а я не  находил  того,  что
должно было быть где-то тут и что я обязательно должен был найти, если  не
было уже слишком поздно.
   Я попробовал открыть сундук. Он оказался незапертым, и я  засунул  руку
по самое плечо, ощупывая старую одежду, которой был заполнен сундук,  пока
не сообразил, что там больше ничего нет. Ничего не было среди старых газет
и за прислоненной к стене дверью, ничего в стоявшем в углу книжном шкафу -
его полки были заставлены потрескавшимися пустыми цветочными  горшками.  Я
нашел деревянный станок, заваленный инструментами и обрезками дерева,  под
ним валялось множество досок и брусков.  Как  можно  тише  я  отодвинул  в
сторону большую часть досок, но все же произвел немало шума.  Под  станком
тоже ничего не было, кроме деревяшек. Я осветил фонариком пустые, покрытые
пылью и паутиной полки станка. А время шло, и я уже обыскал весь подвал. Я
не знал, где еще искать, и посматривал на окна,  опасаясь  увидеть  первые
признаки рассвета.
   Но вот мне попался большой шкаф. Он был выстроен  вдоль  самой  дальней
стены, на всю ширину  подвала,  от  потолка  до  пола.  В  мигающем  свете
фонарика я сначала решил, что это просто стена,  и  не  заметил  шкафа.  Я
открыл первую дверцу - на  полках  стояли  консервы.  Растворил  соседние.
Полки были покрыты слоем пыли и пусты - все, кроме одной, нижней, у самого
пола.
   Оно лежало там, на этой некрашеной деревянной полке, прямо на спине,  с
широко раскрытыми глазами,  неподвижно  прижатыми  к  бокам  руками,  и  я
опустился на колени рядом. Думаю, что можно  за  одно  мгновение  лишиться
разуме, и я, похоже, был к этому очень близок.  Теперь  я  понял  ощущения
Теодоры   Беличек,   которая   и   теперь,   у   меня   дома,   лежала   в
полубессознательном состоянии.  Я  плотно  зажмурился,  пытаясь  сохранить
власть над собой. Потом раскрыл глаза  и  начал  присматриваться,  усилием
воли удерживая свой разум в состоянии холодного спокойствия.
   Когда-то я видел, как один  мой  приятель  проявлял  фотографию  нашего
общего знакомого. Он погрузил чистый лист фотобумаги в  раствор,  медленно
поводил его туда-сюда под мутным красным  светом  фонаря.  Постепенно  под
поверхностью бесцветной жидкости начал проявляться отпечаток -  бледный  и
расплывчатый, но все равно безошибочно знакомый. То, что лежало  на  спине
на грязной полке в рассеянном свете моего  фонарика,  было  незаконченной,
недопроявленной, расплывчатой Бекки Дрисколл.
   Волосы были каштановые и кудрявые, как у Бекки,  надо  лбом  посередине
уже различался знакомый треугольничек, густой и жесткий. Под кожей  начала
вырисовываться костная структура - скулы  и  подбородок,  контуры  глазных
впадин.  Нос  был  узкий,  но  косточка  под  переносицей   вдруг   начала
расширяться, и я подумал, что,  стань  он  на  миллиметр  шире,  получится
абсолютная копия носа Бекки - с точностью восковой  отливки.  Полные  губы
складывались  в  такой  же  точно  -  и  это   было   самое   страшное   -
привлекательный  рот.  По  бокам  этого  рта  уже  стали  появляться   две
маленькие, почти незаметные озабоченные морщинки, которые возникли на лице
Бекки Дрисколл за последние несколько лет.
   Даже у ребенка кости и мясо не могут заметно вырасти  быстрее,  чем  за
несколько недель. Однако сейчас, стоя на  коленях  на  цементном  полу,  я
понимал, что плоть, на которую я смотрел,  и  кости  под  ней  -  все  это
сформировалось на протяжении часов и минут  именно  этой  ночи.  Это  было
просто невозможно, но я знал, что вот эти челюсти  напряглись  под  кожей,
рот расширился, губы набрякли и приобрели форму, подбородок  удлинился  на
сантиметр,  волосы  приобрели  именно  этот  оттенок,  огрубели  и   стали
жесткими, закудрявились и начали формироваться надо лбом - и  все  это  на
протяжении немыслимо короткого времени.
   Надеюсь, мне в жизни никогда не придется увидеть что-либо страшнее этих
глаз. Я не  мог  заставить  себя  смотреть  на  них,  не  отводя  взгляда.
Величиной они были почти такие же, но еще не совсем такие,  как  у  Бекки.
Они еще не приобрели точно той формы и оттенка, но набирали  все  большего
сходства. А вот выражение этих глаз... Присмотритесь к  человеку,  который
приходит в себя  после  обморока:  сначала  в  глазах  видны  лишь  первые
проблески сознания, первые слабенькие искры  возвращающегося  разума.  Так
было и с этими глазами. Это была как бы несовершенная  пародия  на  ясные,
живые и насмешливые глаза  Бекки.  Однако,  как  бы  они  ни  были  лишены
выражения, все равно можно было увидеть в этих незрячих голубых глазах под
капризным лучом фонарика первые слабые  намеки  на  то,  что  со  временем
станет глазами Бекки Дрисколл. Я застонал и согнулся  пополам,  надавливая
обеими руками себе на живот.
   На левой руке этого чудовища  на  полке,  чуть  выше  кисти,  был  едва
заметный шрам. У Бекки именно  на  этом  месте  виднелся  след  небольшого
ожога, и я помнил его форму - он немного напоминал контур  Южной  Америки.
На левом бедре виднелась маленькая родинка, а под  правой  коленкой  белел
тоненький шрам, и хотя я не знал наверняка, но был уверен,  что  такие  же
отметины есть и у Бекки.
   Передо мной на полке лежала Бекки Дрисколл - еще  не  завершенная.  Это
был предварительный  набросок  того,  что  должно  было  стать  совершенно
безошибочным портретом - все начато, все очерчено, и  ничего  окончательно
завершенного. Можно еще так сказать: на полке  в  мутном  оранжевом  свете
лежало размытое лицо, которое словно бы проглядывало сквозь толщу воды, но
все равно знакомое каждой черточкой.
   Я мотнул головой, отрывая взгляд от тела и снова возвращаясь к жизни, и
глотнул ртом воздух, потому что на некоторое время  инстинктивно  задержал
дыхание, в тишине подвала звук раздался громко  и  резко.  Сердце  у  меня
бешено колотилось, кровь прилила к голове волной ужасного возбуждения, и я
подскочил на затекшие ноги, чуть не упав.
   Быстрым шагом я двинулся по лестнице к двери на первый этаж.  Она  была
не заперта, и я попал  на  кухню,  оттуда  в  столовую.  Потом  я  нащупал
ступеньки и мигом взбежал наверх.
   Передо мной был ряд закрытых дверей, и мне приходилось выбирать наугад.
Я наудачу направился ко второй двери, схватился за ручку  двумя  руками  и
начал медленно поворачивать ее, стараясь не  шуметь.  Когда  язычок  замка
выскользнул из гнезда, я  слегка  приоткрыл  дверь  и  просунул  голову  в
комнату, не двигаясь с места. Темное бесформенное пятно  волос  лежало  на
подушке; невозможно было разобрать, кто это. Направив фонарик на  лицо,  я
нажал кнопку и увидел отца Бекки. Он пошевелился,  что-то  пробормотал,  я
выключил фонарик и быстро, но беззвучно прикрыл дверь и понемногу отпустил
ручку.
   Все это было слишком медленно. Я уже не мог сдерживать себя - я  жаждал
врываться в двери, стуча ими о стены, орать во все горло и поднять на ноги
весь дом. Достигнув двумя гигантскими шагами соседней двери, я открыл ее и
с включенным фонариком вошел в комнату,  ощупывая  лучом  стены,  кровать,
лицо спящего. Это была Бекки, она  лежала  неподвижно  в  маленьком  круге
света; лицо ее было  словно  четкий,  ярко  очерченный  оригинал,  ужасная
пародия на который осталась в подвале. Я торопливо обошел кровать, схватил
Бекки за плечо, держа в другой руке  фонарик,  и  потряс  ее.  Она  слегка
застонала, но не проснулась. Тогда я подсунул руку под плечи и посадил ее.
Бекки только глубоко вздохнула с запрокинутой головой.
   Больше ждать я не мог. Взяв фонарик в зубы, я отбросил  легкое  одеяло,
подхватил Бекки другой рукой под  колени  и  поднял.  Потом,  сделав  шаг,
перебросил Бекки через плечо, как это  делают  пожарники.  Поддерживая  ее
одной рукой, я другой взял фонарик и направился к выходу. Тяжелой походкой
- не знаю, производил ли я шум - я сошел по лестнице, пытаясь  ступать  на
цыпочках, нащупывая ногой каждую ступеньку.
   Закрыв за собой входную дверь, я зашагал по темной пустой  улице,  неся
Бекки поочередно то на плече, то  на  руках.  Когда  я  переходил  бульвар
Вашингтона, Бекки застонала, не  открывая  глаз,  подняла  руку  и  крепко
обняла меня за шею. Потом открыла глаза.
   Некоторое время, пока я шагал, всматриваясь ей в  лицо,  она  полусонно
посматривала на меня. Потом моргнула несколько  раз,  и  ее  глаза  слегка
прояснились. Сонным, как у ребенка, голосом Бекки проговорила:
   - Что? Майлз, что такое?
   - Потом расскажу, - с улыбкой успокоил я ее. - Думаю,  с  тобой  все  в
порядке. Как ты себя чувствуешь?
   - Хорошо. Ох, и устала же я! - Она осмотрелась, приглядываясь к  темным
домам, к деревьям над головой. - Майлз, что происходит? - Бекки подняла на
меня взгляд с удивленной улыбкой. -  Ты  меня  похищаешь?  Тащишь  в  свое
логово, что ли? - Она взглянула вниз и увидела,  что  под  плащом  на  мне
только пижама. - Майлз, - насмешливо пробормотала она, - разве ты  не  мог
подождать? Не мог хотя бы спросить, как джентльмен? Майлз, что ты делаешь,
в конце концов?
   Тут я хмыкнул:
   - Через минуту объясню, когда доберемся до моего дома.
   Она вопросительно подняла брови, и моя улыбка сделалась шире.
   - Не  беспокойся,  ты  в  полной  безопасности:  там  Мэнни  Кауфман  и
Беличеки; за тобой будет кому присмотреть.
   Бекки с минуту смотрела на меня, потом вдруг поежилась: ночная прохлада
давала себя знать, а рубашка на ней была из тонкого  нейлона.  Она  крепче
обняла меня за шею и плотнее прижалась, снова закрыв глаза.
   - Чересчур плохо, - пробормотала она. - Самое интересное приключение  в
моей жизни: похищена прямо из постели интересным мужчиной в пижаме.  Потом
меня несут по улицам, будто пленницу. А теперь еще  он  заботится  о  моей
нравственности. - Бекки открыла глаза и весело улыбнулась.
   Руки у меня ужасно болели, в спине было такое  ощущение,  будто  кто-то
нажимал на хребет здоровенным тупым ножом, я едва  разгибал  колени  после
каждого шага. И все равно это было  замечательно,  и  я  не  хотел,  чтобы
дорога кончилась; чрезвычайно приятно было держать  Бекки  в  объятиях,  я
остро ощущал нежное тепло ее упругого тела.
   Мэнни приехал: я увидел его машину, которая стояла  рядом  с  моей.  На
веранде  я  опустил  Бекки,  размышляя,  смогу  ли  я   распрямиться,   не
рассыпавшись на кусочки. Потом я отдал ей  свой  плащ  -  это  нужно  было
сделать раньше, но я не сообразил.  Она  оделась  и  не  спеша  застегнула
пуговицы. Мы вошли в комнату, где нас ждали Мэнни и Джек.
   Они  оба  уставились  на  нее,  раскрыв  рты,  но  Бекки  очаровательно
улыбнулась и поздоровалась, словно просто  зашла  на  чашку  чая.  Я  тоже
напустил равнодушный вид, наслаждаясь выражением их лиц, и намекнул Бекки,
что для ночной рубашки достаточно холодно. Я сказал ей,  где  можно  найти
старые джинсы, которые сели и стали малы на меня,  чистую  белую  рубашку,
шерстяные носки и пару кедов; она кивнула и пошла наверх.
   Я повернулся к Мэнни и Джеку, усаживаясь в пустое кресло.
   - Иногда я испытываю одиночество, - небрежно заметил я. - И  когда  это
случается, мне нужна компания.
   Мэнни устало посмотрел на меня:
   - То же самое? - тихо вымолвил он, кивая в сторону лестницы, по которой
только что поднялась Бекки. - Нашел такое и у нее?
   - Да, - кивнул я, снова делаясь серьезным. - В подвале.
   - Ладно. - Мэнни встал. - Я хочу их посмотреть. Хотя бы одно. У нее или
у Джека.
   Я согласился:
   - Хорошо. Лучше у Джека. У Бекки отец дома. Я только оденусь.
   Наверху мы оба оделись, я в  спальне,  Бекки  в  ванной  по  соседству,
негромко разговаривая. Натягивая на  себя  брюки,  носки  и  старый  синий
свитер, я рассказал ей как можно спокойнее, без лишних подробностей то,  о
чем она уже догадывалась.
   Я опасался, как она это воспримет, хотя вообще трудно  предвидеть,  как
что-то воспримет женщина. Одетые, мы вышли в коридор, и  Бекки  дружелюбно
улыбнулась мне. Выглядела она чудесно. В брюках, закатанных  до  колен,  в
белых носках и кедах, с засученными рукавами  и  расстегнутым  воротником,
она напоминала молодую девушку с рекламы туристского бюро. Я заметил,  что
глаза у нее оживленные, без  гнетущего  страха,  и  понял,  что  она  даже
довольна всей этой суматохой, потому что не видела того, что видел я.
   - Мы едем к Джеку, - сообщил я. - Поедешь  с  нами?  -  Я  приготовился
отговаривать ее.
   Она покачала головой:
   -  Нет,  кто-то  должен  остаться  с  Теодорой.  Вы  поезжайте.  -  Она
повернулась и направилась к комнате, где  спала  Теодора,  а  я  спустился
вниз.
   Мы сели в мою машину на переднее  сиденье.  Через  несколько  кварталов
Джек нарушил молчание:
   - Что вы думаете, Мэнни?
   Мэнни только покачал головой, рассеянно следя за стрелкой спидометра.
   - Еще не знаю, - произнес он. - Просто не знаю.
   На востоке занимался рассвет, но вокруг нас еще стояла густая тьма.
   Мы взобрались по грязной дороге на холм, сделали последний  поворот,  и
мне показалось, что в доме Джека всюду  включен  свет.  Сначала  меня  это
испугало - я  ожидал  увидеть  совершенно  темный  дом  -  и  я  мгновенно
представил себе полуживую голую фигуру,  которая  бесцельно  слоняется  по
комнатам, клацая выключателями. Но тут же сообразил, что Джек  с  Теодорой
просто не позаботились выключить свет, в панике  покидая  дом,  и  немного
успокоился.
   Я остановил машину у открытого гаража и заметил, что горизонт  к  этому
времени значительно посветлел. Вокруг  уже  можно  было  различить  темные
стволы деревьев, распознать неровности почвы и пока  еще  сероватую  траву
под ногами. Свет в окнах слабел и становился оранжевым в первых проблесках
рассвета. Мы молча направились в гараж,  и  наши  подошвы  загрохотали  по
цементному полу. Оттуда  мы  перешли  в  подвал.  Свет,  который  оставила
Теодора, просачивался через полуоткрытую дверь бильярдной.  Джек,  он  шел
первым, толкнул ее.
   Джек остановился так неожиданно, что Мэнни  с  ходу  налетел  на  него.
Вскоре Джек медленно сдвинулся с места, и мы с Мэнни вошли следом за  ним.
Тела на столе не было. В ярком круге  света  виднелась  изумрудная  зелень
сукна, а посредине стола лежал толстый слой  серого  пуха,  насыпавшегося,
видимо, из-под балок.
   На мгновение Джек с раскрытым ртом уставился взглядом в стол. Затем  он
резко обернулся к Мэнни и произнес тоном, который одновременно  опровергал
и требовал доверия:
   - Оно было тут, на столе! Мэнни, оно было!
   Мэнни доброжелательно улыбнулся, кивая головой:
   - Я вам верю, Джек, вы все это видели. - Он пожал плечами. -  А  теперь
кто-то его забрал. Тут какая-то тайна. Не исключаю. Пошли отсюда. Кажется,
я должен вам кое-что рассказать.



7

   Мы сидели на траве на обочине перед домом Джека рядом с моей машиной  и
курили, глядя на город внизу. Я нередко видел  его  таким,  возвращаясь  с
ночных вызовов. Верхушки крыш были еще серые, бесцветные, но уже  во  всем
городе  окна  отблескивали  розовыми  вспышками  в  почти   прямых   лучах
восходящего солнца. На наших глазах матовые окна приобретали  более  яркий
оттенок по  мере  того,  как  краешек  солнца  медленно  поднимался  из-за
горизонта. Кое-где над трубами заклубились тоненькие струйки дыма.
   Джек  пробормотал,  скорее  про  себя,  качая  головой  и  рассматривая
игрушечные домики внизу:
   - Страшно даже  подумать,  сколько  этой  гадости  сейчас  находится  в
городе, спрятанной в потайных местах...
   Мэнни улыбнулся:
   - Ни одной, - произнес ом, - ни единой.
   Мы уставились на него.
   - Послушайте, - спокойно начал он, - вы действительно держали  тайну  в
руках - настоящую тайну. Чье это было тело? Где оно сейчас?
   Мы сидели слева от него, и Мэнни повернул голову, чтобы  проследить  за
выражением наших лиц, а потом добавил:
   - Но это вполне нормальная тайна. Может, убийство, не знаю. Но, что  бы
это ни было, оно в пределах человеческого знания, и  не  нужно  делать  из
него нечто большее.
   Я раскрыл рот, чтобы возразить, но Мэнни покачал головой.
   - Вот послушайте, - тихо проговорил он. Сложив руки на коленях, зажав в
пальцах сигарету, дым от которой свивался  колечками  возле  его  смуглого
лица, Мэнни всматривался в просыпавшийся город. - Человеческий разум - это
удивительно интересная вещь, но не знаю, сможет ли он когда-нибудь познать
себя. Может быть, все остальное - от атома до Вселенной, -  но  только  не
себя.
   Он повел рукой, указывая на крохотный, словно  из  табакерки,  городок,
который отблескивал внизу в первых лучах утреннего солнца.
   - Вон там, в Санта-Мире, неделю или десять дней  назад  кто-то  породил
манию, будто один из членов его семьи не тот, кем кажется,  а  самозванец.
Это не слишком распространенная  мания,  но  временами  она  случается,  и
каждый психиатр рано или  поздно  сталкивается  с  ней.  Обычно  он  имеет
некоторое представление, как ее лечить.
   Мэнни улыбнулся нам.
   - Но на прошлой неделе я зашел в  тупик.  Это  не  просто  мания,  ведь
только в одном городе наблюдалось больше дюжины таких случаев,  и  все  на
протяжении нескольких дней. Я еще никогда не встречался  с  таким  за  всю
свою практику  и  совсем  растерялся.  -  Мэнни  последний  раз  затянулся
сигаретой и отшвырнул ее в пыль. - Но потом я кое-что подчитал, обновил  в
памяти то, что не должен был забывать раньше. Вы  когда-нибудь  слышали  о
маттунском маньяке?
   Мы только покачали головами.
   - Так вот, - Мэнни оперся о колено сцепленными пальцами. - Маттун - это
городок в Иллинойсе, с населением около  двадцати  тысяч  человек,  и  там
произошло такое, что попало во все учебники психиатрии.
   2 сентября 1944 года среди ночи какая-то женщина позвонила  в  полицию:
кто-то пытался задушить ее соседку ядовитым газом. Эта соседка  проснулась
около полуночи; ее муж работал в  ночную  смену.  Комната  была  заполнена
необычным, сладковатым, тошнотворным запахом. Она  попыталась  встать,  но
ноги у нее парализовало. Женщина смогла доползти до телефона  и  позвонить
соседке, а та сообщила в полицию.
   Полицейские приехали и сделали, что могли: дверь была открыта, так  что
попасть в комнату можно было, но в доме, естественно, никого не  было.  На
следующую  ночь  полиция  получила  еще  один   вызов,   и   снова   нашла
полупарализованную женщину, которую ужасно тошнило: кто-то  пытался  убить
ее  ядовитым  газом.  В  ту  же  ночь  аналогичный  случай   произошел   в
противоположной части города. А когда уже более чем на дюжину женщин  были
совершены нападения именно таким образом, полиция поняла, что имеет дело с
психопатом - маньяком, как его прозвали газеты.
   Мэнни сорвал какое-то растение и принялся обрывать с него листья.
   - Как-то ночью одна женщина увидела незнакомого мужчину. Она проснулась
и заметила его силуэт в раскрытом окне своей  спальни.  Он  якобы  брызгал
каким-то ядохимикатом внутрь комнаты. На  нее  подуло  запахом  газа,  она
закричала, незнакомец убежал. Но женщина хорошо рассмотрела его со  спины:
он был высокий, очень худой и носил что-то вроде жокейской кепочки.
   Теперь вмешалась полиция штата, потому что только  за  одну  ночь  семь
женщин были отравлены газом и наполовину парализованы. В городок понаехали
репортеры из "Ассошиэйтед пресс", "Юнайтед пресс" и почти  всех  чикагских
газет; вы можете найти в их подшивках материалы об этом  деле.  И  вот  по
ночам в Маттуне, штат Иллинойс, в 1944 году на улицах патрулировали машины
с автоматчиками, соседи  организовали  отряды  самообороны  и  по  очереди
охраняли свои кварталы; но нападения продолжались, а маньяка не находили.
   Наконец,  в  одну  из  ночей  город  патрулировали  восемь   групп   на
автомашинах, оснащенных радиостанциями. В городской  больнице  врачи  были
наготове. И вот полиция получила  вызов,  как  обычно,  от  женщины,  едва
способной говорить, ее отравил газом сумасшедший.  Меньше  чем  за  минуту
патрульная группа оказалась в  ее  доме;  потерпевшую  мигом  доставили  в
бо