?
   Она медленно повернулась ко  мне,  на  мгновение  ее  глаза  пристально
уставились в мои, но вдруг по  ее  полному,  искривленному  лицу  побежали
слезы:
   - Потому что... Майлз... это тоже не тетя Алида! -  она  остановила  на
мне взгляд, полный невыразимого  ужаса,  потом  добавила  шепотом,  больше
похожим на крик: - О, Боже мой, Майлз, неужели я схожу с ума?  Скажи  мне,
Майлз, не жалей меня, я должна знать!
   Бекки с перекошенным от жалости лицом держала руку Вильмы, сжимая ее  в
своих ладонях.
   Я изобразил улыбку, будто и в самом деле имел представление о том,  что
говорю:
   - Нет, Вильма, нет, - я коснулся ее руки, вцепившейся в качалку. - Даже
в наше время, Вильма, не так легко потерять разум, как кажется.
   Стараясь говорить спокойно, Бекки произнесла:
   - Я всегда слышала, что если считаешь, что сходишь с ума, то  на  самом
деле наоборот.
   - Бекки близка к истине, - кивнул я, хотя прекрасно знал, что это ложь.
- Но, Вильма, для того, чтобы обратиться к психиатру, вовсе не обязательно
впасть в безумие. Обратись. В этом нет ничего предосудительного, а  многим
помогает...
   - Ты не понимаешь, - она снова смотрела на дядю Айру, и голос ее теперь
звучал глухо и отчужденно. Потом, с благодарностью пожав руку  Бекки,  она
твердо и спокойно обратилась ко мне:
   - Майлз, он выглядит, разговаривает,  совершает  поступки,  помнит  все
точь-в-точь как Айра. Внешне. Но внутренне  он  другой.  В  его  поведении
есть... -  она  запнулась,  подыскивая  слово,  -  какая-то  эмоциональная
недостаточность, если можно так сказать. Он помнит прошлое - в мелочах, он
может улыбнуться и сказать: "Ты была такой  резвой  девчонкой,  Вильма,  и
умненькой к тому же" - точно так, как делал дядя Айра. И все-таки  чего-то
не хватает; а в последнее время  это  касается  и  тети  Алиды.  -  Вильма
замолчала, всматриваясь куда-то сквозь  меня,  с  напряженным  лицом,  вся
поглощенная своими мыслями, потом продолжала: - Дядя Айра мне вместо  отца
с самого детства, и когда он разговаривал о моих детских годах,  Майлз,  у
него в глазах всегда был какой-то особенный блеск, который означал, что он
помнит те чудесные дни. Майлз, этот блеск где-то в глубине  его  глаз,  он
исчез. Этот дядя Айра, или кто он  там  есть,  я  чувствую,  -  нет,  знаю
наверняка, разговаривает по привычке, по инерции. Он держит в  голове  все
события и факты из памяти дяди Айры, до  самой  последней  мелочи.  Но  не
эмоции. Никаких эмоций - только их  подобие.  Все  есть  -  слова,  жесты,
интонации - все, кроме чувств. - Ее голос внезапно  приобрел  твердость  и
уверенность. - Майлз, что бы там ни было, возможно это или нет, -  это  не
мой дядя Айра.
   Разговаривать больше было не о чем, и Вильма понимала это не хуже меня.
Она встала, улыбнулась и сказала:
   - Давай оставим это, а то, - она кивнула в сторону газона, - он  начнет
догадываться.
   Я все еще не понимал.
   - Догадываться? О чем?
   - Догадываться, - терпеливо пояснила она, - не подозреваю ли я чего-то.
- Она протянула мне руку. - Ты все-таки помог мне, Майлз,  и  я  не  хочу,
чтобы ты волновался за меня. - Она обернулась к Бекки.  -  И  ты  тоже,  -
Вильма улыбнулась. - Я твердый орешек, и вы это знаете. Со мной все  будет
в порядке. Но если ты хочешь, чтобы я побывала у твоего психиатра,  Майлз,
я согласна.
   Я кивнул, добавил, что  договорюсь  насчет  нее  с  доктором  Манфредом
Кауфманом из  Вэлли-Спрингс,  лучшим  специалистом,  которого  я  знаю,  и
позвоню ей утром. Я продолжал нести какую-то  чушь  о  том,  что  не  надо
волноваться и прочее, но Вильма мягко усмехнулась и положила руку  мне  на
плечо, будто прощая мне какую-то  вину.  Потом  она  поблагодарила  Бекки,
сказала, что хочет лечь спать немного раньше, а я предложил Бекки  отвезти
ее домой.
   Направляясь к машине, мы остановились возле дяди Айры, и я сказал:
   - Спокойной ночи, мистер Ленц.
   - Спокойной ночи, Майлз, заходи еще. - Он улыбнулся  Бекки  и  добавил,
обращаясь все еще ко мне: - Хорошо снова иметь Бекки рядом, правда?  -  он
разве что не подмигнул.
   - Еще бы, - я ухмыльнулся, а  Бекки  пробормотала  "спокойной  ночи"  и
поспешила к машине.
   Сев за руль, я  осведомился  у  Бекки,  не  желает  ли  она  где-нибудь
отужинать  или  что-нибудь  в  этом  роде,  но  не  удивился,  когда   она
отказалась.
   Бекки жила всего за три квартала от меня, в большом  старомодном  доме,
где родился еще ее отец. Когда мы подъехали, Бекки спросила:
   - Майлз, как ты думаешь - с ней все будет в порядке?
   Я задумался, пожал плечами:
   - Не знаю. Я врач согласно диплому, но не психиатр и  не  знаю,  что  с
Вильмой. Я могу пользоваться лексиконом психиатров, но это не мой хлеб,  а
Мэнни Кауфмана.
   - По-твоему, он ей поможет?
   Откровенность тоже имеет свои пределы, и я ответил:
   - Да. Если кто-то и может ей помочь, то это  Мэнни.  Я  уверен,  он  ей
поможет. - На самом деле я вовсе не был в этом уверен.
   У двери дома, неожиданно даже для себя, я произнес:
   - Завтра вечером?
   Бекки рассеянно кивнула, все еще думая о Вильме, и ответила:
   - Да. Часов в восемь?
   - Прекрасно. Я заеду за тобой.
   Можно было подумать, будто мы уже много месяцев вместе, хотя  на  самом
деле мы просто продолжили с той  точки,  где  остановились  несколько  лет
назад. Возвращаясь к машине, я  испытывал  спокойствие  и  удовлетворение,
каких уже давно не ощущал.
   Наверное, это выглядит бессердечно, ведь мне следовало  бы  волноваться
за Вильму и так оно и было где-то в глубине сознания. Но врач привыкает  -
потому что иначе нельзя - не слишком переживать  за  своих  больных,  если
такое волнение не приносит пользы. Этому не учат в  медицинском  колледже,
но это не менее важно, чем умение владеть стетоскопом. Нужно, чтобы ты был
способен сразу от только что умершего больного идти в  свой  кабинет  и  с
должной дотошностью доставать пылинку из глаза  очередного  посетителя.  А
если ты этого не можешь, лучше расстаться с медициной.
   Я пообедал у Элмана, пристроившись у стойки, и  заметил,  что  ресторан
почти пуст; меня это удивило. Потом  я  поехал  домой,  натянул  пижаму  и
улегся с детективом в  руках,  искренне  надеясь,  что  телефон  не  будет
звонить.



3

   На следующее утро, когда я пришел на  работу,  в  приемной  меня  ждала
пациентка - тихая маленькая женщина лет  за  сорок.  Она  села  в  кожаное
кресло перед моим столом,  сложив  на  коленях  руки,  в  которых  держала
кошелек, и сообщила о своей полной уверенности в том, что ее муж -  совсем
не ее муж.  Она  спокойно  рассказала,  что  он  выглядит,  ведет  себя  и
разговаривает точь-в-точь так, как это всегда делал ее муж, а  они  женаты
восемнадцать лет, однако это не он. Это была история Вильмы один к одному,
за исключением мелких  деталей,  и,  когда  она  ушла,  я  позвонил  Мэнни
Кауфману и договорился насчет двух больных.
   Короче говоря, к следующему  вторнику,  когда  должно  было  состояться
собрание медицинской ассоциации округа, я направил к  Мэнни  еще  пятерых.
Одним из них был способный, уравновешенный  молодой  адвокат,  которого  я
хорошо знал; он был уверен, что замужняя сестра, вместе с которой он  жил,
на самом деле вовсе не его  сестра,  хотя  муж  ее,  по-видимому,  так  не
считал. Матери трех старшеклассниц вместе пришли ко мне с жалобой, что над
девочками в школе смеются, потому что те утверждают,  что  их  учительница
английского  языка  -  самозванка,  которая   точно   копирует   настоящую
учительницу. Девятилетнего мальчика привела бабушка, он теперь жил у  нее,
потому что с ним делалась истерика, когда он видел свою мать, которая, как
он говорил, совсем не его мать.
   Мэнни Кауфман уже ждал меня,  когда  я  приехал  на  собрание,  немного
раньше, чем обычно. Я поставил машину  возле  Зала  легионеров  -  там  мы
проводили собрания - и не  успел  выключить  зажигание,  как  меня  кто-то
позвал из машины, стаявшей дальше в ряду. Я  вышел  и  направился  к  ней,
ожидая очередных издевок по поводу моего зеленого авто.
   На переднем сиденье я увидел Мэнни  и  доктора  Кармайкла,  еще  одного
психиатра из  Вэлли-Спрингс.  Сзади  сидел  Эд  Перси,  мой  конкурент  из
Санта-Миры.
   Дверца была открыта, и Мэнни упирался ногами в асфальт, зажимая в  руке
горящую сигарету. Мэнни - темноволосый, несколько нервного вида,  красивый
малый, он напоминает интеллигентного футболиста. Кармайкл и  Перси  старше
его и солиднее.
   - Что это за чертовщина творится в Санта-Мире? - спросил Мэнни, когда я
подошел. Он оглянулся на Эда, подчеркивая, что вопрос касается и  того.  Я
понял, что у Эда тоже есть несколько аналогичных случаев.
   - Это у нас новое модное хобби, - объяснил  я,  опершись  на  раскрытую
дверцу машины, - вместо декоративных тканей и керамики.
   -  Значит,  это  первый  инфекционный  невроз  в   моей   практике,   -
полушутя-полурассерженно произнес Мэнни. - Но ведь. Бог свидетель,  у  нас
самая  настоящая  эпидемия.  Если  так  и  дальше  пойдет,  нам   придется
нищенствовать, мы же понятия не имеем, что делать  с  этими  людьми.  Так,
Чарли? - Он оглянулся через плечо на Кармайкла, который  сидел  за  рулем.
Тот  едва  заметно  нахмурился.  Кармайкл  человек  чванливый,   несколько
церемонный, а у Мэнни светлая голова.
   -  Весьма  необычная  последовательность   случаев,   -   рассудительно
подытожил Кармайкл.
   - Конечно, - заметил я,  -  психиатрия  еще  в  детском  возрасте.  Это
недоношенное приемное дитя медицины, и вполне естественно, что вы оба не в
состоянии...
   - Хватит глупостей,  Майлз,  эти  случаи  загнали  меня  в  безвыходное
положение.  -  Мэнни  задумчиво  смотрел  на  меня,  затягиваясь  дымом  и
прищуривая глаза. - Хотите знать, что я сказал бы о любом из этих случаев,
если бы это не было абсолютно невозможно? Я сказал бы, что это никакая  не
мания. По всем признакам, какие мне известны, эта Ленц, например, вовсе не
невротичка. По крайней мере, сейчас. Я бы сказал, что  она  совсем  не  по
моей  части,  что  ее  беспокойство  обусловлено  внешними   и   реальными
причинами. Я бы сказал, судя, конечно, по поведению больной, что она права
и что ее дядя на самом деле ей не дядя. За одним-единственным  исключением
- этого не может быть.
   Мэнни  выбросил  сигарету  и  раздавил  ее  носком  ботинка.  Потом  он
вопросительно посмотрел на меня и добавил:
   -  Но  столь  же  невозможно,  чтобы-целых  девять  жителей  Санта-Миры
одновременно постигла абсолютная идентичная мания. Правда,  Чарли?  Однако
похоже на то, что именно так и случилось.
   Кармайкл не ответил, и некоторое время  все  молчали.  Потом  Эд  Перси
вздохнул и произнес:
   - Сегодня под вечер явился еще один. Мужчина под пятьдесят. Я его  лечу
много лет. У него взрослая дочь. Теперь это не его дочь, говорит  он.  Тот
же случай. - Он пожал плечами и обратился к сидящим впереди:  -  Направить
его к кому-нибудь из вас, ребята?
   Некоторое время никто не отвечал. Потом Мэнни отозвался:
   - Не знаю. Делай, как хочешь. Если этот такой же, как и другие, я ничем
не смогу помочь. Может, Чарли не испытывает такой беспомощности.
   Кармайкл сказал:
   - Можешь направить его ко мне, я сделаю, что смогу. Но Мэнни прав, это,
конечно, не ординарные случаи мании.
   - Или чего-то еще, - добавил Мэнни.
   - А не попробовать ли кровопускание? - поинтересовался я.
   - И это можно, - согласился Мэнни.
   Настало время заходить. Мы направились в зал. Собрание  было  не  менее
интересным,  чем  обычно:  мы  выслушали  бестолковый  и  скучный   доклад
какого-то профессора, и мне ужасно захотелось к Бекки, или домой, или хотя
бы в кино. После собрания мы  с  Мэнни  еще  немного  поговорили,  стоя  в
темноте возле моей машины, но тема была исчерпана, Мэнни подытожил:
   - Ну, что ж, будем держать связь, да, Майлз? Это дело нужно раскусить.
   Я согласился, сел в машину и поехал домой.
   На прошлой неделе мы виделись с Бекки чуть ли  не  через  день,  но  не
потому, что между нами завязывался  роман.  Просто  это  было  лучше,  чем
вертеться в бассейне, раскладывать пасьянс или собирать марки. С ней  было
приятно и удобно провести вечер-другой, ничего более, и  меня  это  вполне
устраивало. В среду вечером я заехал за ней, и мы решили пойти в  кино.  Я
позвонил на телефонную станцию, сказал девушке, что  еду  в  "Секвойю",  и
добавил, что бросаю практику  и  начну  делать  подпольные  аборты,  а  ее
приглашаю стать моей первой пациенткой, и она весело хихикнула. Потом мы с
Бекки пошли к машине.
   - Вид  у  тебя  прямо-таки  роскошный,  -  сказал  я  Бекки,  когда  мы
приблизились к "форду", стоявшему на тротуаре. Я не преувеличивал: на  ней
был серый  костюм,  а  через  плечо  была  переброшена  серебристая  шаль,
украшенная крохотными звездочками.
   - Спасибо. - Бекки села в машину и  улыбнулась  мне.  -  Мне  хорошо  с
тобой, Майлз, - сказала она. - Легче, чем с кем бы то ни было. Думаю,  это
потому, что мы оба разведены.
   Я кивнул и включил зажигание. Я знал, что она  имеет  в  виду.  Чудесно
быть свободным, но все равно разрыв того, что  отнюдь  не  предназначалось
для разрыва, оставляет вас каким-то подавленным и не особенно уверенным  в
себе. Я знал, что мне очень повезло именно сейчас встретить Бекки.  Потому
что мы оба прошли через одни и те же испытания, а значит, были равны,  без
всяких  невысказанных  обид  и  притязаний,   которые   обычно   понемногу
накапливаются между мужчиной и женщиной. С любой другой я бы продвигался к
одному из неминуемых финалов - браку, связи  или  разрыву.  А  Бекки  была
именно тем, что нужно, и, управляя машиной в этот чудесный летний вечер, я
чувствовал себя замечательно.
   Мы едва нашли место для "форда" в конце квартала, и я купил два билета.
   - Спасибо, доктор, - сказала  кассирша.  -  Вы  только  договоритесь  с
Джерри.
   Это  означало,  что  она  передаст  мне  любой  вызов,  если  я   скажу
администратору, где мы сидим. Мы купили крекеры в фойе, зашли в Мл и  сели
на свои места.
   Нам повезло, мы посмотрели половину картины. Иногда мне кажется, что  я
смотрел до середины больше кинофильмов,  чем  кто-либо,  и  в  моем  мозгу
возникает множество вопросов, на которые  никогда  не  будет  ответа:  как
начинаются одни фильмы и чем заканчиваются другие.  Вот  и  теперь  Джерри
Монтроз, администратор, наклонился ко мне. Я выругался про себя -  картина
была интересная - и мы протолкались через  пятьдесят  человек,  каждый  из
которых имел по крайней мере три колена.
   Когда мы вышли из зала, Джек Беличек отступил от лотка,  где  продавали
крекеры, и подошел к нам со смущенной улыбкой.
   - Извините, Майлз, - сказал он, виновато посматривая на Бекки. - Я  вам
испортил вечер.
   - Не за что, Джек. В чем дело?
   Он не ответил, а пошел вперед, раскрывая перед нами дверь на  улицу;  я
понял, что он не хочет разговаривать в фойе, так что мы вышли на  тротуар,
и он следом за нами. Мы остановились за рекламой кинотеатра, но и  там  он
не объяснил, в чем дело.
   - Никто не заболел, Майлз, не в том дело. Я даже не знаю, действительно
ли тут нужна срочная помощь. Но... я хотел бы, чтобы вы сейчас поехали  ко
мне.
   Мне нравится Джек. Он писатель, и неплохой - я читал одну из его  книг.
Но я немного разозлился: такие вещи случались слишком уж часто. Целый день
люди ждут, размышляют, стоит ли вызывать врача, и решают не делать  этого,
подождать еще, надеясь, что все и так пройдет. А потом становится темно, и
есть в ночи что-то такое, что вынуждает людей в конце концов обратиться  к
врачу.
   - Послушайте, Джек, - сказал я,  -  если  это  не  срочно,  если  можно
подождать до утра, почему бы и не сделать так? - Я показал на Бекки.  -  Я
же не один... Кстати, вы знакомы?
   Бекки улыбнулась и сказала: "Да". А Джек добавил:
   - Конечно, я знаком с Бекки и с ее отцом тоже.
   Он задумался, потом перевел взгляд с меня на Бекки и сказал:
   - Вот что, возьмите с собой Бекки, если она не против. Неплохая  мысль:
она может помочь моей жене. - Он криво усмехнулся. - Не  знаю,  понравится
ли ей то, что она увидит, но это намного интереснее  любого  кино,  обещаю
вам.
   Я посмотрел на Бекки, она кивнула, и я больше ни о чем не спрашивал.
   - Хорошо, - сказал я, - поедем в моей машине. Потом я подвезу вас сюда,
чтобы вы забрали свою.
   Мы поместились втроем на переднем сиденье. По дороге -  Джек  живет  за
городом - он ничего нового не сообщил, и я решил, что у него  есть  на  то
основания. Джек - сдержанный мужчина  с  тонкими  чертами  лица.  Лет  ему
где-то под сорок,  но  он  уже  совсем  седой.  Он  чрезвычайно  разумный,
проницательный, с утонченными чувствами. В этом я убедился в прошлом году,
когда его жена заболела, и он обратился ко мне  за  помощью.  У  его  жены
вдруг поднялась температура, она была совершенно истощена,  и  я  в  конце
концов поставил диагноз: пятнистая лихорадка Скалистых  гор.  Болезнь  эта
чрезвычайно редкая. В Калифорнии можно практиковать всю жизнь и ни разу  с
нею не столкнуться. Я понятия не имел, где она могла ее подхватить,  но  я
не мог отнести эти симптомы  к  чему-то  другому  и  для  начала  прописал
лечение  именно  от  пятнистой  лихорадки.  Тем  не  менее  я  должен  был
предупредить Джека, что это первый случай в  моей  практике,  и  он  волен
пригласить других специалистов. Я  добавил,  однако,  что,  насколько  это
вообще возможно, уверен в своем диагнозе, а  противоположное  мнение  лишь
вызовет неуверенность и не принесет пользы больной.  Джек  выслушал  меня,
задал несколько вопросов, все обдумал, а потом сказал, чтобы я приступал к
лечению, что я и сделал. Через  месяц  она  выздоровела,  в  благодарность
напекла пирожков и Джек привез целую кучу мне на работу.
   Я уважал Джека за его решительный характер  и  сейчас  ждал,  когда  он
будет готов к разговору.
   Мы проехали черно-белый знак  на  выезде  из  города,  и  Джек  показал
вперед:
   - Сверните влево, на проселок, если  помните,  Майлз.  Зеленый  дом  на
пригорке.
   Я кивнул и съехал с шоссе, переключив на вторую  скорость,  потому  что
начинался подъем.
   Он попросил:
   - Остановите на минутку, Майлз. Я хочу кое о чем вас попросить.
   Я съехал на обочину;  притормозил  и  обернулся  к  нему,  не  выключая
двигателя.
   Джек глубоко вздохнул и произнес:
   - Майлз, есть определенные вещи, о  которых  врач  обязан  поставить  в
известность, если обнаружит их, так ведь?
   Это было в равной мере и вопросом, и утверждением, и я кивнул.
   - Инфекционные заболевания, например, - продолжал он, словно  размышляя
вслух, - или огнестрельные ранения, или мертвое тело. Вот что, Майлз, - он
замялся, - всегда ли вы обязаны сообщать о них? Я имею в виду,  существуют
ли такие случаи, когда врач чувствует себя вправе пренебречь законом?
   Я пожал плечами.
   - Это зависит... - протянул я, не зная, что ответить.
   - От чего?
   - От врача, наверное. И от самого случая. В чем дело, Джек?
   - Я пока не могу сказать; прежде всего я должен получить ответ на  свой
вопрос. - Он ненадолго задумался, потом повернулся ко мне.  -  Я  поставлю
вопрос по-другому. Можете ли вы представить себе ситуацию,  какую  угодно,
допустим огнестрельное  ранение,  когда  закон,  устав  или  что  там  еще
требуют, чтобы вы  сообщили  об  этом?  И  вам  будет  угрожать  серьезное
наказание, если вы нарушите закон и это  откроется  -  возможно  вас  даже
лишат разрешения на практику? Можете вы себе  представить  такое  стечение
обстоятельств, когда вы рискуете своей репутацией, этикой, самой работой -
и все же умолчите о факте.
   Я снова пожал плечами.
   - Не знаю, Джек, может, такое  и  вероятно.  По-моему,  можно  выдумать
такую ситуацию, в которой я забыл бы о врачебном кодексе, если бы это было
крайне важно и я чувствовал бы себя  обязанным...  -  Вдруг  я  разозлился
из-за всей этой таинственности. - Не  знаю,  Джек,  к  чему  вы  это