окачал головой:
   - Не надо  строить  иллюзий.  Ник.  Легкие,  но  заметные  при  близком
рассмотрении шрамы на лице, свидетельство  Неда  Шайе,  которому  я  верю,
старого слуги, найденные нами документы - все это говорит о том,  что  это
был Вильям Грейвс, а не кто-нибудь другой. Но он был безумен! Безумен,  не
забывайте об этом. Ник, - мягко закончил Хойл.
   Батейн передернул мосластыми плечами.
   - Безумен, ну и что? С ума  тоже  сходят  по-разному!  Понимаете,  и  в
сумасшествии Вильям не похож на себя. - Геолог с хмурым видом плюхнулся  в
кресло; усаживаясь, зацепил ногой за столик. Кофейная чашка  упала,  он  с
раздражением поставил ее, чуть не уронив снова.
   - В наш космический век люди меняются быстро. Вы не виделись с Вильямом
Грейвсом несколько лет, он мог радикально измениться за это время. Еще  до
того, как сошел с ума.
   - Люди не меняются быстро даже  в  наш  космический  век,  -  убежденно
проворчал геолог. - Они просто носят удобные для просперити маски, а потом
бесстыдно срывают их, когда они перестают приносить выгоду. Вильям не  был
из числа таких актеров-трансформаторов.
   - Вы забываете о том, что  он  получил  крупное  наследство.  А  деньги
развращают человеческие души. Грейвс много получил, но он и тратил  много!
И, наверное, ему ужасно не хотелось снова становиться бедным и терять  так
счастливо обретенную независимость. Не могли его купить сильные мира сего?
- жестко спросил Рене. - Купить вместе с убеждениями?
   Сердитое лицо Батейна обмякло и погрустнело.
   - Могли, - вздохнул он. -  Сейчас  все  продается  и  покупается,  дело
только в цене. Время научного мессианства безвозвратно  ушло.  Мне  трудно
судить о других странах,  но  в  Штатах  большинство  ученых,  даже  самых
крупных, - лакеи.  Интеллектуальные  лакеи,  старательно  выполняющие  все
поручения и даже прихоти своих хозяев-нанимателей.
   Рене смотрел на геолога не очень доверчиво.
   - Но есть, наверное, и исключения.
   - Есть, - подтвердил Батейн. - Есть по-настоящему порядочные ученые. Но
при нынешней централизации науки они лишь хотят, а не  могут.  Лишь  хотят
делать добрые дела! А есть  и  настоящие  сволочи,  духовные  проститутки,
бесстыдно торгующие своим мозгом.
   Рене тотчас вспомнил  веселого  жизнерадостного  и  очень  практичного,
практичного до бесстыдства  Шербье.  В  то  же  время  он  с  любопытством
поглядывал на Батейна - в какую,  собственно,  категорию  он  самого  себя
зачисляет? Но прямо  спросить  об  этом  не  решился.  Судя  по  ироничным
огонькам в глазах геолога, он  догадался  об  этом  невысказанном  вопросе
Хойла, но удовлетворять его любопытство не собирался.
   - Но Вильям не вписывается в эти категории. Определенно не вписывается,
- продолжал Батейн после паузы. - В его  натуре  было  нечто  от  пророка,
грешащего, мучающегося и  старающегося  праведными  делами  искупить  свои
прегрешения. Он был, как это говорят марксисты и гегельянцы? А,  единством
противоположностей!
   - Он был завистлив?
   - Пожалуй, нет. Ему просто не везло, а не  везло  потому,  что  он  был
наивен, даже инфантилен в житейских делах, не было у него этой  бульдожьей
деловой  хватки,  не   умел   он   подать   и   себя,   и   свои   деяния.
Экспериментатор-виртуоз,  участвовал  в   выделении   нескольких   далеких
трансуранов, а кто его знает кроме узкого круга  специалистов?  Между  тем
некоторые его коллеги  ходят  в  нобелевских  лауреатах!  Отсюда  комплекс
неполноценности и желание самоутвердиться.
   - Подмять под себя других? - усмехнулся Рене.
   - Ну уж нет! У  Вильяма  это  желание  проявлялось,  я  бы  сказал,  во
всеобщей и, если угодно, альтруистической форме.
   - Любите же вы, однако, выразиться заумно!
   - Люблю! - с улыбкой покаялся Батейн. - А  то  ведь  и  за  порядочного
ученого считать не будут. Ну а если серьезно,  то  дело  тут  в  том,  что
Вильям принимал  участие  в  разработке  некоторых  вариантов  водородного
оружия. Это его тяготило. Он часто вспоминал о раскаянии, если не  сказать
об отчаянии, Эйнштейна, которое тот  испытывал  в  последний  послевоенный
период своей жизни. О его многочисленных,  но,  увы,  бесплодных  попытках
содействия запрещению ядерного оружия. Того  самого  оружия,  которому  он
сам, своим письмом к Франклину Рузвельту, открыл широкую дорогу.
   Геолог помолчал, поигрывая ложечкой со следами кофе и сахара.
   - Вильямом подспудно владело высокое желание искупить свою  вину  перед
людьми,  теперь  мне  это  совершенно  ясно.  И  как  только  он   получил
наследство, то сразу взялся за  свой  фантастический  проект.  Суть  этого
проекта Вильям хранил в тайне даже от  самых  близких  людей,  но  теперь,
ретроспективно, ее нетрудно восстановить. Создав свой комплекс  глобальной
катастрофы, Вильям намеревался выступить по радио с ультиматумом:  угрожая
чудовищным взрывом, потребовать от  ядерных  держав  всеобщего  и  полного
разоружения. Вильям десятки  раз  высказывал  такие  идеи,  в  абстрактной
форме,  разумеется.  Его  замысел  был  гуманен,  хотя  способ  он  выбрал
дьявольский! И вдруг, - Батейн поднял  свои  ладони  и  тяжело  уронил  на
колени,  -  катастрофа  во  имя  катастрофы,  катастрофа  во  имя   голого
наказания! Я не вижу за этим личности Вильяма Грейвса!
   - Но он сошел с ума, личность его сломалась, - напомнил Хойл.
   Батейн тяжело вздохнул, лицо  его  приобрело  обиженное  и  беспомощное
выражение.
   - Заладили как попугай: сошел с ума, ну и что? - Батейн проговорил  это
теперь  без  всяких  эмоций,  просто  устало.  -  Мне   тоже   приходилось
дорабатываться  до  чертиков  и  нервных  срывов.  Вы  знаете,  что  такое
нейролептики, мой дорогой журналист?
   - Слышал, но не более того.
   - Понятно, здоровье у вас железное. Нейролептики -  мощнейшее  средство
воздействия на мозг, на психику. Нейролептиками  сейчас  вылечивают  самых
безнадежных хроников. Но как и у всех достижений нашего проклятого мира, у
нейролептиков есть и  оборотная  сторона.  С  помощью  безобидных  на  вид
таблеток человека можно превратить и в тихую покорную скотину, и в  буйное
животное, и в безудержного маньяка!
   Рене наконец понял, куда клонит Батейн. Догадка  геолога  поразила  его
своей простотой и естественностью; как и всегда бывает в таких случаях, он
удивился, почему это раньше не пришло в голову ему самому. Но были у  него
и возражения.
   - Вы считаете, что Вильяма Грейвса специально свели с ума?
   - Вот именно! И в нужном направлении, - убежденно сказал Батейн.
   - Но кто? Нед Шайе?
   - Исключено!
   - Верно. Тогда старый слуга? - Рене на секунду  задумался.  -  Но  ведь
кто-то руководил его действиями!  Выходит,  местонахождение  Грейвса  было
известно, во всяком случае, тому, кто незримо стоял за его спиной.
   - Конечно! - Батейн снова встал из-за  жалобно  зазвеневшего  кофейными
чашками стола и в возбуждении прошелся по веранде. - У меня только  сейчас
прояснилось в голове, точно пелена упала с глаз. Разве частные  фирмы,  да
что фирмы - правительства могут запросто испытывать  сверхмощные  бомбы  в
наше время? Дудки!  Народы  поумнели,  они  хорошо  понимают,  куда  могут
завести  такие  игрушки.  Правительство,  самовольно  пошедшее  на   такую
авантюру, скинут к чертям собачьим, вот и все. Вильям Грейвс изобрел нечто
уникальное, пострашнее термоядерных бомб. А что изобрел - неизвестно.  Так
пусть он испытает свое оружие! Подумаешь, какой-то Габон! В то,  что  этот
взрыв может иметь глобальный катастрофический резонанс, конечно же,  никто
всерьез не верил. Пусть испытает! А потом уж  можно  основательно  решать,
как поступить и с самим Грейвсом, и с его изобретением.
   Энергично  и  нескладно  расхаживая  по   веранде,   Батейн   продолжал
возмущенно говорить, но Хойл его уже не  слушал.  Батейн  был  тысячу  раз
прав! За спиной Вильяма  Грейвса,  превращенного  в  странную  и  страшную
марионетку, незримо, но властно стоял некий серый кардинал. Несущественно,
кем был этот некто в сером: государственным деятелем  или  частным  лицом,
советником президента  или  преуспевающим  бизнесменом.  Важно,  что  этот
человек был облечен доверием всесильного военно-промышленного комплекса  и
выполнял его волю. Его деятельность сохранялась в глубокой тайне,  а  тем,
кто  в  эту  тайну  в  силу  необходимости  или  волею  случая  оказывался
посвященным, рекомендовалось молчать и играть в незнание.  Вокруг  Грейвса
все туже стягивалось железное кольцо. Давление на него оказывали фирмы,  с
которыми он сотрудничал, банки, в которых  он  был  аккредитован,  ученые,
да-да, и ученые, с которыми он сотрудничал. Своим исчезновением он  спутал
было карты, но ненадолго. Давление на него возобновилось, теперь  в  осаде
приняли участие террористы, агенты частных фирм, репортеры, да мало ли кто
еще? И он, Рене Хойл, искусно направляемый незримой рукой, внес  посильный
вклад в эту травлю наивного ученого-идеалиста.
   Конечно, ходатайство Элизы Бадервальд сыграло некоторую роль, но теперь
Рене хорошо понимал, что  не  следует  преувеличивать  его  значение.  Тут
многоопытный детектив, но плохой политик Майкл Смит ошибся, как он  ошибся
в оценке и некоторых других деталей  операции.  Просто  незримый  некто  в
сером решил тонко использовать ходатайство могущественных  Бадервальдов  и
дал Спенсеру Хиршу соответствующие инструкции. Рене  Хойла  приголубили  и
активизировали  для   того,   чтобы   максимально   накалить   обстановку,
спровоцировать террористов на крайние поступки, толкнуть на похищение Неда
Шайе, насильственный захват виллы Грейвса. Некто в сером был уверен  -  и,
надо  признаться,  рассчитал  он   очень   точно,   -   что   одурманенный
нейролептиками,  доведенный  до  безумия  Грейвс  обязательно   произведет
роковой взрыв! Либо под угрозой захвата дома террористами, либо, если Шайе
окажется достаточно стойким, в силу естественного развития  безумных,  все
время подстегиваемых идей.
   Некто в сером оказался прекрасным режиссером. Все подготовив, он собрал
в Монако группу специалистов по делу Грейвса, чтобы приступить  к  анализу
страшного эксперимента, если он не окажется блефом, не теряя ни минуты.  И
лишь после этого  нажал  на  спусковой  крючок!  На  всякий  случай  серый
кардинал решил оградить операцию  от  возможных  случайностей,  расчистить
арену действий: с помощью тех же террористов,  а  может  быть  и  полиции,
убрать или блокировать всех сомнительных и  опасных  лиц.  Именно  поэтому
Рене Хойл должен был претерпеть похищение. Да, режиссер отлично разработал
сценарий, предусмотрел и заставил заиграть множество мелочей.  И  все-таки
желанный спектакль не состоялся! Разные люди объединились, сорвали его,  и
он, Рене Хойл, сыграл в этом далеко  не  последнюю  роль.  Сознание  этого
наполнило Рене силой, о существовании которой в себе он  и  не  подозревал
раньше. Услышав обращение Батейна, он поднял голову,  оторвался  от  своих
мыслей.
   - Я говорю, у вас такой вид, Рене, словно лотерейный билет  принес  вам
выигрыш в миллион долларов. - Батейн добродушно улыбался.
   - Наверное, так оно и есть. - Хойл встал из кресла. - Вы правы. Ник.  Я
все обдумал, взвесил  и  понял  -  правы.  Вильям  Грейвс  действовал  как
марионетка. Но кто стоит за его спиной?
   Батейн покачал своей большой головой:
   - Не советую вам ломать над этим голову. А если и узнаете о чем-нибудь,
то молчите. Не то отправитесь вслед за теми,  кто  участвовал  в  убийстве
Джона Кеннеди.
   - Но если все обстоит именно так, если  Грейвс  лишь  игрушка  в  руках
сильных  мира  сего,  то  попытка  вызова  глобальной   катастрофы   может
повториться!
   Батейн в раздумье оперся  на  перила,  равнодушно  заглянул  в  бездну,
падающую к далекому, словно нарисованному морю, и нехотя буркнул:
   - Может.
   - Если еще раз запахнет жареным и о деле Грейвса придется заговорить на
весь мир и во весь голос, вы не откажетесь помочь?
   - Не откажусь. Уж такой у меня характер. - Батейн поскреб затылок. -  Я
не из тех подвижников, которые несут на Голгофу свой собственный крест. Но
как не помочь нести крест другому? Тут я отказать не могу!
   В гостиницу за  Рене  на  своем  "ситроене"  заехали  Жак  и  Луи.  Они
говорили, что им с Рене по пути: дорога в  Париж  лежит  через  Ниццу,  но
журналист знал и другое - они решили подстраховать его. По имевшимся у них
сведениям, в  последние  два  дня  полиция  устроила  настоящую  охоту  за
террористами, именно им приписывали нападение на  виллу  Грейвса;  опытный
режиссер, некто в  сером,  был,  конечно,  взбешен  неожиданным  поворотом
событий. Многих из террористов  схватили,  но  не  всех;  Хойлу  следовало
опасаться тех, кто остался на свободе. Жак и Луи  хорошо  понимали  это  и
действовали соответствующим образом. По дороге в Ниццу они переговорили  о
многом.  Хотя  есть  никому  не  хотелось,  они  все-таки  остановились  в
придорожном ресторанчике, заказав крабов по-мексикански, вкусовые качества
этого блюда до небес превозносил Луи. И выпили по стаканчику красного, как
кровь, крепкого, почти без сластинки вина, которое выбрал Жак. В аэропорту
попрощались коротко и просто.
   - Если придется  худо,  не  стесняйтесь,  вы  знаете,  как  найти  Жака
Бланшира.
   - Мы были с тобой в деле, - присовокупил  Луи,  они  как-то  неожиданно
перешли на "ты". - Ты настоящий мужчина, камарад. Мой адрес у тебя есть.
   Был у Рене и адрес Николаса Батейна. Сколько людей прошло перед  Хойлом
за этот бурный месяц! А в сердце остались лишь эти трое.
   Как это бывает на юге, быстро темнело: сумерки будто лились на землю  с
темнеющего неба серым невесомым дождем. Разом  зажглись  фонари  и  резким
светом облили людей, бетон,  деревья  и  здания.  Где-то  на  летном  поле
вспыхнул прожектор и положил на темнеющее небо  свой  луч-ятаган.  У  Рене
было странное состояние, возвышенное и созерцательное: вместе с этим  днем
уходил большой и яркий кусок  его  жизни,  уходил,  чтобы  постепенно  все
больше и больше тонуть в дымке неизбежного  забвения.  Рене  был  доволен,
даже немножко горд собой, но ему было тревожно, точно он  сидел  за  рулем
яхты, направляя ее к узкому проходу в бурунах.
   Уже входя в самолет, Рене  обернулся:  луч-ятаган  все  еще  висел  над
быстро темнеющей землей, бесплотный,  но  в  то  же  время  чувственный  и
зримый. И как-то вдруг Рене понял, что его смущает, что тревожит: такой же
бесплотной,  но  зримой  тенью  над  Землей  еще  висит   угроза   ядерной
катастрофы.