апнулась, словно подыскивая нужное слово,--уйдет.
     -- Но  где мы?--воскликнул  Фил.  Он давно  уже раскрыл  глаза и теперь
судорожно  пытался приподняться,  чтобы увидеть Крис. Вот  она. сидит  возле
стены, у  него в ногах, в черном пластмассовом кресле. Она тут же вскочила и
бросилась к нему. Ласково, но твердо заставила лечь на подушки.
     Не надо волноваться! Все в порядке! Успокойтесь!
     Фил  был слишком  слаб, чтоб  оказывать  сопротивление. Он вынужден был
подчиниться, но мысль  его работала.  В прошедшие дни он тоже иногда задавал
вопросы,  но  так, мимоходом, не ожидая,  да, в общем, и  не  желая получить
ответ. А теперь он не понимал -- как мог пребывать в неведении?
     --  Вы  мне   обещали,   Крис,--напомнил  он.--Вы  собирались  мне  все
рассказать!
     Обещала, но я ведь  не сказала, когда. Поймите: сейчас, после всех этих
нагрузок,  момент  очень  неподходящий. Как только  вы немного  окрепнете, я
сдержу свое слово.
     Ну ладно, делайте  со мной все, что хотите,-- сказал Фил.--  Прекрасно.
Больше я не стану вас спрашивать. И вы мне сейчас не нужны, сестра. Оставьте
меня, пожалуйста, одного!
     Глаза  Крис  удивленно  расширились.  Но  он  не  смотрел  на  нее,  он
равнодушно уставился в потолок.
     Я останусь здесь столько, сколько нужно,-- сказала Крис и направилась к
своему креслу. Фил услышал, как  она беспокойно ерзает в нем. Он задел ее, и
это его порадовало.  В этот миг  он  был  ожесточен,  ожесточен против всех.
Все--это доктор Миер и Крис, обращающиеся с ним, как с мебелью.
     Он закрыл глаза и постепенно успокоился. Через какое-то время произнес:
     -- Я не хотел вас обидеть, Крис!
     -- Я не обиделась,--ответила она.
     Сейчас,  когда он  медленно вновь  превращался в человека,  наделенного
волей и разумом,  ему особенно невыносима была  собственная слабость, хотя и
уменьшавшаяся с каждым  часом. С  радостью ощущал  он, как мускулы  начинают
повиноваться  ему.  Упражнялся он  теперь регулярно. Ремни приковывали его к
постели,  не  позволяя  двигаться, он довольствовался тем, что натягивал их.
пытаясь приподняться,  и вскоре у него это стало получаться.  Упражнялся  он
молча,  ожесточенно,  скрывая  свои занятия  от  сестры  и врача. Для  такой
скрытности не было особых причин, но таков  уж был его характер,-- хотелось,
чтоб и у него было что-то свое, недоступное другим.
     Через четыре дня после того, как забилось его сердце,  удалось вытащить
правую руку из петли, сковывающей его запястье.
     На следующий день  он сумел протянуть правую руку к ремню, стягивающему
левое  плечо. Он долго возился,  пытаясь пальцами расстегнуть его, потом еще
дольше пытаясь застегнуть. Но застегнул он его так, что никто и предположить
бы не смог, что он его расстегивал.
     Еще через день ему удалось освободить обе руки. Теперь он мог опираться
на них в своих упражнениях.
     Спустя  еще четыре  дня он  сумел ослабить  ремень, стягивающий грудную
клетку, и ему удалось приподнять тело на два сантиметра.
     Обретенная свобода движения позволила ему  лучше изучить палату. Вскоре
он точно  знал каждую деталь, знал, что  над его головой в стену вмонтирован
видеофон, а над ним два ряда  люминесцентных ламп, что несколько медицинских
приборов, назначение которых он пока не  выяснил, расположены у него в ногах
возле  стены, и  там  же  шкаф  со  стеклянными  стенками, а внутри в ящиках
серебристо  отсвечивающие приборы  и сосуды.  К  большому  его сожалению,  в
палате  не  было  окон.  И  невозможно  было установить,  где он  находится.
Неоднократно  пытался  он нажать клавишу видеофона,  но  безуспешно: кровать
была слишком далеко от стены.
     Единственный участок, который  он  пока не  в  состоянии был осмотреть,
находился под ним. Он решил исследовать его на ощупь. Рука нащупала какой-то
ящик  со  множеством  клавиш  и  кнопок, укрепленный на  поперечной  штанге.
Недолго думая, он нажал на клавишу.
     Под  ним  что-то тихо заурчало--пять  секунд,  не больше,-- потом вновь
стало тихо. Слева от него на стене, наполовину скрытой различными приборами,
что-то изменилось, но он пока не понял, что.
     Он  убрал правую  руку с клавишной  панели и  оперся на  локоть,  чтобы
повернуться влево. Ему удалось это с трудом, ремень  на груди был  стянут, и
он  поспешно  расстегнул  его.  Снова   попробовал  нащупать  точку   опоры,
соскользнул, снова  оперся на локоть и  на несколько сантиметров продвинулся
вперед. Внезапно сопротивление ослабло, плечо выскользнуло  из углубления, и
вот уже его голова над краем  кровати. Быстро повернувшись влево, он  бросил
взгляд между приборами...
     Сначала он ничего не понял. Только то, что  снаружи была ночь. В слабом
освещении  заметна была часть широкого  серебристого диска да  сходившиеся к
нему  прямые  серебристые  лучи.  На  темном заднем  плане видны  были белые
мерцающие точки--небо,  под  ним было темное звездное  небо. У него внезапно
закружилась голова, показалось, будто он падает в бездну. Ножки  его кровати
упирались в  пустоту, и  вместе с кроватью он падал  в  черную пропасть.  Он
потерял сознание.
     Открыв  глаза,  он увидел перед  собой полное  дружеского участия лицо,
чуть приоткрытый рот, светлые пряди волос.
     -- Крис,--прошептал он.
     Вытянув руку, притянул ее лицо  к своему. Оно было теплым  и нежным, он
прикрыл от счастья глаза, пальцы  поглаживали ее светлые  локоны на затылке.
Ее рука гладила  его волосы, виски.  Потом  она высвободилась,  но  какое-го
время  еще  оставалась  совсем  близко, так  что он даже  не  мог  отчетливо
разглядеть ее черты.
     -- Так это... значит... мы в космосе,-- выдавил он.
     --  Я зашторила иллюминатор,--сказала она.--С нами  ничего не случится.
Мы на космическом корабле. В полной безопасности.
     -- Но... Земля?..
     -- Земля от нас далеко. Мы очень далеко удалились от нее... От Земли.
     -- Но что случилось?.. Что происходит?..
     --  Почему  ты  все  время  спрашиваешь?  --  В  размытых  чертах  ярко
выделились  карие глаза.  Мягкая рука легла ему на лоб. Взгляд у  него  стал
молящим.
     --   Земля,--сказала   она,--нашей  Земли  больше  нет.  Что   от   нее
осталось--это океан горящей лавы и пепла. Шеф сказал, выгорел весь дейтерий.
Что это значит, вам, наверно, лучше понятно, чем мне. Кто-то где-то применил
супербомбу. Мы даже не знаем, кто. И начала гореть вода. Вся вода, что  была
на Земле. Ручейки, реки, озера, моря. Ученые утверждали, что это невозможно.
Теперь все  наверняка  мертвы --никто и  не  понял, в  чем было дело.-- Крис
подперла рукой  подбородок и продолжила: --Я  находилась над Землей на  этом
корабле, на расстоянии двадцати тысяч километров. Я  видела, как  это  было.
Пошло   откуда-то  слева,   с  восточного  побережья  Канады.  В   море  это
расползалось,  как  красные чернила  по  промокашке. Там,  где  доходило  до
побережья, в материки врезались огненные языки, они разветвлялись, становясь
все  тоньше и тоньше--оранжевые,  с ядовито-зеленой  каймой. А потом был уже
только белый жар. Я  больше немогла  туда  смотреть--это было как Солнце. Мы
задраили люки и помчались прочь от Земли.
     Крис замолчала.
     -- Что было со мной?--слабым голосом спросил Фил.
     -- Вы тоже были на этом корабле. Без сознания. Вам повезло.
     -- Говори мне, пожалуйста, "ты",--попросил Фил.
     --  Ты  был  без  сознания,--  сказала  Крис.--  Тебе  повезло,--Потом,
помолчав, через некоторое время  она добавила: -- Я  никогда не смогу ничего
забыть.  Это  был  конец.  После  такого  все  теряет  смысл.  --  И.  вновь
помолчав:-- Я  боялась говорить тебе...  Фил глубоко вздохнул. Чуть отдающий
химикалиями  воздух  заполнил  легкие,  не  ставшие еще  в  полной  мере его
собственными легкими.
     -- Молчанием ведь ничему не поможешь.
     -- Ты еще не понимаешь до конца,--сказала Крис.
     -- Возможно, ты и права,--ответил Фил.
     Крис поднялась.
     --  Давай я снова  затяну ремни.  Может зайти доктор Миер. Ты не должен
больше этого делать.--Она разложила, как положено, тонкие руки больного.--Ты
мог  бы просто  погибнуть. Голова  твоя  свисала с кровати. Шланг, ведущий к
аорте, был согнут и сильно  сдавлен.  Как можно  быть  таким легкомысленным!
Людей сейчас осталось мало.
     Теперь Фил мог спросить все что угодно, и он получил  бы ответ,  в этом
сомнения не было. Но  сначала ему  надо было обдумать услышанное. Он покорно
позволил ей делать все что нужно.
     --  Сейчас   ты  будешь   облучаться,--сказала  Крис--Ультрафиолетовыми
лучами. Это важно.  Организм нуждается в них,  чтобы восстановить ферментную
систему. Пока  ты еще питаешься внутривенно, но ведь рано или поздно  начнет
работать  желудок.  Постепенно  мы  перейдем  к нормальному  питанию. А  это
необходимая подготовка.
     Она  надела  Филу  очки с толстыми  защитными стеклами,  взяла за ручки
металлический  предмет,  по-прежнему  висевший  над ним, опустила  его вниз,
потом включила прибор, и стекловидная поверхность внутри металлической сферы
начала  с  тихим  гудением раскаляться,  словно  наполняясь  идущим  изнутри
светом. Свет будто  инеем покрыл лицо и верхнюю часть туловища Абельсена, он
словно окутал его мягким бархатным покровом, который не грел.
     Через  пять  минут   сестра   отключила   прибор,   отвела   в  сторону
ультрафиолетовую лампу. Наклонившись  к Филу, она бегло коснулась губами его
губ.
     -- А теперь спи,-- приказала она.
     И вышла.

9

     На утренней поверке майор сказал:
     -- Каждый  день солдата--это подготовка к великой  войне. Мы не  знаем,
когда нападет враг,  но мы готовы  отразить это  нападение.  Когда бы он  ни
нанес  первый удар,  на удар мы ответим ударом. Мы  будем сражаться, пока не
победим или  погибнем.  Мы выполним наш  воинский долг, отстаивая  свободу и
отечество.
     Выстроенные шеренги замерли в едином  порыве. Жесткие, целеустремленные
лица были обращены к майору. Абель стоял  рядом с Остином. Оба уставились на
майора, не мигая.
     -- Мы должны постоянно работать над собой, чтобы сохранить максимальную
боевую готовность. Мы должны  неослабно  бороться против внутреннего  врага.
Мы,  солдаты,  всегда смотрим  только  вперед. Ничто не  может  помешать нам
исполнить свой долг. Вдумайтесь в это, соратники: ничто не помешает!
     Впервые майор шевельнулся -- он  расправил плечи и теперь стоял  прямее
обычного, один среди плотной массы своих солдат.
     -- Каждый день может разразиться война.  Мы должны быть готовы к этому.
В любой момент. Возможно, война ближе, чем мы подозреваем.
     Он замолчал. Солдаты не шелохнувшись ждали следующего приказа:
     -- Для приема таблеток разойдись!
     Как нечто единое,  слитное, выросли перед строем  десять сержантов, они
передали  команду дальше.  Залпы  отрывистых  слов  громыхнули  над  строем.
Неподвижность   сменилась   внезапной   толчеей,  наступил   момент   хаоса,
бессмысленной давки  и толкотни, солдаты рассредоточились, исполненная долга
целеустремленность и автоматическая готовность  все приказы исполнять  бегом
способствовали мгновенной  перестройке рядов--выстроившись  елочкой,  взводы
готовы были разойтись разных направлениях.
     Всякий  день  начинался в  точности,  как другие.  Все  приказы звучали
одинаково, не было различия между вчера, сегодня, завтра. Или все-таки было?
     Абель  слышал волнение в голосе майора, предрекающего  им скорую войну.
Часто  ли  прежде он  говорил  об  этом? Абель не  помнил.  Уголком глаза он
наблюдал за майором...
     И   все-таки  отличие  было.  Майор  стоял  не  один--десять  сержантов
выстроились перед ним в ряд. Он что-то говорил, но только сержантам, мегафон
был отключен, майор держал его в руке.
     И еще одно отличие. Когда они выстроились для приема таблеток,  рядом с
круглыми раздаточными отверстиями склада медикаментов стояли сержанты.
     Когда из  желобка вылетел целлофановый  пакетик,  Абель почувствовал на
себе взгляд сержанта. Медленно, чтоб  выиграть время,  он разорвал  пакетик,
сунул в рот одну таблетку за другой, в том числе черную; пришлось держать ее
под языком, пока он снова не стал в строй. Лишь тогда он ее выплюнул.
     Итак, у них возникли подозрения. В  таком случае у него не так уж много
осталось времени. Но ему и не нужно было теперь много времени.
     Стрельбище находилось на краю учебного плаца. Мишени развешаны  были на
стене, их обрамляло  довольно сложное устройство, позволявшее после  каждого
выстрела  опускать  мишени  вниз и контролировать точность попадания.  После
чего  большие,  светящиеся  цифры  на  черном  табло  слева  демонстрировали
количество выбитых  очков.  В пятидесяти метрах от мишеней находился огневой
рубеж, откуда производились выстрелы.
     Сейчас перед ним стояли десять солдат из пятьдесят шестого взвода.
     На огневой рубеж, марш!
     Они бросились вперед, легли, заняли позицию.
     -- Всем построиться, быстро!
     Капрал  стоял на сухой  бетонной дорожке. Солдаты -- в жидкой грязи. Во
всех ямках, углублениях стояла вода.
     -- На огневой рубеж, марш!
     Они бросились врассыпную.  Брызги  воды. Комья грязи.  Форма  залеплена
грязью и глиной. Громыхнул артиллерийский залп, в тот же  миг они рухнули на
землю, заняли позицию.
     --  Слишком медленно! Всем построиться!  Кругом, марш! Воздух,  всем  в
укрытие! Встать, бегом марш! Воздух! Встать,  бегом марш! Отделение, кругом!
Воздух, в укрытие!
     Земля  была мягкой. Лежать было хорошо. Но форма,  намокая, становилась
все  тяжелее.  На коленях  и локтях  она давно  уже  промокла насквозь. Лица
измазаны глиной.
     -- Встать, бегом марш! На огневой рубеж!
     На  ходу  они  извлекали  пистолеты.  Падая,  тут  же  изготовлялись  к
стрельбе.
     --  Стреляем  по мишеням,--сказал  капрал--Каждому пять выстрелов. Арчи
пятьдесят шесть  дробь один начнет. Считаю: раз, два, три, огонь! По команде
"огонь"--стрелять. Внимание: раз, два, три, огонь!
     Прогремел  первый  выстрел. Мишень  опустилась.  Слева  зажглась  цифра
"три".
     Арчи попробовал успокоиться. Примерился, тщательно  прицелился, спустил
курок. "Два". Потом он выбил "семерку", "четверку" и снова "четверку".
     Капрал взревел:
     --  Это скандал!  Хлопушка чертова! Баран! Арчи!  Доложитесь  во  время
дневной поверки! Ясно?
     Арчи вскочил:
     -- Так точно, господин капрал!
     -- Слушаюсь,  господин капрал!  Так  следует отвечать!--Капрал рычал  в
мегафон как зверь--Почему отвечаете  шепотом?  У вас что, легкие  слабые?  А
может,  дух  захватило?  Тогда потренируйтесь--сто  приседаний.  Руки  перед
собой! Начали!
     Некоторое время капрал наблюдал за ним. Потом вздохнул:
     --  Следующий!  Адам  пятьдесят  шесть  дробь два! Вы  стреляете лучше.
Поняли?  Я  приказываю  стрелять  лучше,  наш взвод должен  показать  лучший
результат. Это приказ. Все поняли?
     Они   мгновенно   вытянулись,  будто  кто-то  дернул  их  за  невидимую
веревочку.
     -- Так точно, господин капрал.
     -- Хорошо,-- сказал капрал. Он разглядывал свой
     взвод.  Подбородок  выдвинут  вперед.  Он  резко  поворачивал  головой,
переводя взгляд с одного на другого.
     --  На огневой  рубеж! Кто не  выбьет лучший результат,  чем этот,-- он
презрительно  показал на  Арчи,--  с тем я  разделаюсь как  следует.  Это  я
обещаю. Итак, Адам!
     Внимание! Раз, два, три, огонь!
     Адам стрелял лучше, но тоже не очень хорошо. Подошел черед следующего.
     Выстрелы  следовали  короткими сериями. Медленно  приближалась  очередь
Абеля, седьмого в ряду.
     В магазине у Абеля  было пять патронов,  но он не собирался расстрелять
их  все. Патроны  нужны  были  для другого.  Трех попаданий в мишень  вполне
должно было хватить.
     -- Абель пятьдесят шесть дробь семь. Покажите свое мастерство!
     Абель был хорошим стрелком, и капрал ждал от него  многого. Но  сегодня
Абелю  придется его разочаровать. Два выстрела мимо мишени--по меньшей  мере
два часа дополнительных упражнений. Но он займется этим с удовольствием.
     -- Внимание! Раз, два, три, огонь!
     Первый   выстрел  как  обычно.  "Десятка".  Он  взвел  курок   и  вновь
прицелился.   Капрал   стоял   достаточно  далеко.  Сейчас   Абелю  придется
рискнуть...
     Огневой рубеж далеко  вытянулся в длину. Всего сто мишеней. Сто человек
выполняли упражнение вместе,  в лучшем случае десять из них получали команду
"огонь" одновременно.  Выстрелы раздавались  непрерывно,  когда ближе, когда
дальше.  Треск  выстрелов  прочно врезался  в  сознание  Абеля,  Прежде,  до
обретения  собственной воли, Абель  испытывал удовольствие, представляя себе
на досуге стаккато пистолетных  выстрелов; такое же  удовольствие доставляли
ему грохот марширующих колонн, хриплые, отрывистые приказы. Сегодня для него
это было немыслимо.
     Он  знал  закон  пистолетной стрельбы.  Крайне  редко  звучал  одинокий
выстрел, чаще это были два выстрела, один за другим, еще чаще--три выстрела.
Четыре выстрела подряд звучали уже намного реже,  еще  реже -- более длинные
серии.
     Абель  ждал  отдельного выстрела,  и как  только  после короткой  паузы
выстрел  прозвучал,  он положился  на  судьбу:  выстрел должен  был  открыть
очередную короткую серию,-- и он  оказался прав. Он  сделал вид, будто нажал
курок, дернул рукой, будто от отдачи, и снова взвел курок.
     Мишень пришла в движение...
     Да,  мишень опускалась--он  не  мог понять  почему: ведь  он  не сделал
выстрела.  Он  покосился на капрала...  глаза его  были  прищурены,  он ждал
результата.
     -- Очень прилично, Абель,--произнес он.
     Абель  глянул  вперед:   там   светилось   "двенадцать".   Неужели   по
рассеянности  он  нажал  курок? Он собирался  повторить  трюк  при следующем
заходе, но сейчас  осторожность уже не имела смысла.  Один выстрел он сделал
нормально и  выбил "девятку". Два последних он  только изобразил: результаты
были "десять" и "восемь".
     Абель  не мог понять, что произошло.  Он верил  в успех придуманного им
трюка,  он положился  на то,  что выстрелы  шли сериями, и учел  миниатюрный
микрофон  за  ухом  капрала,  ослаблявший  его  слух, он  готов был  понести
наказание за два промаха.  Но  необъяснимым образом  все удалось даже лучше,
чем  он  предполагал. Он  не стал  дальше ломать себе  голову.  Главное--все
удалось.
     После него стреляли еще трое, но он не прислушивался к стрельбе. Извлек
из магазина три неизрасходованных патрона, теперь они,  маленькие и твердые,
лежали  в его  ладони--крошечные,  металлические  цилиндры,  несущие  боль и
кровь. Он держал в руке смерть. И впервые с тех пор, как помнил себя, он был
счастлив.
     Когда после обеда они вернулись в казарму, их встретил невиданный хаос.
Все  шкафчики  были  открыты  и  сдвинуты  с мест;  содержимое  в беспорядке
валялось  на  полу --  плащи, брюки, куртки,  шапки, парадная форма, которую
надевали по воскресеньям, заучивая вслух  установочные  тексты  на неделю, а
еще на  парад, который принимали майор и унтер-офицеры; ранцы,  противогазы,
палаточные  брусья,  полотенца,  мыльницы,  нижнее  белье, спортивная форма,
сорочки --  словом, весь скудный и  однообразный  солдатский  скарб. Ящики с
сапожными и одежными щетками были  раскрыты, щетки, тряпки, тюбики  валялись
повсюду. Даже одеяла,  подушки,  матрацы  валялись  рядом  с кроватями,  чьи
пустые металлические каркасы непривычно возвышались в помещений.
     Сержанты провели  инспекцию.  В солдатских мозгах  заработала  мысль  о
возможных ошибках, упущениях, недочетах. Все ли стояло на положенном  месте?
Все  ли  было чистым?  Хотя они  постоянно принимали  возможную  инспекцию в
расчет  и, убираясь,  старались  соблюдать  предписанный  порядок,  всех  не
оставляло  чувство  вины.  Каждый  знал:  сержанты  всегда  и  везде  найдут
что-нибудь  этакое:  засохший  комок  на  башмаках или  на  одежде,  грязный
отпечаток  на пряжке  ремня, неправи