як звать. Лобо Багатур...
   "Ого!" - подумал Богдан. Сумка едва не спрыгнула с его плеча.
   - Знакомый?
   Богдан помолчал, собираясь с мыслями.
   - Первый раз слышу, - сказал он. - Александрия - город большой... Да,
так что касается номера... я предпочту номер тихий, во двор.
   Процедура записи заняла не более минуты; обрадованный служитель выдал
Богдану ключ и вызвал мальчика-сопровожда-ющего. Тот буквально вырвал у
Богдана его сумку и повел его к номеру. Не было в мальчике привычной для
ордусян доброжелательности. Услужливость была, а доброжелательности не
было.
   Оставшись один, Богдан наскоро почистил зубы и принял душ; он
торопился, чтобы успеть к десяти, так как хотел посмотреть местные
новости, первый серьезный выпуск которых по всей Ордуси, соответственно
местности и часовому поясу, начинался в десять. В глубине души жила
сумасшедшая надежда, что, пока он летел, Жанну и ее профессора нашли - и
об этом обязательно сообщат. А после новостей - надо попробовать вызвонить
Бага.
   То, что Баг здесь, - настораживало. В подобные совпадения Богдан давно
не верил. Готель-то они вполне могли выбрать один и тот же, не
сговариваясь - Богдан прекрасно помнил, как они то и дело, совершенно
по-разному размышляя, приходили к одним и тем же выводам. Но вот то, что
Баг оказался в Асланiве именно теперь...
   К началу новостей Богдан опоздал. Когда он, торопливо вытираясь и
надевая очки, включил телевизор, уже шли комментарии.
   Молодой человек в чалме и пестром ярком халате сидел напротив женщины
средних лет, одетой подчеркнуто по-европейски. Богдан узнал знаменитую в
свое время вольнодумицу и свободословицу из Мосыкэ, еще недавно буквально
не исчезавшую с телеэкранов. Известно было, что характер у нее - не
приведи Господь. "Я стану говорить тебе правду, сколь бы горька она ни
была..." - некогда сообщила она в ответ однокласснику, который вдруг
решился подарить ей букет цветов; понятное дело, одноклассник к ней больше
и на полет стрелы не приближался.
   "Вы думаете, я не могла бы врать, как вы? - говаривала она в
запальчивости. - Льстить, как все вы льстите друг другу? Но ведь должен же
быть в мире хоть один честный человек!" Постепенно от частных бесед с
отдельными людьми она перешла к телевизионным комментариям на общие темы.
Никто уж и не помнил, как эту женщину зовут на самом деле, ибо в самом
начале своей телекарьеры она взяла сценический псевдоним Валери Жискар
дЉЭстен - то ли сама с детства завороженная романтичностью языка
мушкетеров, то ли в надежде, что вместе с именем к ней перейдет хотя бы
толика рыцарственной элегантности и непринужденного аристократизма
покойного французского президента.
   Большинство ордусян воспринимало Валери как блестящего артиста-комика,
и в период ее наивысшей популярности нередко можно было услышать, как,
растворивши окна, давно отчаявшиеся дозваться детей домой молодые мамы
решаются прибегнуть к последнему средству: "Юра! Рамиль! Идите скорей,
Валери показывают!" Чувствительный Богдан сильно подозревал, что бедная
женщина не вполне адекватно воспринимает реальность и сама очень страдает
от этого. К сожалению, помочь ей было уже нельзя - с того самого
мгновения, когда она впервые публично произнесла слово критики в адрес
ордусских порядков и персонально Великого князя Фотия. Во всем мире давно
укоренилось:
   принудительно подвергать психотерапевтическому обследованию можно
только тех, кто безудержно одобряет свою страну и существующие в ней
порядки; те же, кто их несет в хвост и в гриву, должны обращаться за
помощью сами, в противном случае, что бы они ни вытворяли, их заведомо
считают просто-напросто оппозиционно настроенными.
   Постепенно популярность Валери на центральном телевидении пошла на
убыль. Однообразие для эксцентрика губительно. Богдан не видел ее на
экранах уж года четыре.
   Торопливо бреясь, александрийский минфа краем уха вслушивался в
телебеседу.
   - Скажите, преждерожденная Валери, что вы думаете по поводу ужаснувшего
весь Асланiв исчезновения нашего гостя из прекрасной Франции,
достопочтенного профессора Кова-Леви?
   - Я полагаю, молодой человек, что это похищение.
   - Похищение? Поразительно. Кто же его похитил?
   - Улусные, а быть может - даже имперские спецслужбы.
   - Воистину поразительно! Зачем?
   - Имперская администрация ненавидит ваш уезд. Этот островок свободы для
нее как вечный укор. Ордуси позарез нужно показать, что ваша борьба за
возрождение национальной культуры дестабилизирует ситуацию в уезде. Что
ваша борьба за права человека криминализует общество. Поэтому была
проведена простая операция посредством заброшенного в ваш уезд отряда
спецназначения. Вы не знаете этих людей, а я знаю - это звери.
   Вечно пьяные и смертельно ненавидящие всех, кто знает хотя бы таблицу
умножения и читал хотя бы букварь. Ваши человекоохранительные органы будут
искать несчастного ученого в горах и горных поселках, а он, я не
сомневаюсь, уже томится в застенках Александрийского Возвышенного
Управления. Полагаю, чтобы окончательно скрыть свое преступление, им там
придется убить беднягу. Ну и, разумеется, его девочку заодно.
   Богдан сразу порезался.
   "Она уже не моя жена, а его девочка?" - Аллах керим! Преждерожденная
Валери! У вас есть какие-то доказательства?
   - Мне доказательства не нужны. Вы спросили - я ответила.
   Еще в древности говорили: кому выгодно? Исчезновение гостя выгодно
только тоталитарному режиму Ордуси, который во что бы то ни стало пытается
разорвать крепнущие связи Асланiва и мировой цивилизации.
   "Бедная женщина", - думал Богдан, уняв сочащуюся из пореза на
подбородке кровь и полотенцем стирая с лица остатки крема.
   Настроение у Богдана и без того было отвратительным, а тут тоска просто
схватила за горло. Волей-неволей сразу вспомнилось, как Кова-Леви
распускал перед Жанной павлиний хвост, и как она цвела и расцветала в
ответ. Соотечественник ведь. Знаменитость. "Может, они просто сбежали?
Любовь с первого взгляда, романтический побег вдвоем... - Богдан вздохнул.
- Ладно, лишь бы с нею ничего плохого не случилось", - он выключил
телевизор и достал трубку телефона.
   Вотще.
   Выслушав десяток гудков, потом перенабрав и сызнова выслушав десятка
полтора, Богдан спрятал трубку и вышел из номера. Он и помыслить не мог,
что всего лишь за четыре стены от него, в апартаментах по коридору
направо, окнами на проспект, надрывается в сумке Бага без толку лежащая
там телефонная трубка!
   Проходя через холл, Богдан вдруг остановился. Повернулся и снова
подошел к служителю, бдительно дремлющему за стойкой.
   Тот сразу открыл глаза.
   - Скажите, почтеннейший...
   - Слушаю, предждерожденный-ага.
   - Этот мальчик... что помог мне нести багаж и проводил до номера. Я
чем-то его обидел?
   Служитель смутился. Громко втянул воздух носом, пряча глаза. Достал
носовой платок и тщательно утерся. Было видно, как напряженно ищет он во
время всех этих манипуляций хоть какой-то обтекаемый ответ.
   - Да нет... Они уси теперь... Что с них узять, с хлопцев-то... -
проговорил он наконец, так и не поднимая глаз.
   - Мы, старики, цену знаем и речам, и газетам. Усего навидались. А
этим... шо из телевизора скажут, то и правда.
   Так вот уж два года, а то и поболе, долдонят, шо Александрия из
Асланiва последние соки выжала... А на вас же, преждерожденный-ага,
ласкаво извиняйте, аршинными иероглифами написано, шо вы из столицы.
   - Понятно, - чуть помедлив, проговорил Богдан. - И кто же это,
простите, долдонит?
   Служитель опять спрятался в платок. Долго утирался и сморкался. А
потом, так и не вынырнув наружу, едва слышно проговорил оттуда:
   - Уси.
   - Понятно, - сказал Богдан и пошел к выходу, но выйти не успел. Сзади
раздался нерешительный голос служителя:
   - Преждерожденный-ага! А преждерожденный-ага!
   Богдан обернулся.
   - Я вас слушаю, почтеннейший...
   - Вы, часом, новости по телевизору нонче не смотрели?
   Сердце Богдана упало. "Его девочку..." - Нет, - осторожно сказал он. -
А что?
   - Ласкаво извиняйте мою назойливость, но... не изволите ли вернуться на
пару слов?
   - С удовольствием.
   - У нас тут вчерась опять человека вбыли, - глядя подошедшему Богдану
прямо в глаза, сообщил служитель. - Нонче вот показали сборный портрет
душегубца, свидетели постарались... Так ось... То вылитый наш постоялец,
шо ночевать-то не пришел. Из ваших, александрийских. Лобо.
   Богдан на мгновение прикрыл глаза. Так. Не зря говорил Учитель: "Чем
дальше благородный муж углубляется в лес - тем больше вокруг него
становится тигров"...
   Стало быть, Баг попал в какой-то серьезный переплет...
   Служитель молчал и пристально глядел Богдан