Герберт Франке
   Стеклянная западня


     Роман



     Перевод И. Литвшец
     Редактор Е. Приказчикова
     © 1962 by Herbert W. Franke

1

     В сравнении с этим остальное  не  имело значения, и изменить уже ничего
было нельзя: майор должен умереть.

     Абсолютно ровная  территория  казармы являла  собой  строгий квадрат. С
четырех сторон ее ограничивали четыре вытянувшихся по периметру здания. Лишь
складское помещение да  еще  машинный  цех имели окна, остальные здания были
обращены внутрь двора глухими стенами, и назначение их было неизвестно.
     В  казарменном дворе  располагались учебные  плацы, полосы препятствий,
были  проложены  аккуратные дорожки,  камнем  вымощены  площадки;  несколько
бараков   стояли  вдоль   и   поперек   площадки.   Строения  были   серыми,
почва--желтой. Желтой  были  и форма, и  лица  солдат,  и  небо было желтым,
затянутое  плотной  дымкой небо, низко  нависавшее  над  поселком.  Огромная
казарма представляла замкнутый мир, мир в себе, мир желтых и серых оттенков.
     Батальон  выстроили  на большом  учебном плацу.  Шесть  тридцать--время
утренней  поверки.  В едином строю замер  личный состав  перед  майором:  по
десять в  шеренгу тысяча солдат, перед  ними на  дистанции в три  шага сотня
капралов,  еще впереди,  снова  на  дистанции в  три шага, десять сержантов.
Майор стоял на  значительном удалении  от  всех,  одинокий и величественный,
выпрямившись во весь рост, лицом  к  строю. Его слова, усиленные миниатюрным
громкоговорителем,  разносились  по  плацу. Он говорил  о  чести  солдата, о
долге,  о  повиновении,  о  беспрекословном  выполнении  приказа.  Ежедневно
произносил он эти слова, и строй внимал им с благодарностью.  В  них черпали
они веру, радость, воодушевление. И силы для нелегкой службы. И храбрость, и
мужество при боевых упражнениях.
     "...Для солдата нет ничего дороже чести.  Он  должен  быть всегда готов
встать на  ее  защиту. Всегда  готов он поразить  все, что угрожает воинской
чести..."
     После поверки они разойдутся, приступят к  выполнению конкретных задач:
начнутся  упражнения в  стрельбе,  классные занятия, спортивная  подготовка,
строевая под-готовка,  и  весь день  в сознании их  будут звучать эти слова.
Служба и в самом деле была тяжела,  вечерами без сил, без мыслей  падали они
на  койки, но,  даже  проваливаясь  в  тяжелый  сон,  помнили  эти  слова  и
чувствовали себя счастливыми.
     "...Беспрекословное   подчинение  приказу--основа  воспитания  солдата.
Каждый  из  вас--звено  в  большой  цепи,  накрепко  скованной  подчинением.
Мгновенно и не задумываясь исполняет солдат приказ своего командира..."
     Тысяча сто  девять мужчин замерли, не шелохнувшись, под тяжело нависшим
желтым небом, вслушиваясь в слова майора.
     Тысяча   сто   девять   мечтали   об   одном--доказать   свою   высокую
боеготовность, оправдать оказанное им  доверие. А один  в строю мечтал убить
майора.

     Абель  стоял  пятьдесят  шестым  в седьмой  шеренге.  Вместе со  всеми,
замерев навытяжку,  вслушивался он в слова майора и в то же время продумывал
сложный план. Неведомо сколько прожил  он в казарме, не утруждая мозг ничем,
кроме  текстов   боевых  песен,   инструкций  о  порядке  чистки  оружия  да
солдатского устава, который они зубрили на классных занятиях. А теперь мысли
его словно соскользнули  с накатанной  колеи, они отклонялись  все  дальше и
дальше,  теряясь в  неведомом бесконечном  пространстве. Что-то, хранимое до
поры  за семью печатями, вырвалось  вдруг наружу, и теперь он  бессилен  был
контролировать    этот   процесс.   Мысли    неотступно   кружились   вокруг
одного--смерти  майора.  Смерть  эта   виделась  как  последовательная  цепь
шахматных ходов,  нацеленная на неотвратимый мат,  как просчитанная  система
уравнений  со  многими   неизвестными,  имеющая,  однако,  одно-единственное
решение, каким бы путем ни прийти к нему в итоге.
     Напряжение немного отпустило Абеля. Он заметил, что майор окончил речь.
Минуту царила тишина. Затем последовал приказ:
     -- Для приема таблеток разойдись!
     Как обычно, тут же сорвались с места десять сержантов,  они похожи были
на   единый,  хорошо  подогнанный  механизм.  Залп  извергнутых  ими  команд
прогремел  над строем. Неподвижные шеренги быстро пришли  в  движение; затем
настал момент хаоса, бессмысленной  толкотни, небольшой даже  давки, наконец
целеустремленность сознательно исполняемого  долга отлилась в легкий,  почти
автоматический   бег;  на   какое-то  время   все   словно   забыли  майора,
покачивавшегося в одиночестве, широко расставив ноги и прищурив глаза.
     Только сейчас мысли, взбудораженные бессонной ночью и нелегкой службой,
начинавшейся так рано, потекли спокойнее. У  него  пока еще не  было желания
исследовать  причины,  докапываться  до  тайного  смысла,  он лишь поразился
собственному  равнодушию  к  происшедшей  в нем  перемене  и  принял ее  как
непреложный факт. Ему было абсолютно ясно, что послужило толчком к перемене,
к тому же момент этот играл существенную роль в дальнейших  его планах.  Это
была завязка,  и  именно в этом пункте он надеялся  на дальнейшую помощь: он
хорошо помнил маленький, возможно случайный,  вчерашний инцидент при раздаче
таблеток.
     Сейчас они точно так же, как вчера, повзводно стояли перед окошечками в
стене  склада  медикаментов. Хорошо бы  удалось повторить то,  что случилось
вчера, с одной только разницей: теперь это случится не с ним одним.
     В  стене было десять  круглых отверстий, из которых выступали короткие,
похожие  на водосточные, желобки.  Солдаты один  за другим  подходили к  ним
прикладывали левую руку с контрольным кольцом на  мизинце к  регистрационной
пластинке  слева  от желобка,  раздавался  сухой  щелчок, после  шорох, и  в
подставленную правую руку падала пластиковая упаковка с таблетками.
     Абель  дожидался своей очереди,  украдкой наблюдая за стоявшими  рядом.
Справа  стоял  Артур, уголком  глаза  Абель  мог  видеть  выдвинутый  вперед
подбородок  и низкий, покатый  лоб. Не годится,  подумал он. И  скосил глаза
влево. Остин  был на сантиметр ниже его, посмуглее.  Самым примечательным на
лице его были глаза, черные, матово поблескивающие изнутри. Но в глазах этих
не было выражения--они тупо уставились в пустоту. Абель выбрал Остина.
     Когда подошла очередь их взвода и Абель получил прозрачную  пластиковую
упаковку,  он сделал  почти то  же,  что  и  остальные. Отошел в  сторону  и
аккуратно  надорвал  пакетик.  На ладонь  выкатились таблетки. Две  большие,
белые,  чем-то смазанные,  чтобы легче было их  проглотить,  одна маленькая,
желтоватая,  сладкая  на вкус, и черный шарик, величиной  с дробинку.  Абель
проглотил одну  большую,  почувствовал, как она двинулась по пищеводу. Потом
проглотил вторую и маленькую желтоватую. Его  поразила мысль, что у него нет
зубов,  впрочем, у остальных солдат  их тоже не  было. Только у майора  были
зубы, они блестели,  когда  он отдавал  команды. Но в данный момент это было
неважно. Он огляделся... момент  был удачен,  все вокруг  заняты таблетками,
капрал  глядит  в  сторону.., Абель  зажал в  ладони черный шарик, незаметно
сунул его в карман... снова огляделся... прошло!
     Но самое трудное было впереди.  Он наблюдал за Остином, который как раз
отошел  от желобка  и занялся своей  упаковкой.  Абель незаметно придвинулся
ближе. Две большие таблетки Остин  уже проглотил, сейчас он извлекал черную,
он  хотел,  должно  быть,  сладкую,  желтоватую  оставить напоследок,  чтобы
подольше  ощущать ее  вкус.  Абель  резко  повернулся,  локтем задел  ладонь
Остина. Таблетки  покатились по земле. Абель проследил  за черной. Когда она
замерла на месте, он  придавил  ее  подошвой. Сильно нажал  и растер--словно
противную назойливую букашку.
     Остин  наклонился  за  желтоватой  таблеткой,  поднял  ее.  Испуганный,
немигающий  взгляд его  остановился на темном пятне, оставшемся  на  камнях.
Механически сунул он желтоватую таблетку в  рот. И наконец поднял  взгляд на
Абеля,   по-прежнему  растерянный  и   беспомощный.  Абель,  пожав  плечами,
отвернулся. Остин  обязан был доложить о происшествии--но в данный момент он
не мог  этого сделать. Разговоры в это время были запрещены.  Всему рядовому
составу. Лишь в час десять, на дневной поверке появится у Остина возможность
обратиться к начальству, но Абель надеялся, что она не будет использована.

     Теперь Абель  мог заняться  другими деталями собственного плана. До сих
пор  он, как все остальные,  был жестко скручен распорядком дня.  Исполнение
каждодневных обязанностей  поглощало целиком,  и  ему  хорошо  было  в броне
предписаний, обязательных команд,  упражнений, надежно  защищавшей  от любых
посторонних влияний  --  тревожных, смутных,  сбивавших  с  толку  и  потому
безусловно вредных. Теперь  он  вдруг понял, сколь непрочна на деле была эта
броня. Он  словно заново учился сейчас видеть,  ощущать, прошлое похоже было
на сон, во время которого отключается какой-то  участок сознания, быть может
даже  наиболее важный участок.  Но  теперь он  проснулся, и  неведомо откуда
накатило вдруг все это: чувства, образы,  забытые понятия--пока еще словно в
тумане, не разберешь. Ясно лишь: что-то неведомое перевернуло,  потрясло его
существование, и он с восторгом отдался ему.
     Рота,  солдатом которой он  был, маршировала  по серой бетонной дорожке
вдоль  бараков. Она  была  единым  целым,  единым организмом.  Солдаты четко
отбивали шаг, маршируя по плацу,  где ежедневно выстраивались на поверку, по
асфальтированным, сплошь серым спортивным и учебным площадкам. Они горланили
песни,  которые  разучивали   на  специальных  занятиях:  с  одиннадцати  до
двенадцати и с пяти до семи.  Песни  помогали держать шаг,  мерно взмахивать
руками.  Чем громче  орали  солдаты,  тем  лучше: тексты  они  зазубрили, не
понимая  смысла,  тексты о воинском  долге, о  верности  приказу,  о  четком
исполнении устава. О величии армейской службы.
     Рота маршировала  по  серым  бетонным дорожкам, по незаасфальтированным
участкам желтовато-грязного песка,  и  Абель маршировал  со всеми.  Вместе с
другими  горланил он песню,  но про себя  тихо повторял в такт совсем другие
слова: майор--должен--умереть. Майор --  должен--умереть.  Как  положено, он
глядел  в затылок  марширующему  впереди Артуру 6/56,  но  сегодня он  видел
больше  обычного:  словно  спала  с  глаз невидимая  пелена  и  раздвинулось
необычайно  поле  зрения,  теперь  он  видел  каждую складку  на  подтянутых
солдатских  формах,  фиксировал каждое движение своей шеренги,  равномерное,
пульсирующее, просветы между рядами, тусклый свет унылого желто-серого неба,
большую часть которого закрывал нависающий над лицом край каски.
     Он был  частью  огромного тела,  которое маршировало, горланило  песни,
переходило  на  бег,  бросалось  на землю,  затем  мигом  вновь поднималось,
маршировало, переходило на бег. Он наблюдал это с внезапно  открывшейся  ему
новой  точки зрения,  словно со  стороны, будто  интересно  заснятый учебный
фильм.  По-настоящему  же  осмысленное  существование  началось  лишь  после
упражнений в стрельбе, в момент чистки оружия.
     На складе  оружия они получили пистолеты, теперь все сидели в укрытии и
чистили их. Пистолет состоял из двенадцати отдельных частей, все они могли с
закрытыми  глазами  разобрать  и  собрать  его  снова.   В  конце  получаса,
отведенного  на чистку оружия, капрал  лично проверял, насколько  безупречно
почищены  пистолеты  и смазаны ли  они сульфидно-молибденовой пастой.  После
проверки он снова их отбирал.
     Абелю  необходим  был  пистолет.  Это была  наиболее трудная  часть его
плана,  но он уже знал решение. На контрольном кольце Абеля выгравирован был
номер  7/56.  Это  значило, что по  росту он  шел седьмым в пятьдесят шестой
шеренге, седьмым он шел  и когда его взвод, всегда  занимавший одну комнату,
выстраивался  в ряд. Если капрал начинал перекличку справа -- а так он делал
всегда,--Абель оказывался  седьмым.  За  ним следовали  еще  трое. Их оружие
капрал мог проверить минуты за две. По расчетам Абеля  выходило не  так уж и
мало; чтоб разобрать и снова собрать пистолет, ему требовалось лишь тридцать
секунд, однако пришлось все-таки прибегнуть к трюку, чтоб отвлечь  внимание.
Больше подходил для этой цели номер 9/56, товарищ по взводу Аллан, туповатый
парень, но с достаточно умелыми руками.
     У Абеля  не  было часов,  да  и  в  казарме их  тоже  не было;  подъем,
построение на плацу и окончание упражнений, тренировок, дежурств,  равно как
и  отбой,  отмечались  звонками,  от  центральных  часов  сигналы  по  радио
разносились по  всем помещениям. К центральному пункту подключены были также
крошечные наушники, с  которыми не расставались капралы; сигналы  и приказы,
поступавшие  к  ним, оставались тайной для  рядового  состава. Поэтому Абелю
приходилось спешить с  пистолетом. Он провел  пальцами  по  подошвам  сапог,
затем старательно нанес пыль на внутреннюю поверхность ствола. Все это время
он наблюдал за капралом, пока не заметил, как непроизвольно дернулись у того
веки--знак, что время, отведенное на занятия, истекло. И тут  же послышалась
команда:
     -- Внимание!
     Многие  уже закончили чистку  и  теперь  просто  полировали ствол.  При
команде "Внимание!"  каждый обязан  был выпрямиться, каблуки вместе, руки по
швам, и уставиться на капрала. За секунду все вскочили, вытянулись по стойке
"смирно". Абель вместе со всеми.
     -- К проверке оружия приступить!
     Секунды  Абелю  оказалось достаточно  -- он  подменил  своим пистолетом
пистолет  Аллана,  лежавший  у  того  за  спиной  на  светлой  пластмассовой
поверхности  стола.  Будем надеяться,  что  Аллан  и  на  сей  раз  сработал
добросовестно, подумал он.
     Было очевидно,  что капрал всякий раз обязан наказать  по меньшей  мере
одного  из них. Попасться мог любой -- вне зависимости от того,  как вычищен
пистолет. Но  тем  вернее настигала  кара того, кто  в самом деле оказывался
небрежен.
     И  вот  капрал  перед Абелем.  Взял  оружие у  него из  рук  и медленно
повертел перед глазами. Абель услышал собственное учащенное дыхание. Глаза с
расширившимися  серыми  зрачками,  не  мигая, уставились на  оружие.  Пальцы
капрала  погладили  ствол,  нажали  на  спусковой  крючок.  Раздался  щелчок
электрического  зажигания. Капрал  вернул  Абелю  пистолет.  Абель  бесшумно
перевел дух. Нужно было чуть-чуть подождать, потом действовать дальше.
     Неотвратимый рок поразил Аллана.
     -- Интересно, о чем вы при этом думали?
     Капрал произнес свой вопрос угрожающе спокойно.
     Аллан в полном  недоумении уставился на него. Капрал придвинулся к нему
вплотную.
     -- Что, не слышно? О чем думали, я спрашиваю!
     Рука капрала потянулась к портативному мегафону.
     -- Почему не отвечаешь, мешок с дерьмом! Что, со
     всем оглох?
     Усиленные мегафоном, слова капрала гулко раскатывались по помещению.
     -- Шаг вперед!
     Аллан  быстро выступил вперед,  вытянулся  по  стойке  "смирно". Капрал
поднес усилитель вплотную к уху Аллана.
     -- А сейчас вы слышите лучше? Может, теперь соблаговолите ответить?
     -- Я был недисциплинирован, прошу меня наказать,--произнес Аллан.
     Но капрал уже вошел в раж. Он вновь поднял мегафон.
     -- Я спросил, лучше ли ты теперь слышишь? Почему не отвечаешь, свинья?
     Все  знали,  что это  значит. Такова была  обычная процедура:  прелюдия
перед вынесением приговора. Приговор, естественно, обжалование не подлежал.
     -- Час в музыкальной комнате.
     Осужденный вернулся в строй. Он был обречен провести час отдыха  с трех
до четырех в озвученной тюремной камере, применявшейся также  для тренировки
выдержки и самообладания.
     Резко зазвенел звонок. Капрал закончил проверку.
     -- Построиться перед бараком! Марш, марш!
     Взвод устремился к дверям, потом выстроился в ряд.
     -- Приготовиться к сдаче оружия! Шагом марш!
     У самого склада они остановились. Нужно было подождать-- перед ними еще
два взвода, они стояли в  ряд. Каждый подавал пистолет капралу, тот принимал
его и вкладывал в отверстие в стене. Щелкало счетное устройство, и пистолеты
один за другим исчезали внутри.
     -- В казарму, шагом марш!
     Они зашагали в обратном направлении.
     -- По помещениям разойтись! Приготовиться к занятиям спортом!
     Солдаты поспешили к шкафчикам,  чтобы  переодеться в  спортивную форму.
Пока они  переодевались, Абель сунул кое-что  под матрац  своей койки. Когда
всеобщее внимание приковано было к Аллану, Абель у него за спиной разобрал и
вновь собрал пистолет. Теперь один из пистолетов, хранившихся на складе, был
недоукомплектован. В нем не было  батарейки  с зажигательным устройством. Но
по внешнему виду обнаружить это было невозможно.

2

     Сначала был только серебристый туман. Ничего, кроме лишенного очертаний
серебристого тумана.
     В течение нескольких секунд он пытался собрать все свои силы, но слабая
искра сознания, внезапно вспыхнувшая в нем, погасла, и вновь он провалился в
бездонную тьму.
     Долгое время пребывал он в невесомой неосязаемой пустоте.
     Потом вновь стал осязаемым туман. И вновь  мучительно напряглось что-то
внутри, пытаясь выйти за пределы бесформенного.
     Вдруг  выступил  причудливый  черный  орнамент  и белые завитки на фоне
каких-то  серых  прямоугольников,  затем,  словно  в  проектируемой  картине
наконец-то установили резкость, все сложилось в ясную, прозрачную систему.
     Он увидел  металлический круг, окантовывающий матовое белое стекло.  Из
середины выступал  крюк,  на котором висел  шнурок  какой-то проводки. Слева
находилась  развернутая   к  нему   прямоугольная  рама--внутри  сплеталось,
переплеталось множество непонятных проводков.
     Окружающий  мир  он всегда  постигал быстрее,  чем  себя самого. Только
сейчас осознал он, что существует, что это он, его "я" находится перед этими
вещами,  перед  металлическим  кругом  и  прямоугольной  рамой.  Он   быстро
попробовал  сесть,  но воля его  проваливалась в  ничто. Попытался повернуть
голову... ничто вроде бы не мешало, но голова не шевельнулась.
     Медленно скосил он глаза вправо...
     Там было движение...
     Посреди  немыслимого  сплетения серебристых трубочек  и  шлангов  висел
резиновый красный баллон, напоминающий воздушный шар, он то раздувался... то
обвисал без воздуха... то раздувался... то обвисал.
     Процесс  этот  поражал  своей  регулярностью;  увеличиваясь в размерах,
баллон  становился  похож  на тугой мяч,  уменьшаясь, превращался в лоскуты,
складывавшиеся подобно вееру. При этом всякий раз возникал  тихий шелестящий
звук, подобный приглушенному мышиному писку.
     Рядом находилось другое приспособление: поршень медленно скользил вверх
и  вниз в стеклянном цилиндре. По трубке  туда  поступала красная  жидкость,
поршень  заталкивал  ее  в широкую  плоскую  посудину,  где она  пенилась  и
бурлила, пока не уходила вся сквозь сито.
     Лаборатория?
     Кругом  были рубильники,  выключатели,  всевозможные датчики,  провода,
прозрачные трубки... значит, все-таки лаборатория.
     Как он попал сюда? И что он здесь делает? Что с ним произошло?
     Он закрыл глаза, в сознании смутно  пронеслись неясные воспоминания, но
они ничего не  объяснили. Прошлое  вносило беспокойство  в его скорлупу, где
было тихо и отсутствовали  всякие желания,  хотелось  поскорее отделаться от
него. Мысли заставляли напрягаться. Мысли причиняли  боль. Следовательно  --
не  думать.  Отдаться приятным  ощущениям.  И пока  он лежал,  закрыв глаза,
медленно  начали  просыпаться другие  органы  чувств, они впитывали  то, что
приятно струилось на него извне:  обволакивающее тепло, ощущение парящего  в
пространстве  собственного тела,  незнакомый,  но  приятный  запах  каких-то
неведомых  химикалиев, тихое, усыпляющее