Мергл. - Уж он-то, конечно, знал. И не говори мне...
   - Он изучал меня.
   - Должно быть, он какой-то удивительно  слабовольный  молодой  человек,
если позволил своенравной девчонке, едва достигшей семнадцати лет, таскать
себя по всем дорогам...
   - Ничего не понимаю! - простонала миссис Милтон.
   - Какая дичь! Какое нелепое поведение! - негодовала  мисс  Мергл.  -  Я
могу приписать твои действия только духу беспокойства...
   - Я все сделала, чтобы уберечь тебя, Джесси, - сказала миссис Милтон.
   - Уберечь меня! Что вы хотите этим сказать? - спросила Джесси.
   - Я всем говорила, что ты отправилась в  гости...  к  друзьям,  которые
живут далеко отсюда. Ни одна живая душа в Сэрбитоне...
   - ...этому духу  беспокойства,  -  продолжала  мисс  Мергл,  -  который
охватил стольких женщин в наше суетно-праздное время...
   - Но почему надо лгать? - спросила Джесси.  -  Почему  люди  не  должны
знать правду обо мне и о  том,  что  я  сделала?  Я  не  вижу  тут  ничего
такого...
   - Дорогая моя! - воскликнула миссис  Милтон.  -  Твоя  репутация  будет
_погублена_!
   - Но _почему_?
   - Прочти  "Сезам  и  лилии",  -  посоветовала  мисс  Мергл.  -  Почитай
Шекспира...  или  Кристину  Росетти.  Там  по  крайней  мере  ты   найдешь
возвышенные идеалы...
   Однако ни мачеха, ни падчерица не обратили ни малейшего внимания на  ее
слова.
   - Почему моя репутация будет погублена? И что это значит?
   - Никто в Сэрбитоне никогда больше не пригласит тебя к себе! -  сказала
миссис Милтон. - Ты станешь парией. Перед тобой закроются все двери...
   - Но я же не сделала ничего плохого! - сказала Джесси. - Все это только
условности...
   - А все будут считать, что сделала.
   - Неужели я должна лгать из-за того, что кто-то может не так  подумать?
Глупо! И потом, кому нужны люди, которые так думают?
   - Милое мое дитя, ты просто не понимаешь...
   А мисс Мергл тем временем, нимало не  заботясь,  слушают  ее  или  нет,
продолжала пространные рассуждения  об  Идеалах,  Истинной  Женственности,
Необходимости блюсти сословные  границы,  о  Здоровой  Литературе  и  тому
подобном.
   - Простая, здоровая, честная жизнь... - говорила она.
   - Вот и мисс Мергл скажет тебе то же самое, - воззвала к  ее  поддержке
миссис Милтон, и мисс Мергл тотчас прервала свои излияния  и  подтвердила,
как важно держать в тайне поездку Джесси.
   - Люди считают, что ты уехала в гости, - сказала мисс Мергл, -  и  если
не возбудить их подозрений, они никогда не станут расспрашивать тебя.  Нет
ни одного довода за то, чтобы люди это знали,  и  все  за  то,  чтобы  они
ничего не знали...
   - И это значит жить безбоязненно и честно!
   - Если ты в самом деле хочешь жить безбоязненно и честно, ты не  должна
так безрассудно поступать,  -  изрекла  мисс  Мергл,  озаренная  блестящим
наитием.
   Тем временем мистер  Хупдрайвер  с  грустным  видом  сидел  в  саду  на
солнышке.  Кончилось  его  чудесное  путешествие  -  во   всяком   случае,
путешествие с ней; познав удар судьбы, разъединивший  их,  он  понял,  что
значили для него эти дни. Он попытался угадать, каково же ее  общественное
положение. Конечно, ее вернут в тот мир, к которому  она  принадлежит,  на
недоступные ему светские высоты. И  она  снова  станет  неприступной  Юной
Леди.
   Позволят ли ему проститься с ней?
   Как необыкновенно все было! Ему вспомнилось, как он впервые увидел  ее:
она ехала по дороге вдоль реки, освещенная сзади солнцем; вспомнилась  ему
и чудесная ночь в Богноре, и ему казалось, что все произошло  потому,  что
он этого хотел. Здорово он тогда себя показал. "Какой  вы  храбрый,  какой
храбрый!" - сказала она ему. А потом, когда она утром спустилась к нему  -
такая милая, такая уравновешенная, - она все время была уравновешенная. Но
быть может, ему следовало уговорить ее вернуться домой? Он  вспомнил,  что
такое намерение у него было. А теперь эти люди отобрали ее у него,  словно
он не имеет права жить с ней на одной планете. А ведь и в самом  деле!  Он
чувствовал,  что  воспользовался  ее  незнанием  жизни,   иначе   она   не
путешествовала бы с ним столько дней. Она была так  изысканна,  так  мила,
так спокойна. Он стал вспоминать выражение ее лица, блеск ее глаз, поворот
головы.
   К черту! Недостоин он даже того, чтобы идти по одной с  ней  дороге.  И
никто недостоин. Предположим, ему позволят проститься с  ней.  Что  он  ей
скажет? Это? Да, скажет. Но они, конечно, не разрешат ему говорить  с  ней
наедине. Тут будет ее мачеха в качестве - как это  называется?  -  дуэньи.
Сколько возможностей он упустил! А  ведь  ему  еще  ни  разу  не  довелось
признаваться в своих чувствах, да,  собственно,  только  сейчас  он  начал
понимать, что он чувствовал. Любовь! Нет, он никогда не посмеет произнести
это слово. Скорее это - обожание. Если бы только ему представился хотя  бы
еще  один  случай!  И  этот  случай  должен  представиться   когда-нибудь,
где-нибудь. Тогда он сумеет излить перед ней душу и будет красноречив.  Он
чувствовал, что будет красноречив и сумеет найти слова. Хоть он и пыль под
ее ногами...
   Размышления его были  прерваны  звуком  открываемой  двери.  Дверь  под
балконом открылась, и в тени его показалась Джесси.
   -  Пойдемте  отсюда,  -  сказала  она  Хупдрайверу,   поднявшемуся   ей
навстречу. - Я возвращаюсь с ними домой. Придется нам проститься.
   Мистер Хупдрайвер открыл было рот, закрыл его  и  молча  последовал  за
ней.


   Сначала они шли молча в сторону  от  гостиницы.  Он  услышал,  как  она
вздохнула, искоса взглянул на нее и увидел, что губы у нее плотно сжаты, а
по щеке катится слеза. Лицо у нее пылало. Она смотрела прямо перед  собой.
Не в силах придумать,  что  бы  сказать,  он  засунул  руки  в  карманы  и
намеренно не смотрел на нее. Через некоторое время заговорила она. Сначала
сказала что-то бессвязное насчет пейзажа,  потом  насчет  самообразования.
Она взяла его адрес, вернее, адрес компании "Энтробус", и обещала прислать
книги. И все же Хупдрайвер чувствовал, что  разговор  получается  какой-то
пустой, натянутый, боевой дух Джесси угас. Ему казалось, что она поглощена
думами о последнем, проигранном, сражении, и это причиняло ему боль.
   "Вот и все,  -  подумал  он.  -  Она  покончила  с  тобой,  Хупдрайвер,
старина".
   Они спустились в лощину, затем пошли вверх по покатому, поросшему лесом
склону и наконец вышли на высокое открытое место, откуда  было  видно  все
вокруг. Там, будто сговорившись, они остановились. Они  смотрели  на  лес,
расстилавшийся, словно волнистое море, у их ног, - один лесистый  холм  за
другим терялся в синеватой дымке.
   Она стояла чуть выше него, и потому, когда она наконец заговорила,  ему
пришлось смотреть на нее снизу  вверх.  Она  стояла,  озаренная  солнечным
светом, в сером платье, легкая и изящная, заложив за спину руки. Казалось,
что она смотрит на него немного свысока. "Так оно и есть, - подумал он,  -
иначе и быть не может".
   - Ну вот, - сказала она, - настала пора прощаться.
   С полминуты он молчал. Затем набрался решимости. Кашлянул.
   - Я должен сказать вам кое-что.
   И умолк.
   - Что же? - удивленно спросила она.
   - Я ничего не жду. Но...
   И снова умолк. Взгляды их встретились.
   - Нет, ничего я не скажу. Ни к  чему  это.  Сейчас  это  прозвучало  бы
нелепо. Я ничего не хотел вам сказать. Прощайте.
   Она смотрела на него, в глазах ее читался испуг.
   - Нет, - мягко сказала она. - И не забудьте, что надо работать. А также
помните, братец Крис, что вы  мой  друг.  Вы  будете  работать...  Кем  вы
станете... чего может достичь человек за шесть лет?
   Он упорно смотрел прямо перед  собой;  что-то  в  нем  шевельнулось,  и
очертания его слабовольного рта словно  бы  стали  тверже.  Он  знал:  она
поняла то, чего он не смог высказать. И эти  ее  слова  насчет  шести  лет
равносильны обещанию.
   - Я буду работать, - сказал он только.
   С  минуту  они  стояли  рядом.  Потом,  кивнув  головой  в  направлении
гостиницы, он сказал:
   - Я не вернусь к ним туда. Можно? Вы дойдете одна?
   Она подумала секунд десять.
   - Да, - сказала она и, закусив нижнюю губу, протянула ему руку.
   - До свидания, - прошептала она.
   Он побелел, повернулся, посмотрел ей в глаза, нерешительно взял ее руку
и вдруг, послушный внезапному порыву, поднес ее к губам. Она  хотела  было
вырвать  руку,  но  его  пальцы  только  крепче  сжали  ее  запястье.  Она
почувствовала прикосновение его  губ,  но  он  тотчас  выпустил  ее  руку,
отвернулся и зашагал вниз. Шагов через десять нога  его  попала  в  заячью
нору, он споткнулся и чуть не упал.
   Ни разу он не оглянулся назад. Она смотрела ему вслед, пока его  фигура
там, внизу, не стала совсем маленькой, затем, крепко  сжав  заложенные  за
спину руки, медленно пошла к Стони-Кроссу.
   - А я и не знала, - шептали ее побелевшие губы, - не догадывалась. Даже
сейчас... Нет, я ничего не понимаю.



26. ПОСЛЕДНИЕ СТРОКИ ПОЭМЫ

   Итак, рассказу нашему, дорогие читатели,  пришел  конец.  Пусть  мистер
Хупдрайвер лежит в папоротниках, не будем больше  за  ним  подглядывать  и
прислушиваться, ровно ли он дышит. А о том, что из всего этого получилось,
что  произошло  по  истечении  шести  лет  и  дальше,   здесь   не   место
рассказывать. Собственно говоря, мы и не можем об  этом  рассказать,  ибо,
сопоставив даты, вы быстро убедитесь, что эти годы еще впереди. Но если вы
увидели, как простой приказчик, неотесанный малый и к тому же  еще  дурак,
может вдруг дойти до осознания некоторого несовершенства нашей жизни, и  в
какой-то мере посочувствовали ему, - цель моя достигнута. (Если же мне  не
удалось ее достигнуть, да простит нам обоим небо!) Не станем мы  следовать
и за безрассудной юной дамой его сердца в Сэрбитон, где ей предстоит снова
сражаться против объединенных усилий Уиджери и миссис Милтон. Ибо, как она
вскоре услышит, этот преданный поклонник  получил  свою  награду.  Давайте
посочувствуем ей тоже.
   Описание конца этого великого отпуска - а осталось еще пять дней - тоже
лежит за пределами нашего повествования. Можете  представить  себе  тощую,
одинокую фигуру в пыльном коричневом костюме, пестрых носках и  коричневых
ботинках,  не  предназначенных  для  езды  на   велосипеде,   мчащуюся   в
направлении Лондона через Хемпшир и  Беркшир  и  Сэррей.  Человек  этот  в
дороге  экономен  по  многим  основательным   причинам.   День   за   днем
продвигается он, и с каждым днем чуточку дальше, на северо-восток. У этого
человека  узкие  плечи,  загорелый  и  обветренный  нос   и   смуглые,   с
покрасневшими суставами руки. Вы заметите, что лицо его хранит  задумчивое
выражение. Время от времени он  беззвучно  посвистывает,  а  порой  громко
восклицает: "А все-таки чертовски здорово все получилось!",  -  но  порой,
по-моему, слишком часто он выглядит раздраженным и отчаявшимся.
   - Я знаю, - говорит он, - знаю, что все кончено.  Куда  мне!  Разве  ты
мужчина, Хупдрайвер? Посмотри на свои  дурацкие  руки!  О  господи!  -  И,
охваченный внезапной яростью, он какое-то время мчится во весь дух.
   А потом лицо его снова проясняется. "Даже если я ее не увижу, -  думает
он, - она ведь обещала прислать мне  книги".  И  мысль  эта  приносит  ему
некоторое облегчение. Потом приходит другая мысль: "Книги?! Ну что  значат
книги?" А иной раз воспоминания  о  пережитых  приключениях  оживляют  его
взор.
   - А все-таки я сорвал его игру, - произносит он вслух. - Сорвал!
   В такие минуты его можно даже назвать счастливым. Но бывают  у  него  и
минуты сомнений.
   - А что, если человек будет стараться изо всех сил, что это ему даст?
   Словом, в уме у  этого  человека  царит  полный  хаос,  и  одному  небу
известно, что из всего этого получится. Слишком  много  в  голове  у  него
теснится всяких  дум,  а  потому  он  больше  не  позирует  и  лишь  редко
заговаривает с теми, кто встречается ему на пути.  Машина  его,  заметьте,
выкрашена серой эмалевой краской и снабжена звучным звонком.
   Человек этот проезжает через Бейзингсток,  Бэгшот,  Стейнз,  Хэмптон  и
Ричмонд. И наконец на Главной улице Путни,  освещенной  последними  лучами
теплого августовского солнца, в толпе учеников, деловито запирающих лавки,
девушек-мастериц, возвращающихся после работы домой, служащих,  покидающих
свои конторы, среди белых автобусов, везущих запоздалых клерков и  дельцов
из Сити домой обедать, мы прощаемся с нашим героем. Он  вернулся  к  себе.
Завтра  надо  рано  вставать,  вытирать  пыль,  заниматься  все   той   же
обыденщиной, начинать  все  сначала,  с  той  лишь  разницей,  что  теперь
появились чудесные воспоминания и еще более чудесные  мечты,  а  на  смену
противоречивым желаниям пришли честолюбивые планы.
   На углу Главной улицы он повернул, со вздохом слез с велосипеда и повел
машину к воротам фирмы "Энтробус", которые распахнул перед  ним  ученик  в
высоком воротничке. Послышались  слова  приветствия.  Вы  слышите:  "Южное
побережье" и  "Погода  стояла  великолепная  -  просто  великолепная".  Он
вздыхает: "Да, обменял за два соверена.  Чертовски  хорошая  машина.  Жаль
только, какой-то идиот выкрасил ее..."
   Ворота за ним с грохотом захлопнулись, и он исчез с наших глаз.