товарищем. И я снова влюбилась в вас, уже заочно.
   Разглядывая Рене, она тихонько засмеялась.
   - А помните, как я плакала? Из-за того, что одна девушка отлично играет
в теннис, другая - хорошо поет, третья - прекрасно танцует, а я ничего, ну
ничего не умею, да и учусь-то кое-как. А вы сказали мне, что я  красива  и
это - самый крупный талант, что пение и танцы  любят  не  все,  а  красота
покоряет всех. Помните? Я запомнила эти слова на всю жизнь.
   И вдруг, и это было для нее характерно, круто сменила тему.
   - У меня все есть, Рене, кроме любви. Я уважаю своего мужа, но не люблю
его. Не думайте, я не какая-нибудь дурочка. Я ценю свое положение  и  даже
ради самой пылкой любви не соглашусь потерять его. Женщины, которые теряют
от мужчин голову, кажутся мне глупыми и  даже  мерзкими,  животные,  а  не
люди. Но иногда,  -  ее  глаза-вишни  наполнились  было  слезами,  но  она
справилась с собой, - иногда, Рене, я чувствую себя  несчастной.  Впрочем,
что это я о себе и о себе? А вы, Рене, вы стали деловым человеком?
   Хойл поставил на стол пустой бокал.
   - Делами я занимаюсь попутно, Эли. Вообще же я журналист и, говорят, не
такой уж плохой. Просто мне не хотелось говорить об этом при мсье Гильоме.
   - И правильно! Он такой странный.
   - А делец я не такой уж удачливый. - Рене избегал глядеть на Элизу:  он
начал игру, а играть с друзьями, даже полузабытыми, неловко, если даже это
вызывается жесткой необходимостью.
   Лицо Элизы приобрело озабоченное выражение.
   - У вас неприятности?
   - Пусть это вас не беспокоит, миссис Бадервальд.
   Краем глаза Хойл заметил, что она и обеспокоилась и рассердилась.
   - Если бы  вы  знали,  как  часто  ко  мне  пристают  со  всякого  рода
просьбами! Рене, милый, прошу вас! Может быть, я сумею вам  помочь?  Нужны
деньги?
   Рене поднял на нее похолодевшие глаза, она знала его и  таким,  поэтому
испугалась.
   - Бога ради, не обижайтесь на Эли!
   Рене молча накрыл ее руку своей ладонью.
   - У меня затруднение, Элиза. Пустяковое, но труднопреодолимое. Я  никак
не могу добиться свидания с директором  банка  "Франс"  Спенсером  Хиршем.
Видимо, происки конкурентов.
   - И что? - не поняла Элиза.
   Рене улыбнулся:
   - Ничего. Надоело терять время.
   Элиза покачала головой:
   - Ах, Рене, Рене! Узнаю вас. Такой пустяк!
   Когда Рене провожал Элизу в  казино,  его  опытный  глаз  заметил  двух
крупных мужчин среднего возраста. Они курили  у  входа  в  кафе,  надвинув
мягкие шляпы на самые брови, а потом пошли позади  шагах  в  десяти.  Мсье
Гильом был предусмотрителен.
   Элиза и Рене завернули за угол, и казино предстало перед ними  во  всей
красе: величественное здание в стиле ампир, увенчанное медным  куполом  со
шпилем, -  символ  богатства,  разорения,  призрачного  счастья  и  вполне
реальных страданий. Центральный подъезд  с  широкими  ступенями  был  ярко
освещен, по этим ступеням поднимались и спускались люди, отсюда, издалека,
они казались маленькими и жалкими, похожими  на  муравьев,  из  непонятной
прихоти вставших на задние лапки.
   Неподалеку от подъезда  к  ним  подкатился  респектабельный  мужчина  в
черном смокинге с благообразным лицом и в глубоком поклоне склонил голову.
   - Миссис Бадервальд, мне поручили встретить вас.
   Присутствие  Рене  мужчина  игнорировал.  Элиза  направилась   было   к
ступеням, но встречающий, забежав  вперед,  снова  поклонился  и  округлым
жестом показал направо.
   - Нам сюда, миссис Бадервальд.
   Хойл знал, что в правом крыле здания находится ничем не  примечательная
дверь с табличкой  "Особые  салоны",  куда  вход  простым  смертным,  даже
богатым, заказан.
   - Эли, простимся здесь, - негромко попросил Рене.
   - Простимся, Рене.
   Элиза была печальна, но спокойна.  Она  совершила  экскурсию  в  страну
прошлого, в  сферу  милых,  полузабытых  чувств  и  настроений,  и  теперь
возвращалась в свой привычный мир, может быть,  не  очень  счастливый,  но
уютный,  надежный  и  многокрасочный.  Отойдя  шагов  на   десять,   Элиза
приостановилась и помахала ему рукой. Рене ответил тем же.
   Покидая площадь, Рене на всякий случай оглянулся,  мужчин,  похожих  на
серые тени, не было. И слава Богу!
   Встреча с Элизой произвела на  Рене  неожиданное  и  довольно  странное
впечатление. Престижные стимулы, игравшие в его предприятии немалую  роль,
и жизненные перспективы вообще как-то поблекли и выцвели. Зато он в полной
мере увидел, услышал и  понял  всю  неповторимую  прелесть  сиюминутности,
уловил самую поступь жизни - неторопливую, мерную, но,  увы,  необратимую.
Большое и малое, личное и всемирное, радостное и печальное - все смешалось
в ее единовременном восприятии. Даже заурядный шум людской толпы почудился
ему космическим шумом и шорохом, с которым древняя и  вместе  с  тем  юная
Земля  несется  по  океану  вечности  навстречу  своей  неведомой  судьбе.
Звенящая ясность сиюминутного бытия - вот что представляло его состояние!
   Однажды, в ранней-ранней юности, Рене уже испытал нечто подобное.
   Еще был жив отец, четырнадцатилетний подросток Рене Хойл жил бездумно и
беззаботно. В тот памятный вечер  он  провожал  в  аэропорт  одноклассницу
Джоан, которая улетала далеко, в Аргентину,  и  навсегда.  Они  дружили  с
Джоан, Рене казалось, только дружили и ничего больше. А оказалось, было  и
другое, было, но они не подозревали об этом. И это другое  с  удивительной
ясностью вдруг  открылось  в  неожиданных  слезах  Джоан  и  в  торопливых
неловких поцелуях среди равнодушной толпы воздушных пассажиров.
   Звенящая ясность бытия тогда впервые посетила Рене.  Он  долго  не  мог
уснуть и смотрел из открытого окна на звезды, которые лениво заигрывали  с
ним:  старались  спрятаться  за  сонно  колышущимися,  черными   листьями,
исчезали и появлялись снова.  Подошла  мать,  они  обменялись  несколькими
словами, а потом молча следили за кокетничающими звездами и слушали ночные
шорохи, похожие на тайные вздохи самой Земли.  "Ничего,  Рене,  -  сказала
вдруг мать. - Просто от тебя уходит детство. Уходит совсем,  навсегда.  Но
это ничего". Что теперь уходило от Рене, в этот теплый дремный вечер возле
кипящего фальшивыми страстями монакского казино, -  юность?  Скорее  всего
так: Элиза унесла с собой последнюю неперебесившуюся частичку его души,  и
теперь журналист Рене Хойл со вздохами и ворчанием, но не без удовольствия
укладывался в прокрустово ложе зрелого человека.
   Мать Рене знала пять или шесть иностранных языков, она  овладевала  ими
легко, словно шутя, работала переводчицей в торговой фирме  и,  пока  была
здоровой, пользовалась расположением начальства. Английским и русским  она
овладела еще в рядах французского движения Сопротивления, когда бок о  бок
с будущим мужем сражалась  в  интернациональном  отряде.  В  тот  памятный
вечер, когда от Рене уходило детство, мать продекламировала на  незнакомом
звучном языке короткое четверостишие. Потом она объяснила, что эти  строки
принадлежат великому русскому поэту Александру Пушкину, и  пересказала  их
содержание. Оно оказалось удивительно созвучным и общему состоянию Рене, и
его чувству вдруг обретенной и тут же потерянной, уже  совсем  не  детской
любви.
   Как и в давнее время, на пороге юности, в эту по-летнему  теплую  южную
ночь Рене долго не мог уснуть. Он все ворочался с  боку  на  бок,  пытаясь
вспомнить четверостишие русского поэта, пересказанное ему матерью,  но  из
этого ничего не получалось.  Слова,  увы,  безнадежно  стерлись,  выцвели,
потускнели. Но осталось нечто большее! Эмоциональный смысл позабытых строк
неясными,  но  густыми  токами  воспоминаний  бился  в   сознании   Хойла,
умиротворяя и успокаивая. Да-да, это было важнее самих слов!  Вдруг  поняв
это, Рене улыбнулся и вскоре уснул.
   А строки, которые рождали в его душе особое возвышенное  настроение,  в
подлиннике звучали так: "На холмах Грузии лежит ночная мгла, шумит  Арагва
предо мною. Мне грустно и легко,  печаль  моя  светла.  Печаль  моя  полна
тобою".



11

   В начале десятого, на следующее утро после встречи с Элизой,  в  номере
Рене раздался телефонный звонок. Его "беспокоила" мадам Соланж,  секретарь
директора банка. С подчеркнутой любезностью она сообщила, что Спенсер Хирш
будет рад в любое время в первой половине дня принять мсье  Хойла.  Вторая
половина дня директора, к  сожалению,  занята  и  расписана  буквально  по
минутам. Не может ли мсье  Хойл  сообщить  час,  который  ему  удобен  для
встречи? Возликовав в душе, Рене прикинул время, которое  ему  потребуется
на туалет и дорогу, и сообщил, что будет рад  встретиться  с  мсье  Хиршем
ровно в одиннадцать. И получил заверение, что  к  этому  времени  директор
постарается быть свободным от всяких других дел.
   Даже так! Вот  что  значит  простая  рекомендация  сильных  мира  сего.
Поигрывая мышцами, Рене прошелся по комнате и подмигнул своему отражению в
зеркале. Ну не молодец ли этот способный журналист, этот подающий  надежды
полномочный представитель солидной фирмы Рене  Жюльен  Хойл?  И  разве  не
справедливо, что наконец-то кончилась проклятая полоса ожидания и  впереди
замерцали манящие огоньки удачных свершений? Нет, он не  забыл  встречи  с
Элизой и вдруг охватившего его феномена всезнания и всевидения -  озарения
звенящей ясностью бытия, но все отступило  на  второй  план,  на  туманные
входы подсознания. Рене чувствовал, что ему предстоит о многом подумать  и
произвести радикальную переоценку ценностей, и не торопил события, а может
быть,  интуитивно  тормозил  этот  процесс:   в   больших   делах   спешка
противопоказана.
   Войдя в кабинет  директора  банка,  Рене  приостановился.  Кабинет  был
невелик  по  размерам  и  прост  по  меблировке.  Спенсер  Хирш  сидел  за
Г-образным столом и укладывал в один из его ящиков стопку бумаг,  разбором
которых он, судя по всему, занимался до прихода посетителя. Напротив  него
на стене,  как  символ  добропорядочности  и  деловой  надежности,  висела
большая семейная фотография - жена, сын  и  две  дочери;  главы  семьи  на
фотографии не было, он был налицо, так сказать, в своем естественном  виде
- смотри, оценивай и взвешивай.
   Повернувшись в своем вращающемся кресле лицом к посетителю, директор  с
улыбкой встал, но из-за стола не вышел.
   - Мсье Хойл?
   - Он самый. Добрый день, мсье Хирш.
   - Рад вас видеть. Проходите, садитесь.
   Рене вежливо пожал холодную, неожиданно крепкую руку. Спенсер Хирш  был
шатеном среднего роста, скорее слабого, чем сильного телосложения.  Лоб  у
него был плоский, рот  безвольный,  щеки  дряблые,  трудно  было  угадать,
сколько ему лет - тридцать  или  пятьдесят.  И  лишь  глаза  выдавали  его
принадлежность  к  верхушке  делового  мира,  они  сохраняли  холодноватое
оценивающее выражение даже сейчас, когда щурились в добродушной улыбке.
   -  Можете  курить.  -  Хирш  пододвинул  журналисту   пепельницу,   эта
ординарная  пепельница  была   единственным   предметом   на   столе   для
посетителей.
   - Благодарю вас. Не курю.
   - О-о! Я тоже. Спорт?
   - Немного.
   - Гольфом не увлекаетесь?
   Рене улыбнулся:
   - Я недостаточно богат для гольф-клуба.
   Директор покачал головой:
   - Это вы напрасно. Покровительство семьи  Бадервальдов  весомее  многих
миллионов долларов.
   Он сделал легкую выжидательную  паузу,  но  поскольку  Рене  промолчал,
продолжил уже более деловым тоном:
   - Миссис Бадервальд рекомендовала мне вас как человека,  заслуживающего
всяческого доверия, внимания и поддержки. Я готов быть вам полезным в  тех
пределах, которые диктуются  моим  положением  доверенного  лица  и  моими
личными интересами.
   Рене слегка наклонился, достал из  бумажника  доверенность  на  ведение
дел, которую он получил от Аттенборо, и положил перед директором банка.
   - Мсье Хирш, фирму Невилла интересует предприятие  Вильяма  Грейвса.  Я
искал личной встречи с вами потому, что мне стало известно о вашей  прямой
заинтересованности в этом деле.
   Хирш, просматривавший документ, на секунду  поднял  на  Хойла  глаза  и
задумался, постукивая кончиками пальцев по столу.
   - Не скрою, мсье Хойл, соглашение с Вильямом Грейвсом  было  составлено
таким образом, что сейчас, когда  это  предприятие  заморожено,  мы  несем
определенные убытки. С другой стороны, это дело такого  рода,  что  мы  не
только его не афишировали, но приняли весьма строгие меры, чтобы  избежать
утечки информации. Но... - Он слегка развел руками.
   - Коммерческие тайны не абсолютны, мсье Хирш. К тому же  фирма  Невилла
тоже сотрудничала с Грейвсом.
   - Мне известно об этом.  К  сожалению,  банки  в  противовес  фирмам  и
компаниям не располагают научными лабораториями. - Хирш опять помолчал.  -
Не скрою, у нас уже были контакты с  некоторыми  представителями  делового
мира в связи с предприятием Грейвса. Мы выжидали. Но, -  он  поднял  кисти
рук, точно сдаваясь на милость победителя, и снова уронил их  на  стол,  -
когда ходатайствуют такие лица, двух мнений быть не может. Однако перейдем
к делам. Что вам известно о предприятии Вильяма Грейвса?
   - Очень немногое. Я знаю,  что  он  производил  некоторые  изыскания  и
ядерные эксперименты: в Габоне, Окло, на урановом руднике, что  неподалеку
от Франсвилля.
   Хирш покивал головой.
   - Тогда я начну "об аво", с самого начала.
   Он задумался, постукивая пальцами  по  столу,  рассказал  журналисту  о
поистине детективной истории, которая  произошла  во  французской  атомной
энергетике в середине 70-х годов.
   Известно, что мировые потребности в ядерном топливе, рассказывал  Хирш,
удовлетворяются  в  основном  за  счет  природного  урана  и  что  рабочим
компонентом этого топлива является изотоп-235. Концентрация этого  изотопа
невелика, всего семь десятых процента с дробью, причем отличается  высоким
постоянством и не зависит от того, в какой точке земного шара добыт  уран.
Естественно,  благодаря  своей  редкости   уран-235   отличается   высокой
стоимостью,  намного  превосходящей  стоимость  золота,  поэтому   ведется
строжайший учет даже десятитысячных долей процента этого изотопа в руде  и
промежуточных  продуктах.  И  вот  в  Пьерлате,  где  Франция   производит
обогащение природного урана методом газовой  диффузии,  было  установлено,
что ряд образцов имеет недобор урана-235, недобор мизерный, всего  на  три
тысячных процента, но все-таки  имеет.  Причем  все  образцы  с  недобором
урана-235, как  показала  проверка,  относились  к  руде,  поступившей  из
рудника Окло, который находится в Габоне, неподалеку от Франсвилля.
   Поначалу возникла мысль о хищении, мысль о том, что где-то на  пути  от
Окло до Пьерлата из некоторой части природного урана извлекается ценнейшая
рабочая компонента. Эта  мысль  казалась  тем  более  верной,  что  случаи
хищения ядерного топлива,  несмотря  на  казалось  бы  абсолютно  надежную
охрану, достоверно известны. Например, в шестидесятых годах в  Соединенных
Штатах  агентами  Израиля  было   похищено   несколько   сот   килограммов
обогащенного урана. Мсье Хойл напрасно удивляется, людям крупного  бизнеса
хорошо известно, что любой предмет купли-продажи может быть  похищен,  все
дело   в   цене.   Однако    тщательное    обследование    всех    звеньев
транспортировочной линии Окло - Пьерлат показало, что  перевозка  урановой
руды осуществляется безупречно, возможности ее промежуточной  обработки  с
целью выкачивания части  урана-235  исключены.  А  само  явление  нехватки
драгоценного  изотопа  приобрело  более  контрастные  черты:  в  некоторых
партиях оклинской руды содержание урана-235 было снижено не на тысячные, а
на десятые доли процента, то есть нехватка была того  же  порядка,  что  и
само содержание! Это  обстоятельство  решительно  опровергло  допущение  о
неточности или неряшливости анализов, которое делали некоторые  бизнесмены
и администраторы в противовес суждению специалистов.
   К исследованию оклинского феномена были привлечены крупные научные силы
и авторитетные организации, в частности Международное агентство по атомной
энергии, директор которого профессор Зигвард Эклунд проявил  к  тому  делу
самый живой и деятельный интерес. В ход были пущены все средства  могучего
арсенала ядерной физики и урановой химии, проблема Окло была обсуждена  на
сессии Французской академии наук и на Генеральной ассамблее Международного
атомного агентства.
   - Я делец, а не ученый, - неторопливо и  негромко  рассказывал  Спенсер
Хирш, время от времени окидывая Рене проницательным оценивающим  взглядом.
- Если я  счел  нужным  познакомиться  с  различными  аспектами  оклинской
проблемы урана-235, то лишь  потому,  что  этот  уран  является  для  меня
предметом важного бизнеса. Обо всем остальном я имею самое приблизительное
представление. В общих чертах дело обстоит  так:  уран-235  распадается  в
несколько раз быстрее, чем уран-238, поэтому два миллиарда лет тому  назад
оклинские руды были значительно более насыщены ценным изотопом.  Его  было
около 3%, то есть столько же, сколько  в  современном  обогащенном  уране,
которым загружаются промышленные реакторы. И вот, -  директор  банка  сжал
холеную руку в кулак, - в  результате  целого  ряда  случайных  причин,  -
особенностей сопутствующих горных пород, наличия воды и так далее  и  тому
подобное - в давние-давние времена в  Окло  возникло  несколько  природных
ядерных реакторов, в которых и выгорела часть урана-235.
   - Естественные реакторы? Без участия человека? Фантастика!
   Хирш с удовлетворением, которое так характерно  для  людей,  сообщающих
сенсационные сведения, согласно покивал.
   - Фантастика, согласен. Но это так! Факты - упрямая вещь. В 1975 году в
Габоне проходила научная конференция, посвященная оклинскому феномену.  Мы
посчитали нужным послать  туда  компетентного  наблюдателя.  Существование
природных ядерных реакторов в Окло доказано  весомо  и  на  самом  высоком
научном уровне. Они функционировали сотни тысяч лет и  выработали  чертову
уйму энергии просто так, на ветер!
   - Обогревали динозавров? - улыбнулся Рене.
   - Что вы, мсье Хойл! Тогда вообще никакой наземной  жизни  не  было,  я
любопытствовал. Жизнь была только в океане:  всякие  водоросли,  моллюски,
гибриды раков и скорпионов и, м-м, трилобиты.
   - Послушайте, а может быть, это шуточки пришельцев?
   Хирш улыбнулся.
   - Которые явились к нам с Марса на  летающих  тарелках?  Бог  мой!  Как
сильна в вас закваска журналиста! - Директор помолчал, постукивая по столу
кончиками пальцев. - Кстати, мсье  Хойл,  на  той  научной  конференции  в
Габоне, которая  установила  существование  природных  ядерных  реакторов,
присутствовал и интересующий вас Вильям Грейвс. Он остался  в  Габоне  для
продолжения своих изысканий. И, ликвидировав свои дела, не выезжал оттуда.
   Рене внутренне подобрался.
   - В чем же они состояли?
   Хирш ответил не сразу.
   - Я еще раз вынужден предупредить вас, мсье Хойл, о  конфиденциальности
нашего разговора. Нарушение этого условия может, э-э,  пагубно  отразиться
на ваших делах, Законы большого бизнеса весьма суровы.
   - Я прекрасно осведомлен об этом.
   - Отлично. Должен повторить, что я не  ученый,  а  делец,  поэтому  мои
сведения будут носить весьма общий характер.  Мистер  Грейвс  предположил,
что  функционирование  природных  оклинских  реакторов  сопровождал  некий
особый  процесс,  который  ныне  реализуется  лишь  в   условиях   ядерных
лабораторий на всяких там синхрофазотронах и  прочих  чудесах  современной
техники.
   - Любопытно!
   Хирш вежливо улыбнулся:
   - Безусловно. Но  рискну  заметить,  что  это  любопытство  стоило  мне
определенной суммы. Вильям Грейвс ожидал, что в результате  этого  особого
процесса  в  Окло  возможно  накопление  химических  элементов  уникальной
ценности. Его предприятие заключалось в получении соответствующей лицензии
и в организации поиска этих элементов. Первое,  разумеется,