ваше в детстве смотрел про него.
   - Вот, он в замке Цепеша укрыться хотел, но ваша пограничная стража его
прихватила. Однако сокровищ с ним не оказалось. Считается, что перед
попыткой перехода границы он их где-то неподалеку прикопал, надеясь, когда
все уляжется, возвратиться - да так и не смог, по вполне понятным причинам.
   - Боюсь, Жанна, это все очередная их европейская Атлантида.
   - ...И вот Кова-Леви хочет поехать в Асланiв покопаться в старых
библиотеках, в архивах, может, найдет какие-то указания на то, где мог
Дракуссель припрятать Кумганов трактат.
   Какой-то намек был в том самом отрывке письма, но он не дешифруется,
его, по всей видимости, надо сопоставлять с иными источниками. Подробно
мсье не хочет рассказывать - тайна. Он говорит, что это будет сенсация.
   - Да уж я думаю. Только...
   - Погоди. Он говорит, это перст судьбы. Во-первых, говорит, это
совершенно естественно, что столь великое открытие совершил в свое время
житель именно той ордусской области, которая по культуре и языку ближе
всего к Европе.
   - Ну ничего себе! - совершенно по-детски возмутился Богдан.
   - А порох! А иглоукалывание! А воздухоплавание, книгопечатание,
психотерапия! Безо всякой Европы!
   Жанна нетерпеливо махнула ладонью:
   - И, во-вторых, он и без того уже несколько лет собирался посетить
Асланiв, поскольку своими глазами хочет увидеть процесс национального
возрождения этого маленького, но гордого и бесконечно талантливого народа,
столь долго подавлявшегося ордусским имперским центром.
   Кова-Леви наконец замолчал. С весьма горделивым видом обвел взглядом
окружающих, явно удостоверяясь, в достаточной ли мере они восхищены той
смелостью и верностью принципам, с каковыми он высказывает гостеприимным
хозяевам свою нелицеприятную точку зрения. И Жанна умолкла, сама
удивленная своими последними, произнесенными чисто автоматически словами;
на лице ее отчетливо проступила растерянность.
   Из угла, в коем, сохраняя неподвижность, пребывал йог Гарудин, донесся
совершенно несообразный звук. Похоже было, что просветленный хмыкнул.
Уровень пива в его кружке резко понизился.
   - Ну, знаешь... - чуть помедлив, неприязненно пробормотал Богдан. -
Чего-то он у тебя не туда заехал, по-моему.
   Жанна тут же вспылила.
   - Как ты можешь так говорить! - возмущенно воскликнула она.
   - Мсье Кова-Леви - замечательный, можно даже сказать, великий ученый! И
к тому же крупнейший общественный деятель!
   Однако сам ее неумеренный пыл, пожалуй, свидетельствовал о том, что в
данный момент она согласна более с Богданом, нежели с соотечественником.
   Француз, услышав свою фамилию, улыбнулся и несколько раз кивнул. Что уж
он там имел в виду - Бог весть, но, казалось, он просто-напросто
соглашается с обеими весьма лестными для себя характеристиками.
   - И ты с ним поедешь?
   Жанна независимо встряхнула головой. Ее прекрасные светлые волосы
вздыбились мгновенной волной.
   - Разумеется!
   - Когда?
   Жанна спросила о чем-то Глюксмана. Тот, благодушно улыбаясь, что-то
коротко ей ответил. У молодицы вытянулось лицо.
   - Через два часа, - помертвевшим голосом перевела она.
   Близкий вылет оказался для нее полной неожиданностью.
   Европейский гуманист распорядился ею с такой безмятежностью, словно был
средневековым халифом.
   Богдан опять вздохнул.
   - Понял, - сказал он.
   То, что муж воспринял это известие столь легко и не попытался
отговорить ее или хотя бы выразить свое огорчение, расстроило Жанну
окончательно. А Богдан лишь повернулся к хозяину харчевни и, помолчав,
негромко попросил:
   - Почтеннейший Ябан-ага. Оказывается, у нас совсем мало времени
осталось. Давайте перейдем к горийскому салату, пусть наш уважаемый гость
попробует. Может быть, вкус капусты и кавказских пряностей отвлечет его от
мрачных мыслей об угнетении народов.
   Гость попробовал.
   Минут через пять, отдышавшись, выпив все, что было на столике и в
непосредственной близости от него, кое-как уняв слезовыделение, он
пробормотал:
   - Сетт'юн петит бомб атомик де л'эмпрэ де л'ордусс?
   И затем, опять горько заплакав, добавил нечто вконец невразумительное.
   - Богдан, - совсем уже не понимая, чью сторону теперь брать, спросила
Жанна. - Мальчики... Ну зачем вы так?
   Богдан в полном обалдении глядел на теряющего последние связи с
реальностью философа.
   - Я думал, вкусно... - ошарашенно пробормотал он с набитым ароматной
капустой ртом. - Может, неотложную повозку вызвать?
   Что он сказал?
   - Он спросил: это что, маленькая атомная бомба ордусского императора?
Их здесь так много, что некуда девать, вот и приходится скармливать
стремящимся к истине гостям из-за границы?
   Тут даже хваленое самообладание Ябан-аги дало трещину.
   - Ну и шутки у него, - проскрипел почтенный хозяин харчевни и,
окончательно утратив к гокэ интерес, пошел обратно к своей стойке.
   - Это салат, - очень отчетливо выговаривая слова, почти по слогам,
негромко сказал Богдан. - Жанночка, переведи ему пожалуйста внятно: это -
салат.
   Когда Богдан, уважительно открыв дверь перед идущей под руку с
Кова-Леви Жанной, следом за ними вышел из харчевни, уже начало смеркаться.
Небо, полное близкой осени, тонко светилось холодным желтоватым светом.
Было тихо. За углом, по проспекту Всеобъемлющего Спокойствия, сплошным
потоком катились всевозможные повозки; наискосок от выхода из "Алаверды"
   застыли в ожидании скромный, видавший виды "хиус" Богдана и взятый
напрокат новенький блестящий "рено" Кова-Леви. Закрытая для колесного
транспорта улица Малых Лошадей была пустынна, лишь поодаль виднелось
несколько прогуливающихся, да еще три девочки лет двенадцати увлеченно,
ничего не замечая кругом, поочередно прыгали на одной ножке, играя в
старинную ордусскую игру "классики".
   Жанна остановилась. Сюда она приехала на "хиусе". Обратно, судя по
всему, ей суждено было ехать уже на "рено".
   - Богдан, - тихо и напряженно, низким от сдерживаемого волнения голосом
проговорила она, поворачиваясь к мужу. - Богдан, только не пытайся меня
удержать.
   - Не буду.
   - И не пиши об этом Фирузе.
   - Не напишу.
   - Все-таки я обещала ей, что стану заботиться о тебе. Она может
расстроиться. А от этого... Вдруг у нее молоко пропадет, или что там еще
может случиться с молодой матерью от волнения... я толком не знаю, я еще
не...
   - А хотела бы? - тихо спросил Богдан.
   Жанна отчаянно покраснела. И с каким-то искусственным ожесточением
спросила:
   - А через два месяца ты скажешь: все, малышка, ты больше не нужна,
езжай рожать домой?
   - Ты считаешь, я могу такое сказать?
   - Почему бы и нет? Насколько я могу судить, в вашей замечательной
империи такое должно быть в порядке вещей!
   - О-о... - сказал Богдан. - Мсье Кова-Леви приехал не напрасно.
   Он отвернулся.
   Девочки играли.
   "Счастливые, - подумал Богдан. - Прыг-скок - и дела им нет до взрослых
проблем! Последние минуты, наверное, остались, уже темнеет, скоро домой, а
там, в уютных теплых комнатах родители поставят перед ними сладкий чай с
маньтоу или ватрушками... и кто бы из них ни выиграл, и кто бы ни проиграл
сейчас - все у всех станет совсем хорошо. И еще несколько долгих,
безмятежных лет быть им детьми. Шу-шу-шу про мальчиков. Шу-шу-шу про
платья. Прыг-скок по тротуару... Да, жизнь. И отпускать нельзя, и
удерживать нельзя. Отпустить - равнодушие. Не отпустить - насилие. Или все
наоборот: отпустить - уважение, не отпустить - любовь... Любовь. Любовь
одновременно и исключает насилие, и дает право на него. Когда любовь,
никогда не поймешь, как поступить лучше. А девчатам все эти муки долго еще
будет неведомы. Счастливые!"
   Профессор Кова-Леви, терпеливо ожидая у своей повозки, тоже смотрел на
девочек.
   "Тоталитарное, иерархизированное сознание пропитало насквозь все
ордусское общество, - думал он. - Вот, например, эти несчастные дети. Сами
того не ведая, они играют в свою будущую взрослую жизнь. Эти судорожные
прыжки из одной клеточки в другую несомненно отражают безнадежные,
истерические попытки взрослых продвинуться по ступеням жестко
стратифицированной бюрократической лестницы. И ведь прыгать надо именно на
одной ножке, в неудобной позе, максимально затрудняющей движения! Это,
конечно же, выражает предощущение имперского гнета, безнадежно уродующего
души людей и все их побуждения. А чего стоит надпись в одной из ячеек
прямо на пути: "Костер"! Это же олицетворение постоянного, неизбывного
ужаса жителей чудовищной страны перед ежеминутно грозящим ни за что ни про
что страшным наказанием... Пожалуй, можно сделать об этом доклад на
осенней сессии. Например, такой:
   "Символика детских игр в идеократическом обществе"".
   Жанна вновь с отчаянной независимостью тряхнула головой. И села в
повозку профессора Кова-Леви.
 
 
 
   Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю, 
   7 день восьмого месяца, первица, 
   очень поздний вечер 
 
 
   Еще не доехав до дому, Богдан решил использовать дни одиночества для
того, чтобы отбыть хотя бы толику епитимьи, наложенной на него месяц назад
отцом Кукшей. Говоря по правде, он надеялся, что это развеет его тоску и
печаль. Да и хоть чуть-чуть очистит совесть от груза, уже ставшего
привычным, но не сделавшегося оттого более легким...
   Нарушив наставление, данное ему в Храме Конфуция, он, конечно, принес
большую пользу своей стране - но совершил грех. И ведь то, что совершается
грех, Богдану было известно с самого начала, - а вот о том, что из греха
проистечет польза Отчизне, сказать заранее было никак нельзя. А потому для
человека с совестью, каковым, несомненно, являлся Богдан, оправдать этот
грех этой пользой было невозможно. Отец Кукша сразу наложил на него
духовное взыскание. Но ради Жанны епитимью пришлось отложить; отец Кукша,
надо отдать ему должное, понял двусмысленное положение Богдана и пошел
навстречу молодым. Епитимья была ужесточена, но перенесена на то время,
когда срок стажировки Жанны в Ордуси истечет, и молодой исследовательнице
придет пора возвращаться домой.
   Однако теперь, едва оставшись один, Богдан хотел хоть немного вернуть
себе утраченную душевную чистоту.
   Вот и дом. Совсем тихий, совсем опустевший... Пустой дом - разве это
дом?
   Сначала - грубое рубище, власяница. Ежась, Богдан переоделся в только
что приобретенный в лавке ритуальных принадлежностей мешок с дырками для
головы и рук. Далее: спать не в мягкой постели, а во гробе - самом
простом, без малейших украшений. Строжайший пост, сродни сухоядению, - и
ни в коем случае не закрывать окон ночью, пусть в квартире настынет как
следует, ночи уже вполне холодные, ровно на Соловках...
   Носильщики транспортной конторы "Самсонов и сыновья"
   доставили гроб через какие-то четверть часа после того, как сам Богдан
вошел в свои апартаменты. Расплатившись и вновь оставшись один-одинешенек,
Богдан с натугой снял с гроба крышку, прислонил ее к стене, отступил и
некоторое время уныло разглядывал, скрестив руки на груди, свое новое
ложе. А потом сообразил, что запрета на переписку с женой даже Великий
пост не предполагает. И, выпадая из колючих лубяных опорок, надетых на
босу ногу, рванулся к своему "Керулену".
   Воздухолет покинул Александрию Невскую совсем недавно и, наверное, еще
и приземлиться в Асланiве-то не успел, в лучшем случае заходил на посадку
- но Жанна написала Богдану уже два письма.
   Первое было о том, что сразу на борту лайнера профессор развил бурную
деятельность. Пользуясь своим ноутбуком, он опять связался со всеми
архивами Асланiва, везде подтверждая запросы относительно любой
информации, хоть каким-то боком касавшейся жизнеописаний Дракусселя
Зауральского и сведений о судьбе оказавшихся в его руках ценностей - если,
конечно, они и впрямь существовали, а не являлись романтической легендой.
   Древние документы, понятное дело, не могли быть найдены посредством
сети и, тем более, в виде файлов перегнаны на компьютер Глюксмана - иначе
ему и в Ордусь ездить было бы незачем. Когда мы прилетим, писала Жанна,
нас наверняка уже будут ждать.
   Ни она, ни Богдан даже не подозревали, насколько эти ее слова окажутся
пророческими.
   Второе письмо было очень коротким. "Мы начали снижаться и скоро пойдем
на посадку, - писала Жанна. - Уже совсем темно, уже ночь. Первая ночь за
этот месяц, которую я проведу без тебя".
   Не слыша интонации, невозможно было понять - гордится ли она данным
фактом как безоговорочным свидетельством вновь обретенной независимости и
самостоятельности, или грустит в разлуке.
   Несколько раз Богдан перечел мерцающий на дисплее текст, а потом
вздохнул, выключил "Керулен" и пошел в спальню. Больше часа от души
молился. Потом, совсем по-стариковски кряхтя, неторопливо залез в
неудобную, жесткую, узкую домовину.
   Несмотря на долгую молитву, заснул он с трудом.
 
 
 
   Багатур Лобо 
   Гостиница "Цветущий Юг" - апартаменты Багатура Лобо, 
   7 день восьмого месяца, первица, 
   поздний вечер 
 
 
   Интерес Бага к дервишу был вполне понятен. Почти сразу же после шумной
истории с похищением наперсного креста святителя и великомученика Сысоя
непосредственный начальник Бага, шилан Палаты наказаний Редедя
Пересветович Алимагомедов в ходе разбора обстоятельств этого дела
настоятельно рекомендовал Багу впредь приглядываться к дервишам.
   Указание это носило характер именно рассчитанной на долгую перспективу
рекомендации. Причины гибели парома "Святой Евлампий" выяснить досконально
так и не удалось, вернее, непосредственная-то причина была, в отличие от
утонувшего судна, на поверхности: срабатывание управляемого взрывного
устройства большой мощности; но вот какому скорпиону приспичило пустить ко
дну паром и кто сим устройством управлял - узнать так и не получилось. Тем
более, что несколько человек, плывших на пароме, несмотря на все усилия
спасателей так и остались пропавшими без вести.
   Микола Хикмет, между прочим, был среди них.
   С дервишами вообще все как-то оказалось не очень понятно. С одной
стороны, это была безупречно, в полном соответствии с уложениями
зарегистрированная в Асланiвськой уездной управе Александрийского улуса
общественная культурно-историческая организация с национальным уклоном.
Подобных организаций на необъятных просторах Ордуси функционировало
великое множество, и все они пользовались самой широкой и многосторонней
поддержкой властей - будь то в Коми, будь то в Тибете... На территории
империи проживало бок о бок неисчислимое число народностей, и все они
имели полное и неотъемлемое право любить свои исторические корни, свои
традиции и свой язык - все свободное от работы время. А если ухитрялись
совмещать свою любовь с работой - то и на протяжении пяти часов обычного
трудового дня. Невозбранные возможности для этого, вне зависимости от
национальной, конфессиональной и любой иной принадлежности и ориентации
подданных, были в равной мере закреплены за жителями Ордуси еще
народоправственными эдиктами Человеколюбивейшего Владыки Дэ-цзуна,
дарованными осчастливленному населению после долгих и настойчивых
увещеваний Великого цзайсяна Сперанского едва ли не два века назад, в одна
тысяча восемьсот двенадцатом году по христианскому летоисчислению.
   Братство Незалежных Дервишей всячески пропагандировало древность
происхождения населявшей Асланiвський уезд народности, богатство и
самобытность ее культуры, удивительную поэтичность и образность ее
исконного языка. С недавних пор особое внимание уделялось критике чужих
исторических реликвий и повсеместным любительским поискам своих. Тот
асланiвец, который не вел древнеискательских раскопок хотя бы на своем
приусадебном участке, вскоре начинал ловить на себе косые взгляды соседей,
и были нередки случаи, когда местные муллы не пускали нерадивых в мечети,
либо заставляли, дабы те очистились, наизусть читать на порогах храмов
несколько сур подряд.
   С другой стороны, и Богдан, и Баг совершенно независимо друг от друга
заподозрили причастность Братства к попытке отбить крест Сысоя на пароме -
попытке, каковая закончилась для парома столь фатально. Никаких прямых и
явных улик им обнаружить не удалось, но Баг своими глазами видел во время
роковой стычки людей в одежде, обычной для членов Братства, причем именно
эти люди и начали кровавую поножовщину.
   Возможно, конечно, что кто-то нарочно постарался бросить на мирных
дервишей тень подозрения, обрядившись в их платье. Это было совсем
несложно: чалма да косоворотка, расшитая характерным узором с петухами. Но
выяснить, откуда хотя бы кому-то - дервишам ли, нет ли - стало известно о
том, что Ландсбергис везет крест Сысоя, так и не получилось; а уже одно
то, что такая утечка произошла и касалась информации, даже в
человекоохранительных органах ставшей известной буквально нескольким людям
и буквально за несколько часов до выхода парома в море - уже одно это
настораживало и демонстрировало, что, скорее всего, действовала тут некая
мощная, глубоко законспирированная и однозначно злокозненная организация.
   Нельзя было сбрасывать со счета еще и то обстоятельство, что
просветительская деятельность дервишей в последние год-два сделалась
несколько чрезмерной и, если можно так выразиться, однобокой. Тут Редедя
Пересветович, вводя Бага в курс дела, тяжко вздохнул и проговорил:
   - Мудрый старец Лао-цзы не зря сказал: все хорошо в меру. А его не
менее мудрый последователь Чжуан-цзы сформулировал это еще более
утонченно: если заставить глупца возносить хвалы истинному Дао, он
разобьет лоб и себе, и всем окружающим.
   Причем, как правило, начнет с окружающих. Умный любит свой народ просто
потому, что тот ему родной, а глупый - за то, что его народ якобы лучше
всех прочих. Мол, не был бы лучше, так и любить бы его не стоило - что с
того, что родной... В общем, Баг, посмотри статистику мелких
человеконарушений по уезду. У меня просто язык не поворачивается такое
говорить... Может, мне мерещится.
   Кажется, не мерещилось. Когда Баг оценил оную статистику сам, у него
глаза на лоб полезли. Такого в Ордуси не случалось много десятилетий. В
Асланiвськом уезде кривая хулиганств и бытовых столкновений неуклонно
ползла вверх. Причем львиная доля их происходила на национальной почве.
   Опять-таки, не было ни малейших поводов связывать это с деятельностью
дервишей. Но и закрывать глаза на то, что человеконарушения начали
учащаться сразу после регистрации Братства, для профессионала было никак
невозможно.
   Вот потому-то Редедя Пересветович и рекомендовал Багу иметь дервишей в
виду. Что тот и сделал, - поработав с базой данных Управления, собрал всю
доступную информацию, а также обозрел доступные фотографические
изображения известных участников. Но текучка заедала, и в ходе
расследования мелких происшествий Баг был вынужден то и дело отвлекаться.
   Вот и пару седмиц назад с ним связался хорунжий Максим Крюк - теперь
уже не хорунжий, а есаул: за проявленные в ходе расследования хищения
креста Сысоя доблесть и бдительность Крюк удостоился повышения и был
поставлен надзирать за переполненным памятниками старины историческим
центром Александрии. Голос есаула взволнованно вибрировал - на
подведомственной ему территории случилось происшествие, по его разумению,
чрезвычайное: под покровом ночи из Павильона Возвышенного Любования Былым
некие злоумышленники вынесли статую глиняного солдата, входившего в так
называемую терракотовую гвардию древнего императора Цинь Ши-хуанди. Эта и
прочие сорок девять статуй были привезены из города Чэнду и выставлены в
упомянутом Павильоне для всеобщего обозрения на срок в четыре седмицы; по
истечении оного поразительные древние изваяния должны были вернуться в
Ханбалык, к месту постоянного хранения. Есаул Крюк был взволнован, есаул
Крюк просил совета. Багу его волнение было вполне понятно.
   Дело оказалось весьма несложным и даже скорее забавным: Баг и Крюк
нашли злодеев в два дня. Злодеями оказались два свободных художника с
Италийской улицы, и статуя была обнаружена