у этого... который по всем другим признакам выглядел,
говорил и вел себя, как Айра; было  только  воспоминание  о  чувствах,  их
имитация.
   Я понизил голос:
   - И у вас их нет, Бадлонг, вы только помните о них. Вы лишены настоящей
радости, страха, надежды, возбуждения  -  всего.  Вы  живете  в  такой  же
серости, как грязная масса, из  которой  вы  сделаны.  -  Я  оскорбительно
усмехнулся. - Профессор,  бумаги,  которые  много  дней  лежат  на  столе,
приобретают необычный вид. Они утрачивают свежесть, бумага сморщивается  и
желтеет - то ли от воздуха и влаги, то ли от чего-то еще. Но  сразу  можно
сказать, что документы лежат так уже долгое время. Именно так и  выглядели
ваши бумаги: вы не прикасались к ним с того самого дня, как перестали быть
Бадлонгом. Потому что вас это уже больше не волнует,  не  интересует;  они
для вас ничего не значат. Честолюбие, надежды, волнение -  всего  этого  в
вас больше нет!
   - Мэнни! - я повернулся к Кауфману. - "Введение в психиатрию", учебник,
который ты планировал написать для колледжа. Черновик его, над которым  ты
работал каждую свободную минуту, где он, Мэнни?  Когда  ты  последний  раз
писал или хотя бы смотрел на него?
   - Что ж, Майлз,  -  спокойно  ответил  он,  -  значит,  ты  знаешь.  Мы
старались сделать это как можно легче для тебя, вот  и  все.  Потому  что,
когда это  позади,  все  уже  не  имеет  значения,  тебя  ничто  не  будет
волновать. Майлз, так оно и есть, - он убедительно кивнул, - и это не  так
уж и плохо. Амбиции, волнения, что в них хорошего? - Я видел, что он в это
верит.  -  Или  ты  хочешь  добавить,  что  будешь  жалеть  о  заботах   и
неприятностях, которые исчезнут вместе с ними? Это совсем  не  так  плохо,
поверь мне. Еда такая же вкусная. Книги также интересно читать...
   - Но не писать, - тихо прервал я его. - Не нужно  трудиться,  надеяться
да и  бороться,  сочиняя  книги.  Или  испытывать  чувства,  которыми  они
проникнуты. Это все исчезает, разве не так, Мэнни?
   Он пожал плечами.
   - Я не буду возражать тебе, Майлз. Думаю, ты хорошо разобрался во всем.
   - Никаких эмоций. - Я произнес это громко, но  с  каким-то  удивлением,
обращаясь к самому себе. - Мэнни, -  сказал  я,  потому  что  мне  кое-что
пришло в голову, - а способны ли вы любить, иметь детей?
   Он быстро взглянул на меня:
   - Думаю, тебе известно, что не можем, Майлз. Черт  побери,  -  произнес
он, и в его голосе послышалось что-то похожее на  гнев,  -  вот  тебе  вся
правда, ты сам этого хотел. Дублирование  не  является  абсолютным.  И  не
может быть. Это как те искусственные соединения,  с  которыми  забавляются
физики-ядерщики - нестойкие, неспособные самостоятельно поддерживать  свое
существование. Мы не способны долго жить, Майлз. Последние из нас умрут, -
он отмахнулся, будто это не имело значения, - лет через пять, не больше.
   - Да и это еще не все, - жестко добавил я. - Это касается всего живого,
не только людей, но и животных, деревьев, травы, всего,  что  живет.  Так,
Мэнни?
   Он криво и устало усмехнулся, потом встал, подошел  к  окну  и  показал
рукой вверх. В небе был хорошо виден серп луны, серебристо-белый в дневном
свете. Сейчас мимо него проплывала жиденькая тучка.
   - Посмотри на Луну, Майлз, - она мертва. Ни одна крохотная  частица  не
изменилась на ней за это время,  что  люди  ее  наблюдают.  А  разве  тебе
никогда не приходило в голову задуматься, отчего  она  представляет  собой
пустыню небытия? Луна, ближайшая к Земле планета, такая  похожая  на  нее,
когда-то даже ее составная часть - почему ее покинула жизнь?
   Он замолчал, изучая взглядом молчаливую неизменную поверхность Луны.
   - Однако не всегда так было, - мягко продолжал он. -  Когда-то  она  не
была мертвой. - Мэнни снова сел на кушетку. - Да и другие планеты, которые
вращаются вокруг того же несущего  жизнь  Солнца,  Марс,  например.  -  Он
слегка пожал плечами. - Там, в пустынях, есть еще следы существ,  когда-то
живших на планете. А теперь... очередь Земли. Когда и как все эти  планеты
будут исчерпаны полностью, не имеет значения. Споры двинутся дальше, снова
в космическое пространство, снова плыть - неважно куда и сколько  времени.
В конце концов  они  попадут  куда-нибудь.  Бадлонг  правильно  назвал  их
паразитами. Паразиты Вселенной - которые,  кстати,  переживут  в  ней  все
другие формы жизни.
   - Пусть это  вас  не  поражает,  доктор,  -  доброжелательно  отозвался
Бадлонг. - В конце концов, что вы,  люди,  сделали...  с  лесами,  которые
покрывали континент? А плодородные земли, которые вы превратили в пыль? Вы
тоже их исчерпали, а потом - пошли дальше. Вам нечего возмущаться.
   Я едва способен был говорить.
   - Весь мир, - прошептал я. - Вы собираетесь заполонить весь мир?
   Он терпеливо улыбнулся:
   - А  вы  как  думали?  Этот  округ,  потом  соседний,  дальше  северная
Калифорния, Орегон, Вашингтон, наконец, западное побережье - это  процесс,
который непрерывно ускоряется - все быстрее, все больше  нас,  все  меньше
вас. Затем, достаточно быстро, континент. А потом, конечно, весь мир.
   Я снова прошептал:
   - Но... откуда они берутся, эти коробочки?
   - Их выращивают, безусловно. Мы  их  выращиваем.  С  каждым  разом  все
больше и больше.
   Я уже не мог сдерживаться.
   - Весь мир, - тихо произнес я и сразу же выкрикнул в отчаянии:
   - Но почему? О, господи, почему?
   Если бы он был на это способен,  он  бы  разозлился.  Но  Бадлонг  лишь
укоризненно покачал головой:
   - Доктор, доктор, вы ничего не хотите понимать. Видимо, до вас  еще  не
дошло. О чем я вам все время толкую? Что делаете вы и  почему?  Почему  вы
дышите, едите, спите, занимаетесь любовью и рождаете себе подобных? Потому
что это ваша функция, смысл вашей жизни. Других причин нет, да и не  нужны
они, ни одна  не  нужна.  -  Он  снова  покачал  головой,  удивляясь  моей
неспособности уразуметь такую простую истину. - Это крайне раздражает вас,
даже угнетает;  но  что  еще  делал  род  человеческий,  кроме  того,  что
распространился по всей планете, пока его не стало два миллиарда?  Что  вы
сделали с этим самым континентом, кроме  того,  что-расползлись  по  нему,
пока не заполнили до края? И где бизоны, которые населяли  эту  страну  до
вас? Исчезли. Где бродячий голубь, который буквально покрывал небо Америки
миллиардными стаями? Последний умер  в  Филадельфийском  зоопарке  в  1913
году. Доктор, функция жизни - жить, пока возможно, и всем другим  причинам
нечего путаться  в  этом  ее  назначении.  Тут  нет  никакой  сознательной
зловредности - разве вы ненавидели бизонов? Мы должны  продолжать,  потому
что мы обязаны это делать, разве это вам не  понятно?  -  Он  одарил  меня
приятной улыбкой. - Это присуще любому животному.
   Итак, в конце концов я должен был воспринять правду, какой  бы  горькой
она ни была. Я мог сделать лишь одно - чтобы те последние минуты,  которые
у нас оставались, прошли для  Бекки  как  можно  легче,  если  только  нам
разрешат провести их вдвоем.
   - Мэнни, - взглянул я на Кауфмана, - ты сказал, что  мы  когда-то  были
друзьями и ты это помнишь.
   - Безусловно, Майлз.
   - Думаю, что на самом деле ты этого уже больше не чувствуешь,  но  если
ты  что-нибудь  помнишь,  оставь  нас  тут  вдвоем.  Заприте  дверь  моего
кабинета, тогда вам придется  охранять  только  дверь  в  коридор.  Только
оставь нас сейчас вдвоем, подожди в коридоре, где ты нас не увидишь  и  не
услышишь. Сделай для нас хотя бы это, ты  же  знаешь,  что  мы  не  сможем
убежать. Да и как нам спать в вашем присутствии?  Для  нас  это  последняя
возможность ощутить, что это такое - быть по-настоящему живыми, может,  ты
и сам что-то из этого помнишь.
   Мэнни посмотрел  на  Бадлонга,  и  тот  небрежно  кивнул.  Потом  Мэнни
повернулся к Карлу Микеру - тот лишь пожал плечами. Маленького человечка у
двери никто не спрашивал.
   - Ладно, Майлз, - неторопливо сказал Мэнни. - Почему бы и нет?
   Он кивнул человеку у двери, тот поднялся и вышел.  Мэнни  направился  к
массивной деревянной двери моего кабинета, повернул ключ в замке, подергал
за ручку, потом снова отпер замок и пригласил нас с Бекки в комнату.
   Дверь медленно захлопнулась за нами, и в  последний  момент  я  заметил
сквозь щель, как толстяк возвращается в приемную, держа  перед  собой  два
громадных бурых шара. Щелкнул замок, и я услышал слабый  шорох  снаружи  -
мне стало ясно, что эти две огромные коробочки  сейчас  лежат  на  полу  у
самой двери - такие близкие и такие недоступные.



18

   Я взял руки Бекки в свои и сжал их, она подняла взгляд  и  даже  сумела
улыбнуться. Я посадил ее в большое кожаное  кресло  перед  столом,  а  сам
примостился рядом на подлокотнике, наклонившись к ней.
   Некоторое время мы сидели молча; мне припомнился вечер -  недавний,  но
такой далекий, - когда Бекки пришла сюда, чтобы рассказать о Вильме,  и  я
сообразил, что на ней то же платье с длинными рукавами  и  золотисто-серым
узором. Я вспомнил, как обрадовался, увидев ее в  тот  вечер,  потому  что
понял, что хотя мы и встречались лишь несколько раз в школьные годы, я  ее
никогда не забывал. Сейчас я понял значительно больше, чем тогда...
   - Я люблю тебя, Бекки, - сказал я, а она взглянула  на  меня  с  нежной
улыбкой, потом прислонилась ко мне лицом.
   - Я люблю тебя, Майлз.
   Из-за двери донесся слабый звук - знакомый, хотя я узнал его не  сразу.
Он напоминал треск сухих листьев. Через  минуту  я  осознал,  что  это,  и
бросил взгляд на Бекки, однако она, если и услышала его, не подала виду.
   - Жаль, что мы не женаты, Бекки. Лучше бы мы сейчас были мужем и женой.
   Она кивнула:
   - И мне жаль. Почему мы не поженились, Майлз?
   Я не ответил - это уже не имело значения.
   - Потому что ты боялся за себя и  за  меня,  -  ответила  она  на  свой
вопрос. - Думаю, больше за меня. - Бекки устало усмехнулась. -  И  правда,
мне ни к чему еще одна неудачная попытка, совсем даже ни к чему. С  другой
стороны, никто не может дать гарантии. Любые двое людей, которые  женятся,
рискуют, мы ничем не лучше других. У нас только чуть больше опыта: мы  уже
знаем, что такое неудача, может быть, даже знаем, какие у  нее  причины  и
как ее избежать. Нам следовало подумать о свадьбе, Майлз.
   - Может быть, свадьба еще состоится, - добавил я немного погодя. Потому
что она была права: все эти доводы были просты и очевидны, но  я  запрещал
себе это видеть. Ясное дело, у  нас  могло  ничего  не  выйти,  я  мог  бы
разрушить ей жизнь, но вряд ли было бы лучше, если бы кто-то другой сделал
то же самое.
   Из-за двери снова послышался слабый шелест и потрескивание, и я вскочил
на ноги и начал  рыскать  по  кабинету  в  поисках  какого-нибудь  орудия,
которое могло бы нам помочь. Больше всего мне  была  необходима  еще  одна
попытка вырваться, не  может  быть,  чтобы  не  было  никакой  возможности
выпутаться из этого положения. Не поднимая шума, я  выдвинул  ящик  стола:
там  лежали  бланки  рецептов,  листы  промокательной   бумаги,   скрепки,
резиновые жгуты, сломанный пинцет, карандаши, сделанный под бронзу нож для
открывайся конвертов. Я взял нож, подержал его, словно  кинжал,  посмотрел
на тяжелую деревянную дверь кабинета и бросил ненужную игрушку  обратно  в
ящик.
   В противоположном углу стоял  шкаф  с  моими  инструментами:  на  белых
салфетках блестящими шеренгами лежали щипцы, скальпели,  шприцы,  ножницы,
но я даже не стал раскрывать стеклянные дверцы. В  небольшом  холодильнике
хранились вакцины, сыворотки, антибиотики и  полбутылки  прокисшего  пива,
забытого медсестрой, - тут мне тоже нечего было искать. Остальное было  не
более полезным: медицинские весы, топчан, белый, как снег, шкаф с бинтами,
йодом, лейкопластырем, сулемой и шпателями,  мебель,  дорожки,  мой  стол,
фотографии и дипломы на стенах - вот и все.
   Я повернулся к Бекки, собираясь что-то сказать,  но  слова  застряли  у
меня в горле, а сердце подпрыгнуло  и  забило  молотом,  я  в  два  прыжка
подскочил к ее креслу, схватил за  плечо,  изо  всех  сил  потряс,  и  она
открыла глаза.
   - О, Майлз, я... заснула! - в ее широко раскрытых глазах застыл ужас.
   В нижнем ящике стола я нашел бензедрин, затем принес из  препараторской
стакан воды и дал Бекки таблетку. Посмотрев на бутылочку с тонизирующим, я
сунул ее в карман - мне оно пока еще  не  было  крайне  необходимо,  кроме
того, лучше было пользоваться бензедрином по очереди.
   После этого я сел  за  стол,  опираясь  локтями  на  стекло  и  положив
подбородок на костяшки сцепленных пальцев. Бекки  внимательно  следила  за
моими глазами. Если и был какой-то выход из этого положения, я должен  был
найти его, а не бродить бесцельно по кабинету.
   Из-за двери время от времени продолжал раздаваться сухой треск. Мы  оба
слышали этот звук, но не  смотрели  в  ту  сторону.  Я  сидел  неподвижно,
пытаясь сконцентрироваться на том, что знал о гигантских коробочках.
   Через некоторое время я поднял взгляд на Бекки, которая молча  смотрела
на меня блестящими от  бензедрина  глазами  Медленно,  размышляя  вслух  и
одновременно спрашивая у нее совета, я произнес:
   - Допустим, только допустим, что из этого есть  выход,  не  возможность
бежать, нет, ибо это немыслимо, а возможность  заставить  их  забрать  нас
отсюда в другое место. - Я пожал плечами. - Хотя бы  в  городскую  тюрьму.
Допустим, что это возможно...
   - Что тебе пришло в голову, Майлз?
   - Не знаю.  Видимо,  ничего  особенного.  Я  размышлял,  каким  образом
вывести из строя эти проклятые коробочки, хотя и не уверен, что это у  нас
получится. Но они все равно достанут еще. Отведут нас  в  другое  место  и
притащат новые. Тут ничего не выйдет.
   - Мы сможем выиграть немного времени, - возразила Бекки. - Потому что я
сомневаюсь, что у них сейчас есть еще коробочки. Думаю, мы видели все, что
были в наличии. - Она кивнула на улицу внизу. - По-моему, они использовали
все, что имели. Может быть, эти две, - она показала на дверь, - именно те,
что остались в грузовике Джо Гримальди?
   - У них растут новые,  все,  что  мы  выиграем,  это  только  небольшая
отсрочка, - я несколько раз растерянно стукнул кулаком  по  ладони,  -  но
этого мало, слишком мало. - Я изо всех сил старался рассуждать трезво.
   - Немного больше времени - это все, что нам нужно Если есть возможность
заставить  их  забрать  нас   отсюда,   из   этого   здания,   мы   должны
воспользоваться этим случаем, другого уже не будет.
   Бекки задумчиво произнесла:
   - Ты думаешь, что мог бы... свалить их, как-то неожиданно сбить с  ног,
выходя из дома? Так, как Ника Гриветта...
   Я покачал головой:
   - Нужно рассуждать трезво, Бекки. Это не кино, да я и не супермен. Нет,
я никак не справлюсь с четырьмя мужчинами, да и с одним, наверное. Вряд ли
я одолею Мэнни, а Карл Микер просто сломал  бы  меня  пополам.  Разве  что
профессор или этот пузатый мне по силам, - я  невесело  усмехнулся,  затем
продолжал уже серьезно: - Черт возьми, я понятия не имею  даже,  можно  ли
заставить их вывести нас отсюда. Скорее всего, нет.
   - Как бы нам все-таки попробовать? - не сдавалась Бекки.
   Я показал на дверь в приемную:
   - Как раз сейчас, если Бадлонг  не  ошибается,  эти  штуковины  снаружи
готовятся. Готовятся - сначала наобум - имитировать  и  дублировать  любую
живую субстанцию, которая им попадется: клетки и кровь, кости и ткань. Это
значит, нас, если  мы  тихо  заснем  и  оставим  наши  жизненные  процессы
беззащитно замедленными. Но допустим...  -  я  вопросительно  взглянул  на
Бекки, если уж это не было решением, я не представлял, где искать  другое.
- Допустим, - медленно выговорил я, - что мы заставим  эти  две  коробочки
истратить себя на что-то другое. Допустим, мы найдем замену - Фред  и  его
подруга.
   Не понимая, она мрачно посмотрела на меня.  Тогда  я  протянул  руку  и
раскрыл дверцу моего шкафа.
   -  Скелеты,  -  объяснил  я,  показывая  на  две  фигуры,  застывшие  с
бессмысленными улыбками. - Они ведь были живыми. - Вдруг меня прорвало,  и
я заговорил быстро и  возбужденно,  будто  самым  главным  было  уговорить
Бекки.  -  Они  представляют   собой   костную   структуру   -   структуру
человеческого организма, к тому же  абсолютно  завершенную.  Значит,  если
Бадлонг  прав,  атомы,  составляющие  их,  все  еще  удерживаются   вместе
благодаря тому же узору силовых линий, или как он  их  там  еще  называет,
который сводил воедино все атомы при их жизни и который сейчас  удерживает
вместе наши собственные. Вот  они  -  спят,  да  еще  как  спят!  Готовые,
исполненные желания, чтобы за них  взялись,  скопировали  их  узор  вместо
нашего. Думаю, они для этого подходят.
   Помолчав, Бекки ответила:
   - Мы ничего не потеряем, если попробуем.
   Я встал, не ожидая, пока она договорит. В полной  тишине,  стараясь  не
стукнуть какой-нибудь частью скелета о  стенку  шкафа,  я  вытащил  первым
более высокий, мужской, поднес его к запертой двери и уложил на пол  лицом
вниз, чтобы не видеть эту нахальную усмешку. Затем  положил  рядом  с  ним
женский скелет.
   Какое-то время мы молча смотрели на них, потом я направился к  шкафу  с
инструментами, беззвучно растворил стеклянные дверцы и взял шприц.  Смочив
спиртом кусочек стерильной ваты, я протер  маленький  участок  на  руке  у
Бекки, потом у себя и подвел ее к двери в приемную. Взяв  у  нее  из  вены
двадцать кубических сантиметров крови, я быстро, пока кровь не  запеклась,
обрызгал ею ключицы и  ребра  ближайшего  скелета.  У  себя  я  тоже  взял
двадцать кубиков и нагнулся к Фреду.
   - Майлз, не нужно, их вид...
   Я посмотрел на  Бекки:  она  быстро  мотала  головой,  бледная,  отводя
взгляд. Но я довел дело до конца.
   - О, Майлз, умоляю! Я не могу - их вид... он такой... умоляю, не  надо.
Хватит!
   Я встал и кивнул:
   - Ладно. Не знаю, будет ли от этого толк, разве что чуть  больше  живой
материи... - Я сделал еще одну вещь, не спрашивая разрешения у Бекки: взял
со стола ножницы, отрезал немалый пучок ее волос, потом  своих  и  обсыпал
ими скелеты. Теперь оставалось только ждать.
   Мы снова сели на свои места, и Бекки заговорила. Медленно,  неуверенно,
время от времени останавливаясь и вопросительно поглядывая  на  меня,  она
изложила свой замысел.
   Я молча выслушал, не  перебивая.  Когда  она  закончила,  ожидая  моего
ответа, я улыбнулся и кивнул, стараясь не расстраивать ее.
   - Бекки, это могло бы сработать. Вполне возможно. Но все равно, в конце
концов я буду брыкаться на полу, а на мне верхом  будут  сидеть  двое  или
трое.
   - Майлз, - прервала она меня, - я понимаю, что нет причин,  по  которым
все, что приходит нам в голову,  обязано  срабатывать.  Однако  сейчас  ты
рассуждаешь, как в кино. Майлз, существуют ситуации, в которые большинство
людей вообще не попадают за всю свою жизнь, поэтому они представляют  себе
такие ситуации словно на экране, это чуть  ли  не  единственный  источник,
откуда они берут краски, чтобы изображать вещи и события, которые на самом
деле им неизвестны. Так же считаешь и ты. Ты представляешь  себе  картину,
на которой ты дерешься с двумя или тремя  мужчинами;  однако,  Майлз,  что
делаю на этой твоей картине я? Прижалась к стене с расширенными  от  ужаса
глазами, закрывая рот ладонями, не правда ли?
   Я обдумал ее слова, она попала в самую точку, и кивнул.
   Бекки продолжала:
   - Также будут думать и они  -  стереотип  женского  поведения  в  такой
ситуации. Значит, именно так я и поведу себя, пока не  буду  уверена,  что
они заметили меня. А потом сделаю точно так, как ты.
   Я  попытался  взвесить  то,  что  она  сказала,  но  Бекки  нетерпеливо
воскликнула:
   - Почему бы нет, Майлз, - разве я не могу? - Она сделала  паузу,  потом
закончила: - Я смогу. Тебе здорово  достанется,  ты  переживешь  несколько
тяжелых минут, но зато потом... Майлз, почему бы не попробовать?
   Мне было не по себе. Мне это с