сывая  губу.  Свой
вопрос она уже не повторяла.
   - А Джек проснется? -  вновь  произнесла  она.  -  Я  смогу  его  сразу
разбудить?
   - Конечно. Ударите по щеке  -  мигом  подскочит.  Слушайте:  даже  если
ничего не произойдет, разбудите его,  если  почувствуете,  что  больше  не
выдерживаете. Тогда можете вместе приехать ко мне на все остальное  время,
если захотите.
   Она кивнула и опять уставилась в пол. Наконец она выговорила:
   - Думаю, что смогу. - Она мрачно взглянула на Джека. - Раз уж  я  знаю,
что смогу разбудить его в любой момент, думаю, что выдержу.
   - Может, останемся с ней? - спросила Бекки.
   Я пожал плечами.
   - Не знаю. Наверное, не нужно. По-моему, оставаться  должны  только  те
люди, которые здесь живут, я не уверен, что иначе это сработает.  Хотя  не
знаю, почему я так говорю; это только предчувствие, интуиция. Тем не менее
я считаю, что здесь должны находиться только Джек с Теодорой.
   Джек кивнул и, спросив взглядом согласия Теодоры, сказал:
   - Мы попробуем.
   Потом мы еще немного посидели и поговорили, поглядывая на огни города в
небольшой долине внизу. Но тема была исчерпана, и где-то около двенадцати,
когда огни в основном уже погасли, мыс Бекки встали  и  начали  прощаться.
Беличеки оделись и поехали  с  нами,  чтобы  подобрать  машину  Джека.  Он
оставил  ее  на  Саттер-плейс,  за  полтора  квартала  от  кинотеатра.  Мы
остановились там, и, когда Беличеки выходили, я еще раз напомнил  Теодоре,
чтобы она разбудила Джека и они оба оставили дом, если с телом  в  подвале
будут происходить какие-нибудь изменения. Я достал из  саквояжа  несколько
таблеток секонала и дал их  Джеку,  объяснив,  что  одной  достаточно  для
крепкого сна. Потом они попрощались - Джек с  легкой  улыбкой,  а  Теодора
даже не пыталась изобразить ее, сели в свою машину и поехали домой.
   Когда я вез Бекки пустыми улицами, она тихонько спросила:
   - Майлз, тут нет связи? Между этим и... тем, что с Вильмой?
   Я удивленно посмотрел на нее, но она уставилась прямо перед собой.
   - Ты думаешь? - небрежно поинтересовался я. - Видишь тут связь?
   - Да. - Она не смотрела на  меня  в  поисках  подтверждения,  а  просто
уверенно кивнула. Потом добавила: - Были еще подобные случаи?
   - Несколько. - Следя за асфальтом в свете фар, я краем глаза поглядывал
на Бекки.
   Она сидела молча, не шевелясь. Потом мы выехали на ее улицу, и когда  я
остановил машину напротив ворот ее дома,  Бекки  произнесла,  не  поднимая
глаз:
   - Майлз, я хотела тебе рассказать, - начала она неторопливо,  спокойным
тоном, - у меня такое чувство, что... - вдруг ее прорвало, - что мой  отец
вовсе не мой отец!
   Бросив испуганный взгляд на темную веранду своего дома, Бекки  спрятала
лицо в ладонях и разрыдалась.



5

   У меня не очень богатый опыт обращения  с  рыдающими  женщинами,  но  в
книжках я читал, что нужно прижать девушку к себе и  дать  ей  возможность
выплакаться. И это всегда оказывается  самым  разумным  и  целесообразным.
Итак, я повел себя разумно и целесообразно. Я привлек Бекки к  себе  и  не
мешал ей плакать, потому что понятия не имел, что мне делать или говорить.
После того, что мы недавно видели в бильярдной Джона Беличека,  я  уже  не
знал, как отвечать Бекки, если она будет утверждать, что  ее  родной  отец
самозванец или кто-то чужой, только внешне похожий на отца.
   Но как бы там ни было, мне  нравится  держать  Бекки  в  объятиях.  Она
вообще такая - не большая и не маленькая, и все у нее в самый раз.  Кругом
на улице было тихо и спокойно, а в машине Бекки удобно полулежала  у  меня
на руках, прижимаясь щекой к моей груди. Мне было не по себе,  страшновато
даже, но все равно очень приятно было чувствовать возле себя  живое  тепло
Бекки.
   Когда рыдания, затихая, перешли в прерывистые всхлипывания, я спросил:
   - Может, ты сегодня останешься у меня? - Меня бросило в  жар  от  одной
только мысли об этом. - Я буду спать внизу на диване, а ты  займешь  любую
комнату...
   - Нет. - Бекки высвободилась, не поднимая головы, чтобы я не  видел  ее
лица, и стала копаться  в  сумочке.  -  Я  не  боюсь,  Майлз,  -  спокойно
объяснила она, - только волнуюсь. - Она достала  пудру  и,  склонившись  к
освещенной приборной доске, тщательно припудрила потеки от слез. - Это как
если бы папа был болен, - добавила она. - Немного не в себе, но...  -  она
примолкла, подводя губы, потом посмотрела на себя в зеркальце. - Нет,  мне
сейчас не время уходить из дому, - закончила она, щелкнув  пудреницей,  но
затем  посмотрела  на  меня  и  улыбнулась.  Вдруг  Бекки  наклонилась   и
поцеловала  меня  в  губы  -  тепло  и  крепко.  Потом  открыла  дверцу  и
выскользнула из машины. - Пока, Майлз! Позвони утром. -  Быстрой  походкой
она зашагала по мощеной дорожке к темному дому.
   Я проводил взглядом ее хорошенькую округлую  фигурку,  прислушиваясь  к
легкому стуку ее туфелек по дорожке, услышал, как она  легко  взбежала  по
лестнице, увидел, как ее фигура исчезла во  мраке  веранды.  Через  минуту
хлопнула дверь, и наступила тишина. Я долго  сидел,  покачивая  головой  и
припоминая, что думал о Бекки в начале этого вечера. В конце концов,  вряд
ли из нее выйдет этакий добрый  приятель,  волей  случая  расхаживающий  в
юбке. Стоит только привлечь  к  себе  хорошенькую  девушку,  которая  тебе
нравится, подумал я, дать ей немного поплакать, и тут же  чувствуешь  себя
рыцарем, нежным и сильным. Дальше к этому  начнет  примешиваться  секс,  и
если ты не слишком  осторожен,  даже  не  заметишь,  как  уже  влюблен.  Я
усмехнулся про себя и включил мотор. Значит, я буду осторожен, вот и  все.
Мне никак не хотелось жениться  вновь,  когда  повсюду  еще  были  обломки
первого брака. На повороте я оглянулся на дом Бекки,  большой  и  белый  в
слабом свете звезд, и убедил себя, что, хотя она  мне  и  очень  нравится,
хотя она и весьма привлекательна, я  смогу  выбросить  ее  из  головы  без
большого труда, что я и сделал.
   Я ехал по безмолвному городу, размышляя о Беличеках, оставшихся в  доме
на холме. Я был уверен, что Джек сейчас спит, а Теодора, возможно, смотрит
на город сквозь окно гостиной. Вполне вероятно, что она сейчас  следит  за
фарами моего автомобиля, не догадываясь, что это я. Я представил себе, как
она пьет кофе, возможно, курит сигарету, пытаясь  перебороть  страх  перед
тем, что лежит у нее под ногами, в бильярдной, -  и  набирается  решимости
спуститься туда, нащупать выключатель,  а  затем  поднять  взгляд  на  это
белое, как воск, тело, лежащее на зеленом сукне стола.
   Часа через два, когда  зазвонил  телефон,  лампа  у  моей  кровати  еще
горела: я взялся было читать  в  уверенности,  что  не  засну,  но  заснул
немедленно. Было три часа - это я отметил механически, протягивая  руку  к
трубке.
   - Алло, - произнес я и одновременно услышал, как на  том  конце  трубка
упала на рычажок. Я знал, что ответил на первый же звонок,  как  бы  я  ни
уставал, я всегда слышу телефон и отвечаю мгновенно. - Алло, - повторил  я
чуть громче, дунул в микрофон, но ответа не было, и я положил трубку.  Год
тому назад девушка с коммутатора, которую я знал даже по  имени,  сообщила
бы мне, кто звонил. Конечно, в такое  время  у  нее  на  доске  горела  бы
одна-единственная лампочка, и она бы помнила, чей это телефон, потому  что
вызывали  врача.  Но  теперь  у  нас  современные  телефоны,  с   дисками,
замечательно удобные тем, что экономят вам чуть ли не целую секунду, а  то
и больше, всякий раз,  когда  нужно  звонить;  чрезвычайно  совершенные  и
чрезвычайно бестолковые: ни один из  них  не  способен  запомнить,  где  в
данный момент находится врач,  когда  он  позарез  нужен  для  заболевшего
ребенка. Иногда мне кажется, что мы сознательно изгоняем  из  нашего  быта
все человеческое.
   Присев на край кровати, я устало выругался.  С  меня  уже  было  вполне
достаточно - звонков, событий,  тайн,  прерванного  сна,  женщин,  которые
привязываются именно тогда, когда хочешь, чтобы  тебя  оставили  в  покое,
собственных мыслей - всего на свете. Я  закурил  сигарету,  заранее  зная,
какой мерзкий вкус у нее  будет  -  так  и  оказалось,  и  мне  захотелось
выбросить сигарету, но я дососал ее до конца. А когда я отшвырнул  окурок,
выключил свет и почти  заснул,  послышались  неровные  шаги  на  лестнице,
переливы звонка, всегда  неожиданно  шумные  ночью,  и  сразу  же  быстрый
растерянный стук в стекло входной двери.
   Это были Беличеки - Теодора с широко раскрытыми глазами, с  белым,  как
мука,  лицом,  совершенно  неспособная  говорить,  и   Джек   с   каким-то
сумасшедшим взглядом, в котором застыло  мертвое  спокойствие.  Ничего  не
говоря, мы помогли Теодоре подняться по лестнице, уложили  ее  в  постель,
укрыли одеялом, и я сделал ей инъекцию успокаивающего.
   Джек присел на край кровати и долго следил за женой, держа ее за руку и
всматриваясь в лицо. Я сидел в пижаме в противоположном  углу,  пока  Джек
наконец не поднял взгляд на меня. Я заговорил, умышленно не понижая тона:
   - Она будет спать несколько часов, не меньше, Джек, может быть, даже до
восьми или девяти утра. Потом она проснется голодная, и с ней все будет  в
порядке.
   Джек утвердительно  кивнул,  еще  несколько  секунд  смотрел  на  жену,
направляясь к двери, а я вышел вслед за ним.
   У меня большая гостиная, стены оклеены простыми серыми  обоями,  мебель
родители купили еще  в  двадцатые  годы.  Это  большая  приятная  комната,
которая, по-моему, еще сохраняет простоту  и  уют,  характерные  для  быта
предыдущего поколения. Мы с  Джеком  сели  в  разных  концах  гостиной  со
стаканами в руках; после нескольких глотков, уставившись в пол, Джек начал
рассказывать:
   - Теодора разбудила меня, дергая за воротник рубашки,  я  спал  одетый,
причем так хлестала по щекам, что у меня зубы щелкали. Я услышал, как она,
- Джек поднял на  меня  мрачный  взгляд  (он  всегда  тщательно  подбирает
слова), - не то чтобы зовет меня, а только выговаривает мое  имя  каким-то
приглушенным отчаянным стоном: "Джек... Джек... Джек".
   Он мотнул головой, будто  прогоняя  увиденное,  прикусил  нижнюю  губу,
потом отпил немалый глоток.
   - Я проснулся, и с ней случилась  истерика.  Она  ничего  не  говорила,
только посмотрела на меня каким-то безумным взглядом, а потом бросилась  к
телефону, набрала твой номер, чуть подождала, не выдержала, бросила трубку
и стала кричать мне - приглушенно, будто кто-то могу слышать, - чтобы я ее
забрал оттуда.
   Джек скривился, крайне недовольный собой.
   - Не сообразив, я взял ее  за  руку  и  повел  в  гараж  по  подвальной
лестнице. Она стала упираться, пытаясь высвободить руку и  толкая  меня  в
плечо с обезумевшим видом. Майлз, наверное, она выцарапала бы  мне  глаза,
если бы я не отпустил ее. Мы вышли через парадную дверь. Но она так  и  не
приблизилась ни к подвалу, ни к гаражу - стояла на дорожке,  в  отдалении,
пока я вывел машину.
   Джек отхлебнул из стакана и задумчиво  всмотрелся  в  блестящую  черную
тьму за окном.
   - Не знаю точно, что она там увидела, - он взглянул на меня, - но  могу
догадываться, как и ты. У меня не было времени пойти посмотреть самому,  я
понял, что надо забирать оттуда Теодору. Она ничего не рассказала  мне  по
дороге, только сидела нахохлившись, вздрагивая, тесно прижимаясь ко мне  и
повторяя "Джек, о Джек!" - Некоторое время он мрачно смотрел  на  меня.  -
Что-то мы доказали, Майлз, наверняка, - вымолвил он наконец  со  спокойной
горечью. - Эксперимент, по-моему, сработал.
   Яне знал, что ответить, да и не делал вид, будто знаю, а только покачал
головой.
   - Хотел бы я взглянуть на _это_, - наконец пробормотал я.
   - Я тоже. Но сейчас я не оставлю Теодору одну.  Если  она  проснется  и
позовет, а я не отвечу и в доме никого не будет, она сойдет с ума.
   Я промолчал. Бывает так, что за  одно  мгновение  в  голове  проносится
целый рой мыслей - вот такое сейчас происходило со мной. Я представил, как
еду к дому Джека,  останавливаю  машину  возле  пустого  жилья,  выхожу  в
темноту, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков в  тишине.  Потом  вообразил,
как шагаю к раскрытой двери гаража, шаркая по  темному  подвалу,  ощупывая
руками стену в поисках выключателя. Почти воочию я увидел,  как  захожу  в
непроглядную тьму бильярдной, на ощупь пробираюсь к столу, зная, _что_ там
лежит, подхожу ближе и ближе к стене с вытянутыми вперед руками,  надеясь,
что они прикоснутся  к  столу,  а  не  к  этому  неживому  телу  во  тьме.
Представил, как натыкаюсь на стол, нащупываю, наконец, лампу, включаю  ее,
опуская глаза, чтобы посмотреть на то, что довело Теодору до  истерики,  и
мне сделалось жутко. У меня не было ни малейшего желания делать то, что  я
заставил сделать Теодору. Не хотел я ехать в этот дом ночью, да еще один.
   Внезапно я разозлился на себя. Я искал  оправданий,  уверял  себя,  что
сейчас  не  время  ехать  туда,  и  одновременно  знал,  что   мы   должны
действовать, должны что-то делать. Свой гнев  и  смущение  я  направил  на
Джека.
   - Слушай, - я вскочил на ноги, злобно поглядывая на него, - что  бы  мы
ни собирались с этим делать, мы должны начинать! У тебя есть что  сказать?
Придумал что-нибудь? Что нам, черт побери, делать? - Я чувствовал,  что  у
меня начинается нечто вроде истерики.
   - Не знаю, - медленно  выговорил  Джек.  -  Но  мы  должны  действовать
осторожно, проверять каждый шаг...
   - Ты это говорил! Ты это уже говорил вечером, и я  согласен,  согласен!
Ну  и  что?  Мы  не  можем  сидеть  сложа  руки,  пока  нам  не  откроется
единственный верный шаг! - В конце концов я  овладел  собой.  Мне  кое-что
пришло в голову, и я кинулся через комнату, на ходу бросив Джеку,  что  со
мной, мол, все в порядке. Затем я поднял телефонную трубку и набрал номер.
   В трубке послышались гудки, и я невольно усмехнулся. Я ощущал  какое-то
злорадное удовлетворение. Когда врач-терапевт берется за частную практику,
он заранее знает, что его будут поднимать  с  постели,  скорее  всего,  до
конца его дней. Он и привыкает к этому,  и  не  привыкает.  Потому  что  в
большинстве случаев ночной звонок означает что-то серьезное - перепуганные
люди, с которыми нужно иметь дело, и все оказывается гораздо хуже;  вполне
возможно, что придется поднимать с постели аптекаря, а то и  обращаться  в
больницу. И за всем этим  -  скрытые  от  больного  и  его  семьи  -  ваши
собственные ночные страхи и сомнения в  самом  себе,  которые  тоже  нужно
преодолеть, потому что сейчас все зависит от вас и никого  другого,  вы  -
врач. Ночной звонок не шутка, поэтому иногда нельзя  не  позавидовать  тем
специалистам, у которых  никогда  или  почти  никогда  не  бывает  срочных
вызовов.
   Когда гудки на другом конце наконец прекратились, я  криво  усмехнулся,
представив  себе  доктора  Манфреда  Кауфмана  с  всклокоченными   черными
волосами, полузакрытыми глазами, удивленного - кто бы это мог звонить.
   - Алло, Мэнни? - сказал я, когда он отозвался.
   - Угу.
   - Слушай, - я говорил озабоченным тоном, - я тебя случайно не разбудил?
   От этого он окончательно проснулся и принялся отчаянно ругаться.
   - В чем дело, доктор, - поинтересовался я, - где это вы научились такой
лексике? Думаю, вы ее извлекли из грязного и скользкого подсознания  ваших
пациентов. Как бы мне хотелось  быть  главным  косторезом,  который  берет
двадцать пять зеленых за один взмах скальпеля,  чтобы  сидеть,  слушать  и
совершенствовать свой лексикон. Ни одного назойливого ночного  звонка!  Ни
одной скучной операции! Ни одного вонючего рецепта!
   - Майлз, какого черта тебе  нужно!  Предупреждаю,  я  положу  трубку  и
выключу этот распроклятый...
   - Ладно, ладно, Мэнни, слушай. - Я все еще  улыбался,  но  тон  мой  не
обещал никаких шуток. - Кое-что случилось, Мэнни, и мне нужно тебя видеть.
Как можно быстрее, причем тут, у меня. Приезжай сюда,  Мэнни,  поскорее  -
это важно.
   Мэнни парень сообразительный, до него быстро доходит, и  ему  не  нужно
ничего повторять или объяснять. Помолчав минутку, он сказал:
   - Ладно, - и положил трубку.
   С чувством огромного облегчения я вернулся к своему  стулу  и  стакану.
Если и звать кого-то на консультацию, то Мэнни первый,  кого  я  хотел  бы
видеть. Сейчас он направлялся сюда, и я ощущал,  что  мы  все-таки  что-то
делаем. Я взял стакан, готовый  сесть,  и  уже  раскрыл  было  рот,  чтобы
обратиться к Джеку, когда произошло то, о  чем  часто  читаешь,  но  редко
испытываешь. В один миг меня проняло холодным потом, я  застыл  на  месте,
дрожа от ужаса.
   Произошла в общем-то несложная вещь -  я  кое  о  чем  подумал.  Что-то
пришло мне в голову,  опасность  настолько  очевидная  и  ужасная,  что  я
сообразил: мне нужно было подумать об  этом  уже  давно,  но  я  этого  не
сделал. И теперь, охваченный страхом, я понял, что не имею права терять ни
секунды. Не снимая с ног легких туфель, я бросился в переднюю, схватил  со
стула свой плащ и ринулся к двери, на бегу просовывая руки в рукава.  Мной
управляла  одна-единственная  мысль:  невозможно  делать  ничего  другого,
только бежать, действовать... Я напрочь забыл  о  Джеке,  забыл  о  Мэнни,
когда рванул на себя дверную ручку и выбежал  в  ночь.  Я  уже  взялся  за
дверцу "форда", но вспомнил, что  ключи  от  машины  остались  наверху,  а
возвращаться за ними было просто невозможно. Я пустился бегом изо всех сил
- не знаю  почему,  но  мне  показалось,  что  тротуар  мешает,  замедляет
скорость, я перепрыгнул через зеленую  полосу  газона  и  понесся  темными
пустыми улицами Санта-Миры.
   На протяжении Двух кварталов я бежал, никого не  встретив.  Дома  вдоль
улиц стояли темные и молчаливые, и единственным звуком во всем  мире  было
стремительное шлепанье моих туфель по асфальту  и  мое  громкое  пыхтение,
которое, казалось, заполняло  всю  улицу.  Вдруг  впереди  на  перекрестке
мостовая осветилась, сразу стала  яркой,  и  в  свете  фар  приближавшейся
машины стали видны каждый камешек и трещинка на ее поверхности. Я  уже  не
мог ничего соображать - только бежал, бежал прямо на яркий слепящий  свет.
Заскрежетали тормоза, завизжала  резина  по  асфальту,  и  блестящий  край
бампера зацепил за полу моего плаща.
   - Т-ты, сукин сын! - заорал мужской голос с нечеловеческими от страха и
злости нотками. - Идиот бешеный!
   Где-то  позади  слова  слились  в  неразборчивое  бормотание,  а  ноги,
послушно топая, несли и несли меня дальше в темноту.



6

   Я чуть ли не на ощупь добрался до дома Бекки. Сердце,  казалось,  гнало
всю кровь в голову, к глазам, и я ничего не  видел.  Мое  тяжелое  дыхание
стоном отражалось от стен дома. Я начал проверять окна в подвале, изо всех
сил толкая каждое внутрь обеими руками, перепрыгивая  потраве  от  окна  к
окну. Все они были заперты. Я обошел дом, намотал плащ на  руку,  приложил
кулак к стеклу и начал постепенно давить, пока стекло  не  треснуло.  Один
обломок упал внутрь  и  разбился  с  легким  звоном.  По  всему  переплету
побежали трещины, несколько  обломков  подались  внутрь,  но  остались  на
месте. Я уже немного пришел в себя и в слабом свете звезд  стал  осторожно
вынимать куски один за другим, сбрасывая их в траву и расширяя  отверстие.
Потом я просунул туда руку,  отпер  окно,  раскрыл  его  и  полез  внутрь,
нащупывая ногами  пол.  Фонарик-авторучка  во  внутреннем  кармане  больно
прижался к груди. Распрямившись, я включил его.
   Крохотный луч был слишком слаб и расплывчат и светил всего  на  два-три
шага. Я медленно продвигался в  темном  незнакомом  подвале,  обходя  кучи
старых газет, покрытые ржавчиной железные  двери,  прислоненные  к  стене,
заляпанные краской ободранные козлы, старый сундук, поломанный рукомойник,
кучу каких-то железок, деревянные прямоугольные опорные  столбы,  покрытую
пылью огромную фотографию в рамке - выпускной класс Бекки  -  и  стал  уже
испытывать некоторую растерянность. Время шло,