а... не то капуста, не  то
тыква, но ведь  в  наших  местах  ничего  такого  никогда  не  выращивали.
Абсолютно правильные шары, темные круглые капли  в  слабом  лунном  свете,
которые стояли длинными, ровными рядами. Вдруг я сообразил, что это такое,
а Бекки отшатнулась, потому что у нее перехватило дыхание. Там были  новые
коробочки величиной уже с корзинку для винограда, и  они  росли  дальше  -
сотни, много сотен в неверном свете луны.
   Это зрелище напугало меня, вызвало отвращение, и я  не  мог  отважиться
спуститься туда и идти среди них, мне  сделалось  жутко  от  одной  только
мысли, что я могу коснуться какой-нибудь из этих штуковин.  Но  нам  нужно
было идти, и мы присели, ожидая, пока дымка тумана снова не затянет лунный
серп.
   Вскоре это произошло, свет побледнел и ослаб, но  не  исчез  совсем.  Я
хотел пересечь открытое место, когда будет совсем темно, и  мы  сидели  на
склоне в напряженном ожидании.
   Совершенно измотанный, я равнодушно смотрел вниз. Плантация, где  росли
коробочки, была неширокой, метров тридцать, не больше. А дальше начиналась
неохватная полоса пшеницы, закрывавшая коробочки от  взглядов  проезжавших
по шоссе.
   Я вдруг сообразил, что должно  произойти,  до  меня  дошло,  почему  мы
добрались до этого места, не встретив никого. Им не было смысла  распылять
свои силы по огромной площади, пытаясь  отыскать  нас  в  темноте.  Вместо
этого они просто ждали нас, сотни молчаливых фигур растянулись цепочкой на
пшеничном поле между нами и шоссе. Мы должны были выйти прямехонько  им  в
лапы.
   Но я сказал себе: всегда есть шанс. Узники бегут  от  самой  бдительной
стражи. Пленные, которым удавалось вырваться из лагерей,  проходили  сотни
километров мимо миллионов жителей, где каждый был врагом. До  того  самого
момента,  когда  тебя  поймают,  всегда  остается  шанс.  Просто  везение,
мгновенный разрыв в цепочке как раз тогда, когда нужно, неуверенность  при
опознании в темноте.
   И в то же время я  понял,  что  мы  должны  воспользоваться  еще  одним
шансом, который был у нас. Коробочки! Краешек луны выглянул из тумана, и я
снова увидел зловещие и неподвижные коробочки, лежавшие длинными рядами  у
наших ног. Если нас поймают, что будет с ними? Мы не  имеем  права  пройти
мимо! Мы тут, рядом, и даже если это безнадежно, даже если  мы  этим  сами
отдадим себя в руки врага, мы обязаны что-то сделать с этими  коробочками.
Если у нас и имелся какой-то  шанс,  его  надо  было  использовать  именно
_так_.
   Через минуту тучка накрыла месяц. Она наползала медленно, свет  слабел,
а потом снова сделалось темно, мы встали и молча пошли вниз,  к  кошмарной
плантации. Ближайшим строением  была  кладовая,  и  мы  поспешили  к  ней,
цепляясь за сухие хрупкие коробочки, перепрыгивая через канавы, с  которых
уже осыпалась черепица.
   За открытой дверью я разыскал  горючее  для  тракторов,  шесть  больших
железных бочек, стоявших вдоль стены на  грязном  полу,  и  меня  охватило
возбуждение, я ощутил неожиданный  прилив  сил.  Это,  конечно,  напрасная
попытка - ведь коробочек сотни. Но возможностью нанести вред врагу  нельзя
было пренебречь. Я дал Бекки две таблетки  бензедрина,  взял  себе,  и  мы
проглотили их. Потом Бекки помогла мне свалить набок одну из бочек.  Минут
десять я шарил в кладовой, зажигая спички одну за другой,  пока  не  нашел
ржавый ключ на одной из полочек внизу. Потом мы толкнули здоровенную бочку
и покатили ее через дверь вниз, к ближайшей из обложенных черепицей канав.
Установив бочку горловиной над краем  канавы,  я  ослабил  пробку  ключом,
затем отвинтил ее рукой, и керосин смочил мне пальцы. Когда  пробка  упала
вниз, горючее с ритмичным бульканьем полилось в канаву и  начало  медленно
растекаться по черепице. Я подложил под бочку ком земли и оставил ее.
   Вскоре все шесть бочек с  тракторным  керосином  выстроились  в  начале
головной канавы, первая уже опустела. Прошло десять минут, мы просто молча
сидели рядом. Затем горючее из последней бочки вытекло,  только  тоненькая
струйка еще журчала, и я присел на корточки  возле  канавы,  резкий  запах
керосина ел мне глаза. Я зажег спичку, бросил ее в медленно  растекавшуюся
лужу, но она мгновенно погасла. Тогда я зажег другую  и  медленно  опустил
ее, пока краешек пламени не коснулся маслянистой  поверхности;  я  увидел,
как мое лицо отражается в луже. Первый голубой язычок пламени вскоре вырос
в небольшой  круг  размером  с  блюдце.  Керосин  вспыхнул  по-настоящему,
взорвался  пламенем  так,  что  я  отпрянул;  огромные  языки  -   красные
вперемежку с голубыми - рванулись вниз по канаве,  распространяясь  до  ее
краев, и вот уже огонь помчался во все стороны.
   На нас повеяло жаром, огонь начал лениво потрескивать, некоторые  языки
вздымались вверх, курясь черным дымом. Поднявшись на  ноги,  мы  провожали
глазами огненную линию, которая подбиралась к краю плантации параллельными
рядами, с приглушенным ревом врываясь в  соединительные  канавы,  и  вдруг
черные силуэты коробочек стал и  четко  видны  на  фоне  дымного  красного
пламени.  Первая  коробочка,  словно  круглый  факел,  вспыхнула   бледным
огоньком, из нее  повалил  белый  дым,  за  ней  вторая,  потом  третья  и
четвертая сразу, а там  и  пятая.  И  тогда  мягкое  пыхтение,  с  которым
взрывались первые коробочки, начало раздаваться  равномерно,  как  тиканье
часов, - одна за другой коробочки вспыхивали вдоль рядов, словно  гирлянды
лампочек, рассыпаясь  целиком,  как  грибная  труха.  И  вдруг  гул  сотен
голосов, который надвигался на нас, раздался в ушах, как шум прибоя.
   Какое-то мгновение мне казалось, что мы победили, но  в  конце  концов,
конечно, керосин, его было всего шесть бочек на такую огромную  плантацию,
выгорел. Одна за другой красные огненные  дорожки  замедляли  свой  бег  и
останавливались, уменьшаясь на глазах,  задерживаясь  там,  где  последние
капли керосина смочили землю. Ряды пылающих факелов еще  тлели,  но  пламя
стало краснее, белый дым валил сильнее, и ни одна новая  коробочка  больше
не  занималась.  Языки   пламени,   которые   раньше   взметывались   выше
человеческого роста, теперь доход ил и только до пояса, быстро  угасая,  и
яркие монолитные линии огня распались на отдельные  костры.  В  тот  самый
момент, когда пламя, которое перед этим охватывало  чуть  ли  не  четверть
гектара плантации, превратилось в несколько крохотных язычков, сотни фигур
надвинулись на нас.
   Они почти не прикасались к нам, у них не было гнева -  никаких  эмоций.
Стэн Морли, ювелир, спокойно положил руку мне на плечо, а Бен Кетчелл стал
рядом с Бекки так, чтобы она не могла убежать. Остальные столпились вокруг
и посматривали на нас безо всякого интереса.
   Затем мы в окружении беспорядочной толпы начали медленно подниматься на
холм, с которого только что спустились. Никто  нас  не  держал,  мало  кто
разговаривал - не было никаких признаков возбуждения; мы просто плелись  в
гору, и все. Поддерживая Бекки обеими руками, я помогал  ей  идти.  Сам  я
смотрел в землю и не ощущал ничего, кроме неимоверной усталости.
   И вдруг снова загудели глухим шепотом сотни голосов вокруг, и я  поднял
голову. В то  же  мгновение  гул  стих,  и  все  остановились;  они  стали
неподвижно, лицом к небольшой долине, из которой мы ушли, и задрали головы
в залитое лунным сиянием небо.
   Тогда я тоже взглянул вверх  и  в  ясном  свете  луны  увидел  то,  что
привлекло их внимание. Небо над нами  было  усеяно,  нет,  не  крапинками,
шарами, немыслимый рой темных шаров медленно плыл  в  воздухе,  поднимаясь
все выше. Последние тучки сошли с лунного серпа,  небо  прояснилось,  и  я
смотрел, как гигантские коробочки - плантация, которую они  покинули,  уже
почти опустела - плывут вверх.  Несколько  последних  пошевелились,  чтобы
сломать хрупкие стебли, которые их удерживали.  Затем  они  оторвались  от
земли, догоняя остальных, и мы наблюдали,  как  огромный  рой,  постепенно
уменьшаясь в размерах, причем шары ни разу  не  столкнулись  между  собой,
равномерно поднимается все выше в небо и в пространство, лежащее за ним.



21

   Понятие открытия включает в себя огромнейший комплекс мыслей и решений,
которые взрывообразно заполняют мозг, придавливая тяжестью всеохватывающей
истины. Неподвижно стоя рядом с Бекки и глядя на это немыслимое зрелище  в
вечернем небе, я понял тысячи вещей,  которые  можно  было  бы  понять  за
минуту, и еще множество других,  объяснить  которые  не  хватило  бы  всей
жизни.
   Все  было  очень  просто  -  громадные  коробочки  покидали  враждебную
негостеприимную планету. Я осознал это раз и навсегда, и волна  невыразимо
радостного возбуждения наполнила меня с такой силой, что я даже вздрогнул.
Я понял: в том, что сейчас происходит, есть частица наших с Бекки  усилий.
Мы не были, да и не могли быть единственными, кто столкнулся со всем  тем,
что произошло в Санта-Мире. Несомненно, были и другие люди, группы  людей,
которые боролись, сопротивлялись, просто отказывались покориться.  Кто-то,
возможно, победил, многие были побеждены, но  все,  кого  это  не  застало
врасплох, сражались до последнего.  Я  вспомнил  отрывок  из  речи  времен
войны: "Мы будем сражаться с ними в полях и на улицах, мы будем  сражаться
в горах, но мы никогда не сдадимся". Тогда это касалось одного народа,  но
на самом деле это распространяется на все человечество,  и  я  понял,  что
никакая сила во всей Вселенной нас никогда не победит.
   "Понимала" ли, "чувствовала" ли это та невозможная форма жизни, которая
была воплощена в коробочках? Видимо, нет, пришло мне в голову, по  крайней
мере, в нашем понимании. Но она - эта форма - наверняка ощутила, что  наша
планета, ее немногочисленное человечество ни за что не  согласится  на  их
вторжение, никогда не подчинится им. И  именно  мы  с  Бекки,  отказавшись
покориться, сражаясь  с  их  нашествием  до  последнего,  отбросив  всякую
надежду спастись ради того, чтобы уничтожить хотя бы несколько из них,  мы
с  Бекки  стали  последним  и  решающим  звеном  в   доказательстве   этой
неопровержимой истины. И вот теперь,  чтобы  жить,  чтобы  выполнить  свою
единственную цель и функцию, громадные шары поднимались все выше  и  выше,
рассекая негустой туман, уходили все дальше и дальше  в  пространство,  из
которого они пришли, оставляя позади себя непокоренную планету,  бесцельно
направляясь снова куда-то, насовсем, или... но это уже не  имело  для  нас
никакого значения.
   Понятия не имею, сколько времени мы стояли, молча всматриваясь в  небо.
Потом крохотные шарики стали мерцающими пятнышками, превратились в  точки,
а еще секунду спустя, моргая от напряжения, я внимательно смотрел, но  уже
ничего не видел.
   Некоторое время я просто стоял, обняв Бекки, прижимая ее  к  себе  так,
что ей, наверное, было больно. Затем до меня  снова  донеслось  бормотание
вокруг нас, тихое, словно приглушенное.  Мы  осмотрелись  и  увидели,  что
толпа двинулась мимо нас на холм к обреченному городу, из которого пришла.
Люди тянулись мимо нас с невыразительными  немыми  лицами,  лишь  немногие
поглядывали в нашу сторону, остальные даже не поднимали глаз. Постояв,  мы
с Бекки двинулись вниз, мимо  их  молчаливых  фигур.  Грязные,  в  помятой
одежде, мы победителями ковыляли среди них, каждый в  одной  туфле.  Молча
миновав толпу,  мы  зашагали  через  пустое  поле  к  шоссе  -  в  сторону
человечества.
   Этой ночью мы остались у Беличеков, Супругов мы застали  дома,  где  их
держали под стражей. Они сопротивлялись сну до последнего  -  и  победили.
Теодора заснула в кресле, а Джек  ждал  нас,  высматривая  через  огромное
окно. Слова были ни к чему, хотя мы и сказали что-то,  с  усталой  улыбкой
победителей. Минут через двадцать мы все уже спали тяжелым сном  предельно
утомленных людей.



ЭПИЛОГ

   Эта история даже не попала на страницы  газет  Проедьте  сегодня  через
Золотые Ворота в округ Марин, заверните в Санта-Миру, штат  Калифорния,  и
вы увидите лишь небольшой городок, чуть более запущенный  и  грязный,  чем
многие другие, но не так чтоб уж очень. Жители - некоторые из них -  могут
показаться вам молчаливыми и нелюдимыми, да и весь город может  произвести
на вас неблагоприятное  впечатление.  Вы  увидите  немного  больше  пустых
домов, чем это обычно бывает,  уровень  смертности  здесь  несколько  выше
среднего по  округу,  и  иногда  затрудняешься  заполнять  графу  "причина
смерти". К западу от города на некоторых фермах деревья, растения  и  даже
домашние животные время от времени умирают без видимых причин.
   Но в конце концов ничего  необычного  в  Санта-Мире  нет.  Пустые  дома
быстро заселяются, в штате вообще трудно с  жильем,  в  городе  появляются
новые жители, большей частью молодые, с детьми.  Молодая  пара  из  Невады
живет рядом со мной и Бекки, еще одна чета  -  напротив,  в  доме  старого
Грисона. Через год-два, максимум три Санта-Мира  с  виду  ничем  не  будет
отличаться от любого другого маленького  городка.  И  все,  что  произошло
здесь,  в  конце  концов  забудется  и  станет  чем-то  в  высшей  степени
невероятным.
   Даже теперь, а ведь прошло совсем немного времени, меня иногда,  и  все
чаще, начинают охватывать сомнения, а действительно ли все это произошло с
нами. Мне приходит в голову, что, возможно, мы видели не  то  или  не  так
восприняли  происходившее.  Я  не  знаю  и  не  могу  сказать   наверняка:
человеческий разум склонен к преувеличениям и самообману. Да меня это и не
волнует - мы вместе, я и Бекки, как бы там ни было.
   И все-таки... время  от  времени  с  неба  падают  дожди  из  маленьких
лягушек, крохотных рыбок, а то и  камешков.  То  тут,  то  там  кто-нибудь
сгорает,  а  одежда  остается   неповрежденной.   И   бывает,   что   само
упорядоченное  и  нерушимое  течение  времени   необъяснимо   меняется   и
смещается. Мы читаем эти коротенькие сообщения, большей частью поданные  в
юмористическом  плане,  или  слышим  их  от  кого-то  -   сомнительные   и
перевранные. А вот что я  знаю  наверняка  -  некоторые  из  этих  историй
совершенно правдивы.