ошел к двери в  подвал  и  открыл  ее.  Он  включил  фонарик,
которым держал в руке, и я спустился вслед за ним.
   Мы пересекли подвал, шаркая подошвами по полу. Джек  отбросил  задвижку
на дверце угольного чулана. Чулан в углу  подвала  был  отгорожен  дощатой
стенкой до самого потолка. Сейчас он стоял вычищенный и  пустой  -  с  тех
пор, как я установил в доме газовое отопление. Джек  толкнул  дверцу,  луч
его фонарика потанцевал по полу и остановился ярким кругом.
   Я не был способен четко представить то, что лежало перед моими  глазами
на цементном полу.  Напряженно  всматриваясь,  я  вынужден  был  объяснять
самому себе, по частичкам, свои зрительные ощущения, стараясь понять,  что
это такое. На полулежало, решил я наконец, что-то вроде громадных  маковых
головок. Они были круглые, видимо, около метра  диаметром;  сейчас  они  в
некоторых местах полопались, и  изнутри  больших  шаров  вылезало  на  пол
сероватое вещество, похожее на густую шерсть.
   Это было лишь частью того, что я видел, все еще пытаясь  разобраться  в
своих впечатлениях. На  первый  взгляд,  эти  головки  немного  напоминали
перекати-поле, большие  сухие  шары  из  спутанных  стеблей,  легкие,  как
воздух, созданные природой, чтобы катиться с ветром  по  пустыне.  Но  эти
головки были плотно закрыты. Я присмотрелся и увидел, что  их  поверхность
представляет собой сплетение жестких  с  виду  желтоватых  волокон,  между
которыми  были  натянуты,   как   перепонки,   какие-то   бурые   обрывки,
напоминавшие засохшие дубовые листья.
   - Коробочки, - медленно проговорил Джек, и  в  его  голосе  послышалось
удивление. - Майлз, семенные коробочки, о которых шла речь в газете.
   Я непонимающе уставился на него.
   - В публикации, которую ты приметил утром, - нетерпеливо произнес он, -
там, где какой-то профессор рассказывал о гигантских семенных  коробочках,
найденных где-то на ферме этой весной. - Он  подождал,  пока  я  припомню,
потом распахнул дверцу настежь.  Что-то  еще  привлекло  наше  внимание  в
дрожащем круге света. Мы залезли внутрь чулана и присели на корточки возле
этих  штуковин  на  полу,  чтобы  лучше  их  разглядеть.  Каждая   головка
потрескалась в трех или четырех местах, и  часть  заполнявшего  их  серого
вещества выползла  на  пол.  И  сейчас,  приблизив  фонарик,  мы  заметили
интересную вещь. Выползая из головок, серая шерсть по краям белела,  будто
контакт с воздухом лишал ее окраски. К  тому  же  -  это  невозможно  было
опровергнуть, потому что мы воочию это видели - запутанные волокна  серого
вещества сжимались, спрессовывались, приобретая форму.
   Как-то я видел куклу, изготовленную каким-то первобытным племенем Южной
Америки.  Кукла  была  сделана  из  гибких  лозинок,  грубо  сплетенных  и
перевязанных в нескольких  местах  так,  что  они  образовывали  туловище,
голову, руки и ноги, торчавшие в разные стороны. Всклокоченная волокнистая
масса, напоминавшая серые конские волосы, у наших ног  медленно  выползала
из  перепончатых  головок,  светлела  по  краям  и  -  грубо,  но   вполне
определенно  -  начинала  приобретать  форму,  волокна   распрямлялись   и
выстраивались в нечто отдаленно напоминавшее голову, туловище и  крохотные
ручки и ножки. Они были столь же примитивны, как  та  индейская  кукла,  и
столь же безошибочно узнаваемы.
   Трудно сказать, как долго мы сидели там, пораженные  до  глубины  души,
всматриваясь в то, что происходило перед нашими  глазами.  Но  этого  было
достаточно,  чтобы  увидеть,  как  серое  вещество  продолжает   вытекать,
медленно, словно лава, из огромных головок  на  цемент  пола.  Этого  было
достаточно, чтобы увидеть,  как  серое  вещество  белеет,  соприкасаясь  с
воздухом. И этого  было  достаточно,  чтобы  увидеть,  как  эти  неуклюжие
куклоподобные создания, по мере того, как серая  шерсть  вытекает  наружу,
увеличиваются и становятся уже не столь неуклюжими.
   Мы наблюдали замерев, раскрыв рты; время от времени  бурая  поверхность
огромных головок трескалась - словно разрывали  пополам  сухой  лист  -  и
головки  понемногу  оседали,  медленно  расползаясь  по  мере  того,   как
лавоподобный  поток  вещества,  которым  они  были  заполнены,   продолжал
изливаться наружу, будто  тяжелый  вязкий  туман.  И  точно  так  же,  как
неподвижные тучки в тихом  небе  незаметно  меняют  форму,  эти  кукольные
создания на полу становились уже не куклами более.  Вскоре  они  сделались
величиной с грудного ребенка,  а  головки,  где  находилось  вещество,  из
которого  они  сформировались,  рассыпались  на  мелкие   кусочки.   Почти
незаметный ткацкий процесс в белеющем волокне продолжался: теперь на лицах
этих созданий появились намеки на глазные впадины,  начали  вырисовываться
носы,  прорезались  рты,  а  на  концах  согнутых  в  локтях   рук   стали
образовываться крохотные подобия кистей с неподвижными пальчиками.
   Мы с Джеком посмотрели друг другу в глаза, не зная, что будет дальше.
   - Заготовки, - приглушенным шепотом произнес Джек, - вот они  откуда  -
они растут!
   Мы  уже  не  в  состоянии  были  наблюдать  дальше.  Мы  поднялись   на
одеревеневшие от сидения ноги и, пошатываясь,  вышли  в  подвал,  ощупывая
глазами все вокруг в поисках хоть чего-нибудь привычного, нормального. Нам
попалась связка старых газет, и  мы  молча  уставились  на  первую  полосу
"Сан-Франциско кроникл" в заголовки об убийствах, насилии  и  коррупции  -
это были понятные, нормальные,  родные  вещи,  которые  так  приятно  было
видеть. Мы закурили и принялись молча мерить шагами подвал,  ожидая,  пока
наши запутанные, растерянные мысли придут в  порядок.  Наконец,  мы  снова
повернулись к распахнутой дверце чулана.
   Невероятный процесс  почти  завершился.  От  больших  головок  на  полу
остались только обрывки, почти что пыль. На их месте лежали четыре фигуры,
каждая  величиной  со  взрослого  человека.  Толстая  пленка  волокна,  из
которого они сформировались, слилась по краям в  ровную  поверхность,  все
еще грубую, как брезент; но она постепенно разглаживалась и белела. Четыре
заготовки с  гладкими  невыразительными  лицами  лежали  почти  готовые  к
отделке. Их было по одной для каждого из нас: для меня, Джека, для Теодоры
и Бекки.
   - Их вес, - пробормотал Джек,  пытаясь  с  помощью  слов  удержаться  в
границах здравого смысла. - Они поглощают влагу из  воздуха.  Человеческая
плоть на восемьдесят процентов состоит из воды. Они ее поглощают, вот  как
это делается.
   Я  присел  возле  ближайшей  фигуры,  поднял  неподвижную  руку,  молча
посмотрел на гладкие круглые кончики пальцев  без  рисунка,  и  у  меня  в
голове одновременно промелькнули две мысли.
   "Они добираются и до  нас",  -  сообразил  я,  поднимая  взгляд,  чтобы
посмотреть на Джека, и в то же  время  -  "Теперь  Бекки  должна  остаться
здесь".



10

   Было 2:21 утра; я только бросил взгляд на свои часы и увидел, что через
девять минут должен будить Джека на его смену.  Я  охранял  дом,  бесшумно
расхаживая вдоль дверей второго этажа в одних носках; сейчас я остановился
у двери в комнату Бекки. Я бесшумно приоткрыл ее, вошел  и  снова,  уже  в
третий раз за свою смену, ощупал каждый сантиметр комнаты лучом  фонарика,
также, как все остальные помещения. Нагнувшись, я  посветил  под  кровать,
потом открыл шкаф и осмотрел его внутри.
   Когда бело-голубой круг остановился  на  стене  над  головой  Бекки,  я
присмотрелся к ее лицу. Губы ее слегка разомкнулись, она дышала спокойно и
ровно, и приятно было видеть, как ее длинные ресницы отдыхают  на  румяных
щеках. Охваченная сном, она была чрезвычайно привлекательной, и  я  поймал
себя на мысли о том, как хорошо было бы прилечь рядом с  ней  на  минутку,
увидеть, как она сонно пошевелится, и ощутить совсем близко ее тепло.  Вон
из этой ловушки, сказал я себе и направился на чердак.
   Наверху не было ничего необычного. В  луче  фонарика  я  увидел  связку
старых платьев моей матери, которые выстроились, укрытые  от  пыли,  вдоль
железной трубы; рядом на полу стоял  пустой  комод.  Я  рассмотрел  старый
отцовский секретер, на котором все еще были свалены его грамоты и  дипломы
- их принесли из  его  кабинета.  В  этом  секретере  хранились  записи  о
насморках,  порезанных   пальцах,   переломах,   инфарктах,   скарлатинах,
дифтеритах, о рождениях и смертях  большей  части  жителей  Санта-Миры  на
протяжении двух с лишним поколений. Половина записанных тут пациентов  уже
умерла, и все, что лечил и выхаживал мой отец, стало тленом.
   Я подошел к окошку, у которого мальчишкой  любил  сидеть  с  книгой,  и
посмотрел на Санта-Миру,  лежавшую  передо  мной  во  тьме.  Там,  в  этой
темноте, спали жители города, многие из которых отец  помог  появиться  на
свет. Дул прохладный ночной ветерок, и на  тротуаре  под  уличным  фонарем
беззвучно  раскачивалась  туда-сюда  расплывчатая  тень   от   телеграфных
проводов. Отсюда я видел веранду Макнили и темную громаду их  дома.  Видно
мне было и веранду Грисонов; там мы играли с  Дотом  Грисоном,  когда  мне
было семь лет. Перила  веранды  немного  скособочились,  и  их  стоило  бы
подкрасить. Удивительно, почему они этого не делают,  думал  я,  ведь  они
всегда старательно ухаживали за домом. Дальше виднелся белый забор  Блейна
Смита; весь этот город был полон соседей и знакомых. Я знал  их  всех,  по
крайней мере в лицо, со многими здоровался или заговаривал на улице. Я тут
вырос, с детства я знал каждую улицу, дом, каждую тропинку, большую  часть
дворов, все холмы, поля и дороги на много миль кругом.
   Но сейчас город был незнакомым. С виду неизменное, все,  что  я  сейчас
видел - глазами и умом, - было каким-то чужим. Светлый  круг  на  мостовой
внизу, знакомые веранды, темные дома и сам город позади них - все вызывало
страх. Сейчас они были враждебны - все эти знакомые  вещи  и  лица;  город
изменился, превратился во что-то ужасное и обернулся против меня. Он и  на
меня охотился - это я знал наверняка.
   Заскрипели ступеньки, послышались чьи-то мягкие шаги, и я повернулся во
тьме, пригнувшись, выставив фонарик, как оружие.
   - Это я, - тихо произнес Джек, и, включив фонарик, я увидел  его  лицо,
усталое и заспанное. Когда он остановился рядом,  я  выключил  фонарик,  и
некоторое время мы молча всматривались в  Санта-Миру.  Снаружи  и  в  доме
стояла мертвая тишина: для человеческой плоти и духа то  был  час  отлива.
Вскоре Джек пробормотал:
   - Был внизу?
   - Конечно, - сказал я, потом добавил в  ответ  на  его  непроизнесенный
вопрос, - не беспокойся, каждое из них получило  по  сто  кубиков  воздуха
внутривенно.
   - Мертвые?
   Я пожал плечами.
   - Если так можно сказать о чем-то, что никогда не было живым. Во всяком
случае, они возвращаются в первозданное состояние.
   - Снова в серое вещество?
   Я кивнул и заметил  в  свете  звезд,  лившемся  через  окно,  как  Джек
вздрогнул.
   - Что ж, - проговорил он деланно спокойным тоном, - это не было манией.
Заготовки действительно  существуют.  Они  дублируют  живых  людей.  Мэнни
ошибался.
   - Да уж.
   - Майлз, что происходит  с...  оригиналом,  когда  заготовка  дублирует
человека? Их что, становится двое?
   - Очевидно, нет, - сказал я, -  иначе  мы  бы  увидели.  Не  знаю,  что
происходит потом.
   - Так для чего нужно было  всем  твоим  пациентам  обращаться  к  тебе,
уверять, будто все в порядке? Они же все лгали, Майлз.
   Я только пожал плечами; я слишком  устал,  перенервничал  и,  наверное,
разругался бы с Джеком, если бы попробовал ответить.
   - Итак, - сказал он, тяжело вздыхая,  -  что  бы  там  ни  происходило,
следует  допустить,  что  это  все  ограничивается  только  Санта-Мирой  и
ближайшими окрестностями, потому что если это не так...
   Он не договорил. После непродолжительного молчания Джек сказал:
   - Значит, нужно обыскать каждый дом, каждое закрытое помещение во  всем
городе. И немедленно, Майлз, - тихо добавил он. - Каждого мужчину,  каждую
женщину и ребенка необходимо обследовать - не  знаю,  как  и  на  что.  Но
следует выработать какой-то план, обдумать его  и  действовать  как  можно
скорее. Хочешь сигарету?
   Я взял сигарету из пачки, протянутой Джеком, и он дал мне зажигалку.
   - Городская полиция и даже полиция штата не в состоянии это сделать,  -
продолжал он. - У них нет власти; кроме того, представь себе,  как  ты  им
все это объяснишь. Майлз,  это  вопрос  национальной  безопасности.  -  Он
обернулся ко мне. - Самая  реальная  угроза.  Может,  даже  более  того  -
угроза, небывалая во всей истории  человечества.  -  Кончик  его  сигареты
засветился  в  темноте,  потом  он  продолжил  спокойно,  вдумчиво,  очень
серьезно. - Значит, кто-то - армия, флот, ФБР - не знаю, кто или  что,  но
кто-то должен занять наш город как можно скорее.  И  им  придется  вводить
комендантский час, или осадное положение, или что-то еще,  что  угодно!  И
делать все, что может потребоваться. - Он понизил голос. - Вырвать  это  с
корнем, раздавить, разбить, уничтожить.
   Мы еще некоторое время стояли неподвижно. Я  думал  о  том,  что  может
лежать вокруг, под этими крышами, скрытое в потайных  местах;  размышление
было не из приятных.
   - Внизу есть кофе, - сказал я наконец, и мы направились к лестнице.
   В кухне я разлил кофе, и Джек присел к столу. Я остался у плиты.
   - Хорошо, Джек, - сказал я, - но как? Что мы должны  делать?  Позвонить
Эйзенхауэру, что ли? Вот так запросто вызвать Белый дом, а когда президент
подойдет к телефону, рассказать ему, что здесь, в Санта-Мире,  которая  на
последних выборах голосовала за республиканцев, мы  нашли  несколько  тел,
вернее не тел, а что-то, чему мы не знаем названия, но что нас пугает, так
что, пожалуйста, немедленно высылайте морскую пехоту?
   Джек нетерпеливо пожал плечами:
   - Я не знаю! Но мы должны  что-то  сделать,  мы  обязаны  найти  способ
связаться с людьми, которые могут действовать! Перестань валять  дурака  и
придумай что-нибудь.
   Я кивнул:
   - Ладно. Пойдем по инстанциям.
   - Что?
   Прищурившись, я впился взглядом в Джека,  внезапно  пораженный,  потому
что это и был ответ.
   - Слушай, ты знаком в Вашингтоне с кем-нибудь, кто  знает,  что  ты  не
сумасшедший и твой рассказ можно принять на веру? Кто  сможет  протолкнуть
это дело до уровня, на котором кто-нибудь в состоянии что-то сделать?
   Помедлив, Джек покачал головой.
   - Нет. Я не знаю ни одного человека в Вашингтоне. А ты?
   - Нет. - Я прислонился к плите. - Даже  ни  одного  демократа.  "Пишите
своему конгрессмену!" - И тут я вспомнил. Я все-таки  знаю  одного  парня.
Единственный мой знакомый в Вашингтоне, который занимает официальный пост.
Бен Эйхлер - он был в старших классах, когда я пошел в школу. Он сейчас  в
армии, служит в Пентагоне. Но он  всего  лишь  подполковник,  а  больше  я
никого не знаю.
   - Подходит, - сказал Джек, - армия способна с этим справиться, а  он  в
ней служит. В самом Пентагоне, да еще и в немалом звании; он,  по  крайней
мере, может обратиться к генералу и не пойдет за это под трибунал.
   - Хорошо, - кивнул я. - Во всяком случае, это не  повредит.  Я  позвоню
ему. - Я поднес чашку ко рту и отхлебнул кофе.
   Джек наблюдал за мной мрачно, с растущим нетерпением, пока  наконец  не
вспыхнул:
   - Сейчас же! Черт побери, Майлз, сейчас же!  Чего  ты  ждешь?  -  потом
добавил:
   - Извини, Майлз, но мы должны действовать!
   - О'кей. - Я оставил чашку на  плите  и  направился  в  гостиную.  Джек
последовал за мной. В гостиной я снял трубку и позвонил на станцию.
   - Пожалуйста, -  начал  я,  когда  телефонистка  отозвалась;  теперь  я
говорил медленно и четко, - я хочу позвонить в Вашингтон, округ  Колумбия,
личный разговор, к подполковнику Бенджамину Эйхлеру. Номера я не знаю,  но
он есть в справочнике.
   Я обратился к Джеку:
   - В моей спальне стоит параллельный аппарат. Иди тоже послушай.
   В трубке слышались короткие высокие гудки, потом  телефонистка  сказала
кому-то:
   - Один-семнадцать вызывает Вашингтон, округ Колумбия.
   После паузы другой девичий  голос  произнес  целый  ряд  цифр  и  букв.
Некоторое  время  я  прислушивался  к  еле  слышным  трескам,  отдаленному
жужжанию, случайной перекличке телефонисток в других городах,  к  обрывкам
чьих-то далеких разговоров. Потом телефонистка в Вашингтоне запросила бюро
информации, и ей  дали  номер  подполковника  Эйхлера.  Наша  телефонистка
вежливо попросила меня записать его на будущее, и я пообещал это  сделать.
Через полминуты в маленькой коробочке возле уха зазвучали сигналы вызова.
   После третьего гудка трубку подняли, и я услышал четкий голос Бена:
   - Алло?
   - Бен?  -  я  немного  повысил  голос,  как  это  всегда  делается  при
междугородном разговоре. - Это Майлз Беннелл, из Калифорнии.
   - Привет, Майлз! - В голосе появились нотки радостного удивления. - Как
ты там?
   - Замечательно, Бен, просто роскошно. Я тебя не разбудил?
   - Да чего там, Майлз, нет, черт побери. Здесь уже половина  шестого.  С
чего бы это мне спать?
   Я слегка усмехнулся.
   - Извини, Бен, но тебе уже пора просыпаться. Мы, налогоплательщики,  не
для того даем вам такое жалованье, чтобы вы  дрыхли  целый  день.  Слушай,
Бен, - я стал серьезным, - у тебя есть время? Примерно  с  полчаса,  чтобы
выслушать то, что я тебе расскажу?  Это  страшно  важно,  Бен,  и  я  хочу
разъяснить толком, сколько бы  это  ни  заняло  времени.  Ты  можешь  меня
внимательно выслушать?
   - Конечно, подожди минутку. - Через некоторое время он добавил: -  Взял
сигареты. Валяй, Майлз, я готов.
   Я начал:
   - Бен, ты меня знаешь, знаешь достаточно хорошо. Сразу говорю тебе, что
я не выпил; тебе известно, что я не сумасшедший и не разыгрываю  идиотских
шуток с друзьями среди ночи, да и в другое время. Я должен рассказать тебе
такое, во что трудно поверить, но это правда,  и  я  хочу,  чтобы  ты  это
понял, пока будешь слушать. Ладно?
   - Да, Майлз. - Тон был спокойный, ожидающий.
   - Примерно неделю назад, - начал я, - в четверг... - и затем,  вдумчиво
и неторопливо, я попытался рассказать ему все, начиная  с  первого  визита
Бекки, и закончил рассказ событиями этой ночи.
   Это не простое дело  -  рассказывать  по  телефону  долгую,  запутанную
историю, не видя лица собеседника. К тому же связь была  плохой.  Поначалу
мы с Беном слышали друг друга так, будто находились в  соседних  комнатах.
Но когда я стал рассказывать о том, что  произошло,  связь  ухудшилась,  и
Бену приходилось чуть ли не каждый раз переспрашивать меня; я  должен  был
чуть ли не орать, чтобы он меня понял. Когда ты вынужден  повторять  почти
каждую фразу, невозможно толком ни разговаривать, ни  думать.  Я  постучал
рычажком и попросил телефонистку отрегулировать связь. На некоторое  время
слышимость улучшилась, но едва я  начал  говорить,  как  в  трубке  что-то
пронзительно завизжало, и мне пришлось снова повысить голос. Дважды  связь
прерывалась совсем, и у меня в  ухе  раздавался  непрерывный  сигнал.  Под
конец я  разозлился  и  накричал  на  телефонистку.  Разговор  был  крайне
неудачным, и когда я в конце концов закончил рассказ, я понятия  не  имел,
понял ли что-то Бен где-то там, на другом конце континента.
   Он отозвался, когда я закончил.
   - Понятно,  -  задумчиво  проговорил  он,  затем  на  минуту  замолчал,
размышляя. - Чего же ты от меня хочешь? - медленно добавил он.
   - Не знаю, Бен. - Слышимость теперь была едва ли не чудесной. -  Но  ты
понимаешь, что надо что-то делать. Бен,  раскрути  это  дело.  Сейчас  же.
Сделай что-нибудь у себя в Вашингтоне, и пусть это дойдет до кого-то,  кто
может действовать.
   Он деланно рассмеялся:
   - Майлз, ты забыл, кто я такой? Я подполковник - в  Пентагоне  это  все
равно, что капрал в полку.  Почему  я,  Майлз?  Разве  ты  не  знаешь  тут
кого-нибудь другого, кто действительно может...
   - Нет, черт возьми! Я бы тогда к ним и обратился! Бен,