и прислушивался, не двигается ли наверху щупальце марсианина.
   Вдруг  легкое  металлическое   побрякивание   возобновилось.   Щупальце
медленно двигалось по кухне. Все ближе и ближе - оно уже  в  судомойне.  Я
надеялся, что оно не достанет до меня. Я начал горячо  молиться.  Щупальце
царапнуло по двери погреба. Наступила целая  вечность  почти  невыносимого
ожидания; я услышал, как стукнула  щеколда.  Он  отыскал  дверь!  Марсиане
понимают, что такое двери!
   Щупальце провозилось со щеколдой не более  одной  минуты;  потом  дверь
отворилась.
   В темноте я лишь  смутно  видел  этот  гибкий  отросток,  больше  всего
напоминавший  хобот  слона;  щупальце  приближалось  ко  мне,  трогало   и
ощупывало стену, куски угля, дрова и потолок. Это был словно темней червь,
поворачивавший свою слепую голову.
   Щупальце коснулось каблука  моего  ботинка.  Я  чуть  но  закричал,  во
сдержался, вцепившись зубами в руку. С минуту все было тихо. Я  уже  начал
думать, что оно исчезло. Вдруг, неожиданно щелкнув, оно схватило что-то, -
мне показалось, что меня! - и как будто стало удаляться из погреба.  Но  я
не был в этом уверен. Очевидно, оно захватило кусок угля.
   Воспользовавшись случаем, я расправил онемевшие члены и прислушался.  Я
горячо молился про себя о спасении.
   Я не знал, дотянется оно до меня или нет. Вдруг сильным коротким ударом
оно захлопнуло дверь погреба. Я слышал, как  оно  зашуршало  по  кладовой,
слышал, как передвигались жестянки с бисквитами,  как  разбилась  бутылка.
Потом новый удар в дверь погреба. Потом тишина  и  бесконечно  томительное
ожидание.
   Ушло или нет?
   Наконец я решил, что ушло.
   Щупальце больше не возвращалось в угольный погреб; но я  пролежал  весь
десятый день в темноте, зарывшись в уголь, не смея  выползти  даже,  чтобы
напиться, хотя мне страшно хотелось пить. Только на  одиннадцатый  день  я
решился выйти из своего убежища.



        5. ТИШИНА

   Прежде чем пойти в кладовую, я запер дверь из  кухни  в  судомойню.  Но
кладовая была пуста; провизия вся исчезла - до последней крошки. Очевидно,
марсианин все унес. Впервые за эти десять дней меня охватило отчаяние.  Не
только в этот день, но и в последующие два дня я не ел ничего.
   Рот и горло у меня пересохли, я сильно ослабел. Я сидел в  судомойне  в
темноте,  потеряв  всякую  надежду.  Мне  мерещились  разные  кушанья,   и
казалось, что я оглох, так как звуки, которые я привык слышать со  стороны
ямы, совершенно прекратились. У меня даже не хватило сил,  чтобы  бесшумно
подползти к щели в кухне, иначе я бы это сделал.
   На двенадцатый день горло у меня так пересохло, что я, рискуя  привлечь
внимание марсиан, стал качать  скрипучий  насос  возле  раковины  и  добыл
стакана два темной, мутной жидкости. Вода освежила  меня,  и  я  несколько
приободрился, видя, что на шум от насоса не явилось ни одно щупальце.
   В течение этих дней я много размышлял о священнике  и  его  гибели,  но
мысли мои путались и разбегались.
   На тринадцатый день я выпил еще немного воды и в полудреме думал о  еде
и строил фантастические, невыполнимые планы побега. Как только  я  начинал
дремать, меня мучили кошмары: то смерть священника, то роскошные пиры.  Но
и во сне и наяву  я  чувствовал  такую  мучительную  боль  в  горле,  что,
просыпаясь, пил и пил без конца. Свет, проникавший в судомойню, был теперь
не сероватый, а красноватый. Нервы у меня были так  расстроены,  что  этот
свет казался мне кровавым.
   На четырнадцатый день я отправился в кухню и  очень  удивился,  увидев,
что трещина в стене заросла красной травой и полумрак приобрел красноватый
оттенок.
   Рано утром на пятнадцатый день я услышал  в  кухне  какие-то  странные,
очень знакомые звуки.  Прислушавшись,  я  решил,  что  это,  должно  быть,
повизгивание и царапанье собаки. Войдя в кухню, я  увидел  собачью  морду,
просунувшуюся в щель сквозь  заросли  красной  травы.  Я  очень  удивился.
Почуяв меня, собака отрывисто залаяла.
   Я подумал, что, если удастся заманить ее в  кухню  без  шума,  я  смогу
убить ее и съесть; во всяком случае, лучше  ее  убить,  не  то  она  может
привлечь внимание марсиан.
   Я пополз к ней и ласково поманил шепотом:
   - Песик! Песик!
   Но собака скрылась.
   Я прислушался - нет, я не оглох: в яме в самом деле  тихо.  Я  различал
только какой-то звук, похожий на хлопанье птичьих крыльев, да  еще  резкое
карканье - и больше ничего.
   Долго лежал я у щели, не решаясь раздвинуть красную  поросль.  Раз  или
два я слышал легкий шорох - как будто собака бегала где-то внизу по песку.
Слышал, как мне казалось, шуршание крыльев, и только. Наконец, осмелев,  я
выглянул наружу.
   В яме никого. Только в одном углу  стая  ворон  дралась  над  останками
мертвецов, высосанных марсианами.
   Я смотрел, не веря своим глазам. Ни одной машины. Яма опустела; в одном
углу - груда серовато-голубой пыли, в другом - несколько алюминиевых полос
да черные птицы над человеческими останками.
   Медленно пролез я сквозь красную поросль и встал на кучу щебня.  Передо
мной было открытое пространство, только сзади,  на  севере,  горизонт  был
закрыт разрушенным домом,  -  и  нигде  я  не  заметил  никаких  признаков
марсиан. Яма начиналась как раз  у  моих  ног,  но  по  щебню  можно  было
взобраться на груду обломков. Значит, я спасен! Я весь затрепетал.
   Несколько минут я стоял в нерешительности,  потом  в  порыве  отчаянной
смелости,  с  бьющимся  сердцем  вскарабкался  на  вершину  развалин,  под
которыми я был так долго заживо погребен.
   Я осмотрелся еще раз. И к северу тоже ни одного марсианина.
   Когда в последний раз я видел эту часть Шина при дневном  свете,  здесь
тянулась извилистая улица - нарядные белые и  красные  домики,  окруженные
тенистыми деревьями. Теперь я стоял на груде  мусора,  кирпичей,  глины  и
песка, густо поросшей какими-то похожими на  кактус,  по  колено  высотой,
красными  растениями,  заглушившими  всю  земную  растительность.  Деревья
кругом стояли оголенные, черные; по еще живым стволам  взбирались  красные
побеги.
   Окрестные дома все были разрушены, но ни один не сгорел; стены  уцелели
до второго этажа, но все окна были разбиты, двери сорваны.  Красная  трава
буйно росла даже в комнатах. Подо мной в яме вороны дрались из-за  падали.
Множество птиц порхало по  развалинам.  По  стене  одного  дома  осторожно
спускалась тощая кошка; но признаков людей я не видел нигде.
   День  показался  мне  после  моего  заточения  ослепительным,  небо   -
ярко-голубым. Легкий ветерок слегка  шевелил  красную  траву,  разросшуюся
повсюду, как бурьян. О, каким сладостным показался мне воздух!



        6. ЧТО СДЕЛАЛИ МАРСИАНЕ ЗА ДВЕ НЕДЕЛИ

   Несколько минут я стоял,  пошатываясь,  на  груде  мусора  и  обломков,
совершенно забыв про опасность. В той зловонной берлоге, откуда  я  только
что вылез, я все время думал лишь об угрожавшей мне опасности. Я не  знал,
что произошло за эти дни, не ожидал такого поразительного зрелища. Я думал
увидеть Шин в развалинах - передо мной  расстилался  странный  и  зловещий
ландшафт, словно на другой планете.
   В эту минуту я  испытал  чувство,  чуждое  людям,  но  хорошо  знакомое
подвластным  нам  животным.  Я   испытал   то,   что   чувствует   кролик,
возвратившийся к своей норке и вдруг обнаруживший, что землекопы срыли  до
основания его жилище. Тогда я впервые смутно ощутил то,  что  потом  стало
мне  вполне  ясно,  что  угнетало  меня  уже   много   дней,   -   чувство
развенчанности, убеждение, что я уже  не  царь  Земли,  а  животное  среди
других тварей под пятой марсиан. С нами будет  то  же,  что  и  с  другими
животными, -  нас  будут  выслеживать,  травить,  а  мы  будем  убегать  и
прятаться: царство человека кончилось.
   Эта мысль промелькнула и  исчезла,  и  мной  всецело  овладело  чувство
голода: ведь я уже столько времени не ел! Невдалеке от  ямы,  за  оградой,
заросшей красной травой, я заметил уцелевший клочок сада. Это внушило  мне
некоторую надежду, и я стал пробираться, увязая по колено, а то и по шею в
красной траве и чувствуя себя в безопасности под ее прикрытием. Стена сада
была около шести футов высоты, и когда я попробовал вскарабкаться на  нее,
оказалось, что я не в силах занести ногу. Я прошел дальше вдоль  стены  до
угла, где увидел искусственный холм, взобрался на него и спрыгнул  в  сад.
Тут я нашел несколько луковиц шпажника и много мелкой моркови. Собрав  все
это, я перелез через разрушенную стену и направился к Кью между деревьями,
обвитыми багряной и карминовой порослью; это походило  на  прогулку  среди
кровавых сталактитов. Мной  владела  лишь  одна  мысль:  набрать  побольше
съестного и бежать, уйти как можно скорей из этой проклятой, непохожей  на
земную местности!
   Несколько дальше я  нашел  в  траве  кучку  грибов  и  съел  их,  затем
наткнулся на темную полосу проточной воды - там,  где  раньше  были  луга.
Жалкая пища только обострила  мой  голод.  Сначала  я  недоумевал,  откуда
взялась эта влага в разгаре жаркого, сухого лета, но потом догадался,  что
ее вызвало тропически-буйное произрастание красной травы. Как  только  это
необыкновенное  растение  встречало  воду,  оно  очень  быстро   достигало
гигантских размеров и необычайно разрасталось. Его семена  попали  в  воду
Уэй и Темзы, и бурно растущие побеги скоро покрыли обе реки.
   В Путни, как я после увидел, мост был почти скрыт  зарослями  травы;  у
Ричмонда воды Темзы разлились широким,  но  неглубоким  потоком  по  лугам
Хэмптона и Туикенхема. Красная трава шла вслед за разливом,  и  скоро  все
разрушенные виллы в долине  Темзы  исчезли  в  алой  трясине,  на  окраине
которой   я   находился;   красная   трава   скрыла   следы   опустошения,
произведенного марсианами.
   Впоследствии эта красная трава исчезла так же быстро, как и выросла. Ее
погубила болезнь, вызванная, очевидно, какими-то бактериями. Дело  в  том,
что благодаря естественному отбору все земные растения выработали  в  себе
способность  сопротивляться  бактериальным  заражениям,  они  никогда   не
погибают без упорной борьбы; но красная трава засыхала на корню. Листья ее
белели, сморщивались и становились хрупкими. Они отваливались при малейшем
прикосновении, и вода,  сначала  помогавшая  росту  красной  травы,  тогда
уносила последние ее остатки в море.
   Подойдя к воде, я, конечно, первым делом утолил жажду.  Я  выпил  очень
много и, побуждаемый голодом, стал жевать листья  красной  травы,  но  они
оказались водянистыми, и у них  был  противный  металлический  привкус.  Я
обнаружил, что тут неглубоко, и смело пошел вброд, хотя  красная  трава  и
оплетала мне ноги. Но по мере приближения к реке становилось все глубже, и
я повернул обратно  по  направлению  к  Мортлейку.  Я  старался  держаться
дороги, ориентируясь по развалинам придорожных вилл, по заборам и фонарям,
и наконец добрался до возвышенности,  на  которой  стоит  Рохэмптон,  -  я
находился уже в окрестностях Путни.
   Здесь ландшафт изменился и потерял свою необычность: повсюду  виднелись
следы разрушения. Порою местность была так  опустошена,  как  будто  здесь
пронесся циклон, а через несколько десятков  ярдов  попадались  совершенно
нетронутые  участки,  дома  с  аккуратно  спущенными  жалюзи  и  запертыми
дверями, - казалось, они были покинуты их обитателями на день, на два  или
там просто мирно спали. Красная трава росла  уже  не  так  густо,  высокие
деревья вдоль дороги были свободны от ползучих красных  побегов.  Я  искал
чего-нибудь съедобного под деревьями, но ничего не нашел; я заходил в  два
безлюдных дома, но в них,  очевидно,  уже  побывали  другие,  и  они  были
разграблены. Остаток дня я пролежал в кустарнике; я совершенно выбился  из
сил и не мог идти дальше.
   За все это время я не встретил ни одного человека и  не  заметил  нигде
марсиан. Мне попались навстречу две отощавшие собаки, но  обе  убежали  от
меня,  хотя  я  и  подзывал  их.  Близ  Рохэмптона  я  наткнулся  на   два
человеческих скелета - не трупа, а скелета, - они были начисто  обглоданы;
в лесу я нашел разбросанные кости кошек и кроликов и  череп  овцы.  Но  на
костях не осталось ни клочка мяса, напрасно я их глодал.
   Солнце зашло, а я все брел по дороге к Путни; здесь марсиане, очевидно,
по  каким-то  соображениям,  действовали  тепловым  лучом.  В  огороде  за
Рохэмптоном я нарыл молодого картофеля и утолил голод.  Оттуда  открывался
вид на Путни и реку. Мрачный и пустынный вид: почерневшие деревья,  черные
заброшенные развалины у подножия холма, заросшие красной травой  болота  в
долине разлившейся реки и гнетущая тишина. Меня охватил ужас при  мысли  о
том, как быстро произошла эта перемена.
   Я невольно подумал, что все человечество  уничтожено,  сметено  с  лица
земли и что я стою здесь один, последний оставшийся  в  живых  человек.  У
самой вершины Путни-Хилла я нашел еще один скелет; руки его были  оторваны
и лежали  в  нескольких  ярдах  от  позвоночника.  Продвигаясь  дальше,  я
мало-помалу  приходил  к  убеждению,  что  все  люди  в   этой   местности
уничтожены,  за  исключением  немногих  беглецов  вроде  меня.   Марсиане,
очевидно, ушли дальше в поисках пищи, бросив  опустошенную  страну.  Может
быть, сейчас они разрушают Берлин или Париж, если только не  двинулись  на
север...



        7. ЧЕЛОВЕК НА ВЕРШИНЕ ПУТНИ-ХИЛЛА

   Я провел эту ночь в гостинице на вершине Путни-Хилла и спал  в  постели
первый раз со времени моего бегства в Лезерхэд. Не стоит рассказывать, как
я напрасно ломился в дом, а потом обнаружил,  что  входная  дверь  закрыта
снаружи на щеколду; как  я,  отчаявшись,  обнаружил  в  какой-то  каморке,
кажется, комнате прислуги, черствую  корку,  обгрызенную  крысами,  и  две
банки консервированных ананасов. Кто-то уже обыскал дом и  опустошил  его.
Позднее я нашел в буфете  несколько  сухарей  и  сандвичей,  очевидно,  не
замеченных моими предшественниками. Сандвичи были несъедобны, сухарями  же
я не только утолил  голод,  но  и  набил  карманы.  Я  не  зажигал  лампы,
опасаясь, что какой-нибудь марсианин в поисках еды заглянет  в  эту  часть
Лондонского графства. Прежде чем улечься, я долго с тревогой переходил  от
окна к окну и высматривал, нет ли где-нибудь этих чудовищ. Спал  я  плохо.
Лежа в постели, я заметил, что размышляю логично, чего не было со  времени
моей стычки со священником. Все последние дни я или был нервно  возбужден,
или находился в состоянии тупого безразличия. Но  в  эту  ночь  мой  мозг,
очевидно, подкрепленный питанием, прояснился, и  я  снова  стал  логически
мыслить.
   Меня занимали три обстоятельства: убийство священника,  местопребывание
марсиан и участь моей жены. О первом я вспоминал без всякого чувства ужаса
или угрызений совести, я смотрел на  это  как  на  совершившийся  факт,  о
котором неприятно вспоминать, но раскаяния  не  испытывал.  Тогда,  как  и
теперь, я считаю, что шаг за шагом я был подведен к этой вспышке,  я  стал
жертвой неотвратимых обстоятельств. Я  не  чувствовал  себя  виновным,  но
воспоминание об этом убийстве преследовало меня.  В  ночной  тишине  и  во
мраке, когда ощущаешь близость божества, я вершил  суд  над  самим  собой;
впервые мне приходилось быть в роли обвиняемого  в  поступке,  совершенном
под влиянием гнева и страха. Я припоминал  все  наши  разговоры  с  минуты
нашей первой встречи, когда он, сидя возле меня и не обращая  вниманий  на
мою жажду, указывал на огонь и  дым  среди  развалин  Уэйбриджа.  Мы  были
слишком различны, чтобы действовать сообща, но  слепой  случай  свел  нас.
Если бы  я  мог  предвидеть  дальнейшие  события,  то  оставил  бы  его  в
Голлифорде. Но я ничего не  предвидел,  а  совершить  преступление  значит
предвидеть и действовать. Я рассказал все, как есть. Свидетелей  нет  -  я
мог бы утаить свое преступление. Но я рассказал обо всем,  пусть  читатель
судит меня.
   Когда я наконец усилием воли заставил себя не думать о совершенном мною
убийстве, я стал размышлять о  марсианах  и  о  моей  жене.  Что  касается
первых, то у  меня  не  было  данных  для  каких-либо  заключений,  я  мог
предполагать что угодно. Со вторым пунктом дело обстояло ничуть не  лучше.
Ночь превратилась в кошмар. Я сидел на постели, всматриваясь в темноту.  Я
молил о том,  чтобы  тепловой  луч  внезапно  и  без  мучений  оборвал  ее
существование. Я еще ни разу не молился после той ночи, когда  возвращался
из Лезерхэда. Правда, находясь на волосок от смерти, я  бормотал  молитвы,
но механически, так же, как язычник бормочет свои заклинания. Но теперь  я
молился по-настоящему, всем своим разумом  и  волей,  перед  лицом  мрака,
скрывавшего  божество.  Странная  ночь!  Она  показалась  мне  еще   более
странной, когда на рассвете я, недавно  беседовавший  с  богом,  крадучись
выбирался из дому, точно крыса из своего укрытия, - правда, покрупнее, чем
крыса, но тем не менее я был низшим  животным,  которое  могут  из  чистой
прихоти поймать и убить. Быть может, и животные  по-своему  молятся  богу.
Эта война, по крайней мере, научила нас  жалости  к  тем  лишенным  разума
существам, которые находятся в нашей власти.
   Утро было ясное и теплое. На востоке небо розовело и клубились  золотые
облачка. По дороге с вершины Путни-Хилла к Уимблдону виднелись следы  того
панического  потока,  который  устремился  отсюда  к  Лондону  в  ночь  на
понедельник, когда началось сражение  с  марсианами:  двухколесная  ручная
тележка с  надписью  "Томас  Лобб,  зеленщик,  Нью-Молден",  со  сломанным
колосом и разбитым жестяным ящиком, чья-то соломенная шляпа, втоптанная  в
затвердевшую теперь грязь, а на  вершине  Уэст-Хилла  -  осколки  разбитое
стекла с пятнами крови у опрокинутой колоды для водопоя. Я  шел  медленно,
не зная, что предпринять. Я хотел пробраться в Лезерхэд, хотя и знал,  что
меньше всего надежды было отыскать жену там.  Без  сомнения,  если  только
смерть внезапно не настигла ее родных; они бежали оттуда вместе с ней;  но
мне казалось, что там я мог бы разузнать, куда  бежали  жители  Сэррея.  Я
хотел найти жену, но не знал, как ее найти, я тосковал по ней, я  тосковал
по всему человечеству. Я остро чувствовал  свое  одиночество.  Свернув  на
перекрестке, я направился к обширной Уимблдонской равнине.
   На темной почве выделялись желтые  пятна  дрока  и  ракитника;  красной
травы  не  было  видно.  Я  осторожна   пробирался   по   краю   открытого
пространства.  Между  тем  взошло  солнце,  заливая   все   кругом   своим
живительным светом. Я увидел в луже под деревьями выводок  головастиков  и
остановился. Я смотрел на них, учась у них жизненному  упорству.  Вдруг  я
круто повернулся - я почувствовал, что за мной наблюдают, и,  вглядевшись,
заметил, что кто-то прячется в кустах. Постояв, я  сделал  шаг  к  кустам;
оттуда высунулся человек, вооруженный тесаком. Я  медленно  приблизился  к
нему. Он стоял молча, не шевелясь, и смотрел на меня.
   Подойдя еще ближе, я разглядел, что он весь в пыли и  в  грязи,  совсем
как я, - можно было подумать, что его протащили по канализационной  трубе.
Подойдя еще ближе, я увидел, что одежда на нем вся в зеленых пятнах ила, в
коричневых лепешках засохшей глины и в саже. Черные волосы падали  ему  на
глаза, лицо было грязное и осунувшееся, так что в первую минуту я не узнал
его. На его подбородке алел незаживший рубец.
   - Стой! - закричал он, когда я подошел  к  нему  на  расстояние  десяти
ярдов. Я остановился. Голос у него был  хриплый.  -  Откуда  вы  идете?  -
спросил он.
   Я настороженно наблюдал за ним.
   - Я иду из Мортлейка, - ответил я. - Меня засыпало возле  ямы,  которую
марсиане вырыли около своего цилиндра... Я выбрался оттуда и спасся.
   - Тут нет никакой еды, - заявил он. - Это моя земля. Весь этот холм  до
реки и в ту сторону до Клэпхема и до выгона. Еды тут  найдется  только  на
одного. Куда вы идете?
   Я ответил не сразу.
   - Не знаю, - сказа