о  не
стой так, - мысленно взывал он к Жилину. - Бей меня в челюсть и бери,  что
тебе тут нужно..."
     - Капитан Быков слушает, - раздалось из радиофона.
     Юра все еще не в силах был собраться с мыслями.
     - Алексей Петрович, - сказал Жилин в радиофон,  -  я  хочу  пройти  в
вакуум-отсек, а стажер меня не пускает.
     - Зачем тебе понадобился вакуум-отсек? - осведомился Быков.
     - Я оставил там "сириус" в прошлый раз... в скафандре забыл.
     - Так, - сказал Быков.  -  Стажер  Бородин,  пропустите  бортинженера
Жилина.
     Быков выключился. Юра с огромным облегчением убрал  ногу.  Он  только
сейчас заметил, что корабль больше не вибрирует. Жилин  ласково  посмотрел
на него и похлопал по плечу.
     - Ваня, вы только не сердитесь... - пробормотал Юра.
     - Наоборот! - сказал Жилин. - На тебя  исключительно  интересно  было
смотреть.
     - У меня такая каша в голове...
     - Вот-вот... - Жилин остановился перед своим скафандром.  -  На  этот
случай и сочиняются инструкции. Хорошее дело, правда?
     - Не знаю. Я теперь что-то перестал понимать, что в  чему.  Что  хоть
случилось?
     Жилин снова потускнел.
     - Что у нас могло случиться? - сказал он сквозь  зубы.  Искусственное
питание. Таблетки вместо котлетки. Учебная тревога, стажер Бородин, только
и всего. Рутинная, не реже  одного-двух  раз  в  течение  рейса.  В  целях
проверки знания инструкции. Великая вещь - инструкция!  -  Он  вытащил  из
скафандра белый цилиндрик толщиной в палец и со злостью грохнул шторой.  -
Бежать мне пора отсюда, Юра. Бежать со всех ног, пока не надоело.
     Юра глубоко вздохнул и посмотрел в коридор. Красные  огни  больше  не
горели.  Пол  больше  не  вибрировал.  Юра  увидел,  как  из  каюты  вышел
Юрковский, посмотрел на Юру, величественно кивнул и  неспешно  скрылся  за
поворотом.
     Жилин проворчал:
     - Рыба ищет, где глубже, а человек - где хуже. Понял, Юрка? Здесь все
хорошо. Тревоги учебные, аварии понарошку. А вот кое-где - похуже. Гораздо
хуже. Туда и надо идти, а не ждать, пока тебя поведут... Ты меня слушаешь,
стажер? По инструкции ты меня должен слушать.
     - Подождите, Ваня, - сказал Юра, сморщившись. - Я  еще,  кажется,  не
очухался...



                        8. ЭЙНОМИЯ. СМЕРТЬ-ПЛАНЕТЧИКИ

     - Стажер Бородин, - сказал Быков, складывая  газету,  -  пора  спать,
стажер.
     Юра встал, закрыл книжку и, немного поколебавшись, сунул ее  в  шкаф.
Не буду сегодня читать, подумал он. Надо, наконец, выспаться.
     - Спокойной ночи, - сказал он.
     - Спокойной ночи, - ответил Быков и развернул очередную газету.
     Юрковский, не отрываясь от бумаг, небрежно сделал ручкой.  Когда  Юра
вышел, Юрковский спросил:
     - Как ты думаешь, Алексей, что он еще любит?
     - Кто?
     - Наш кадет. Я знаю, что он любит и умеет вакуумно варить. Я видел на
Марсе. А вот что он еще любит?
     - Девушек, - сказал Быков.
     - Не девушек, а девушку. У него есть фотография девушки.
     - Я не знал.
     - Можно было догадаться. В двадцать лет, отправляясь в дальний поход,
все берут с собой фотографии и потом не знают, что с ними делать. В книгах
говорится, что на эти фотографии нужно смотреть украдкой и чтобы при  этом
глаза были полны слез или уж, во всяком случае, затуманивались. Только  на
это никогда не хватает времени. Или еще  чего-нибудь,  более  важного.  Но
вернемся к нашему стажеру.
     Быков отложил газету, снял очки и посмотрел на Юрковского.
     - Ты уже кончил дела на сегодня? - спросил он.
     - Нет, - сказал Юрковский с раздражением. - Не кончил и  не  желаю  о
них говорить. От этой идиотской канцелярщины у  меня  распухла  голова.  Я
желаю рассеяться. Можешь ты ответить на мой вопрос?
     - На этот вопрос лучше всего тебе ответит Иван, - сказал Быков. -  Он
с ним все время возится.
     - Но поскольку Ивана здесь нет, я спрашиваю тебя. Кажется, совершенно
ясно.
     - Не волнуйся так, Володя, печенка заболит.  Наш  стажер  еще  просто
мальчик. Умелые руки, а любить он ничего особенно  не  любит,  потому  что
ничего не знает. Алексея Толстого он любит.  И  Уэллса.  А  Голсуорси  ему
скучен, и "Дорога дорог" ему скучна. Еще он любит Жилина и не любит одного
бармена в Мирза-Чарле. Мальчишка он еще. Почка.
     - В его возрасте, - сказал Юрковский, - я очень любил сочинять стихи.
Я мечтал стать писателем. А потом я где-то прочитал, что  писатели  чем-то
похожи на покойников: они любят, когда о них  либо  говорят  хорошо,  либо
ничего не говорят... Да. К чему я это все?
     - Не знаю, - сказал Быков.  -  По-моему,  ты  просто  отлыниваешь  от
работы.
     - Нет-нет, позволь...  Да!  Меня  интересует  внутренний  мир  нашего
стажера.
     - Стажер есть стажер, - сказал Быков.
     - Стажер стажеру рознь, - возразил Юрковский. - Ты тоже стажер,  и  я
стажер. Мы все стажеры на службе у  будущего.  Старые  стажеры  и  молодые
стажеры. Мы стажируемся всю жизнь, каждый по-своему. А когда  мы  умираем,
потомки оценивают нашу работу и выдают диплом на вечное существование.
     - Или не выдают, - задумчиво сказал Быков, глядя  в  потолок.  -  Как
правило, к сожалению, не выдают.
     - Ну что же, это наша вина, а не наша  беда.  Между  прочим,  знаешь,
кому всегда достается диплом?
     - Да?
     - Тем, кто воспитывает смену. Таким, как Краюхин.
     - Пожалуй, - сказал Быков. - И вот что  интересно:  эти  люди,  не  в
пример многим иным, нимало не заботятся о дипломах.
     - И напрасно. Меня вот всегда интересовал вопрос:  становимся  ли  мы
лучше от поколения к поколению? Поэтому я и заговорил  о  кадете.  Старики
всегда говорят: "Ну и молодежь нынче пошла. Вот мы были!"
     - Это говорят очень глупые старики, Владимир. Краюхин так не говорил.
     - Краюхин просто не любил теории. Он брал молодых, кидал их в печку и
смотрел, что получится. Если не сгорали, он признавал в них равных.
     - А если сгорали?
     - Как правило, мы не сгорали.
     - Ну вот, ты и ответил на свой вопрос, - сказал Быков и снова  взялся
за газету. - Стажер Бородин сейчас на пути в печку, в печке  он,  пожалуй,
не сгорит, через десять лет ты с ним встретишься, он назовет  тебя  старой
песочницей, и ты, как честный человек, с ним согласишься.
     - Позволь, - возразил Юрковский, - но ведь на нас тоже лежит какая-то
ответственность. Мальчика нужно чему-то учить!
     - Жизнь научит, - коротко сказал Быков из-за газеты.
     В кают-компанию вошел Михаил Антонович в пижаме, в шлепанцах на  босу
ногу, с большим термосом в руке.
     - Добрый вечер, мальчики, - сказал он. - Что-то мне захотелось чайку.
     - Чаек - это неплохо, - оживился Быков.
     - Чаек так чаек, - сказал Юрковский и стал собирать свои бумаги.
     Капитан и штурман накрыли на стол, Михаил Антонович разлил варенье  в
розетки, а Быков налил всем чаю.
     - А где Юрик? - спросил Михаил Антонович.
     - Спит, - ответил Быков.
     - А Ванюша?
     - На вахте, - терпеливо ответил Быков.
     -  Ну  и  хорошо,  -  сказал  Михаил  Антонович.  Он  отхлебнул  чаю,
зажмурился и добавил: - Никогда, мальчики, не соглашайтесь писать мемуары.
Такое нудное занятие, такое нудное!
     - А ты побольше выдумывай, - посоветовал Быков.
     - Как это?
     - А как в романах. "Юная марсианка закрыла глаза и потянулась ко  мне
полуоткрытыми устами. Я страстно и длинно обнял ее".
     - "Всю", - добавил Юрковский.
     Михаил Антонович зарделся.
     - Ишь, закраснелся, старый хрыч, - сказал  Юрковский.  -  Было  дело,
Миша?
     Быков захохотал и поперхнулся чаем.
     - Фу! - сказал Михаил Антонович. - Фу на вас! - Он подумал  и  заявил
вдруг: - А знаете что, мальчики? Плюну-ка я на эти  мемуары.  Ну  что  мне
сделают?
     - Ты нам вот что объясни, - сказал Быков. - Как повлиять на Юру?
     Михаил Антонович испугался.
     - А что случилось? Он нашалил что-нибудь?
     - Пока нет. Но вот Владимир считает, что на него нужно влиять.
     - Мы, по-моему, и так на него влияем. От  Ванюши  он  не  отходит,  а
тебя, Володенька, просто боготворит. Раз двадцать уже рассказывал, как  ты
за пиявками в пещеру полез.
     Быков поднял голову.
     - За какими это пиявками? - спросил он.
     Михаил Антонович виновато заерзал.
     - А, это легенды, - сказал Юрковский, не моргнув глазом. -  Это  было
еще... э-э... давно. Так вот вопрос:  как  нам  влиять  на  Юру?  Мальчику
представился единственный в своем роде шанс посмотреть мир лучших людей. С
нашей стороны было бы просто... э-э...
     - Видишь ли, Володенька, - сказал Михаил Антонович. - Ведь Юра  очень
славный мальчик. Его очень хорошо воспитали в школе. В нем уже  заложен...
Как бы это сказать... Фундамент хорошего человека. Ведь пойми, Володенька,
Юра уже никогда не спутает хорошее с плохим...
     - Настоящего человека, - веско сказал Юрковский, -  отличает  широкий
кругозор.
     - Правильно, Володенька, - сказал Михаил Антонович. - Вот и Юрик...
     - Настоящего человека формируют только настоящие люди,  работники,  и
только настоящая жизнь, полнокровная и нелегкая.
     - Но ведь и наш Юрик...
     - Мы должны воспользоваться случаем и показать Юрию настоящих людей в
настоящей, нелегкой жизни.
     - Правильно, Володенька, и я уверен, что Юрик...
     - Извини, Михаил, я еще не кончил. Вот завтра мы пройдем до  смешного
близко от Эйномии. Вы знаете, что такое Эйномия?
     - А как же? - сказал Михаил Антонович. - Астероид, большая полуось  -
две и шестьдесят четыре астрономических единицы, эксцентриситет...
     - Я не об этом, - нетерпеливо сказал Юрковский. -  Известно  ли  вам,
что на Эйномии уже три года функционирует единственная в  мире  физическая
станция по исследованию гравитации?
     - А как же, - сказал Михаил Антонович. - Ведь там же...
     -  Люди  работают  в  исключительно  сложных  условиях,  -  продолжал
Юрковский с воодушевлением. Быков пристально смотрел на него.  -  Двадцать
пять человек, крепкие, как алмазы, умные,  смелые,  я  бы  сказал  даже  -
отчаянно смелые! Цвет  человечества!  Вот  прекрасный  случай  познакомить
мальчишку с настоящей жизнью!
     Быков молчал. Михаил Антонович сказал озабоченно:
     - Очень славная мысль, Володенька, но это...
     -  И  как  раз  сейчас   они   собираются   проводить   интереснейший
эксперимент. Они изучают распространение гравитационных волн.  Вы  знаете,
что такое смерть-планета?  Скалистый  обломок,  который  в  нужный  момент
целиком превращается в излучение! Чрезвычайно поучительное зрелище!
     Быков молчал. Молчал и Михаил Антонович.
     - Увидеть настоящих людей в процессе настоящей работы  разве  это  не
прекрасно?
     Быков молчал.
     - Я думаю, это будет очень полезно нашему стажеру, - сказал Юрковский
и добавил тоном ниже: - Даже я не  отказался  бы  посмотреть.  Меня  давно
интересуют условия работы смерть-планетчиков.
     Быков, наконец, заговорил.
     - Что ж, - сказал он. - Действительно, небезынтересно.
     - Уверяю тебя, Алексей! - воскликнул Юрковский. - Я думаю, мы  зайдем
туда, не так ли?
     - М-да, - неопределенно пробормотал Быков.
     - Ну, вот и прекрасно, - сказал Юрковский. - Он посмотрел на Быкова и
спросил: - Тебя что-то смущает, Алексей?
     - Меня смущает вот что, - сказал Быков. - В моем маршруте есть  Марс.
В  маршруте  есть  Бамберга  с  этими  паршивыми  копями.  Есть  несколько
спутников Сатурна. Есть система Юпитера. И еще кое-что.  Одного  там  нет.
Эйномии там нет.
     - Н-ну, как тебе сказать... - опустив глаза и  барабаня  пальцами  по
столу, сказал Юрковский. - Будем считать, что  это  недосмотр  управления,
Алеша.
     - Придется тебе, Владимир, посетить Эйномию в следующий раз.
     - Позволь, позволь, Алеша... Э-э... Все-таки я генеральный инспектор,
я могу отдать приказ, сказать... э-э... во изменение маршрута...
     - Вот сразу бы и отдал.  А  то  морочит  мне  голову  воспитательными
задачами.
     - Н-ну, воспитательные задачи, конечно, тоже... да.
     - Штурман,  -  сказал  Быков,  -  генеральный  инспектор  приказывает
изменить курс. Рассчитайте курс на Эйномию.
     - Слушаюсь, - сказал  Михаил  Антонович  и  озабоченно  посмотрел  на
Юрковского. - Ты знаешь, Володенька, горючего у нас  маловато.  Эйномия  -
это крючок... Ведь два раза тормозить придется. И  один  раз  разгоняться.
Тебе бы неделю назад об этом сказать.
     Юрковский гордо выпрямился.
     - Э-э... вот что, Михаил. Есть тут автозаправщики поблизости?
     - Есть, как не быть, - сказал Михаил Антонович.
     - Будет горючее, - сказал Юрковский.
     - Будет горючее - будет и Эйномия, - сказал Быков, встал  и  пошел  к
своему креслу. -  Ну,  мы  с  Мишей  стол  накрывали,  а  ты,  генеральный
инспектор, прибери.
     - Вольтерьянцы, - сказал Юрковский и стал прибирать со стола. Он  был
очень доволен своей маленькой победой. Быков мог бы и  не  подчиниться.  У
капитана корабля, который вез генерального инспектора, тоже  были  большие
полномочия.


     Физическая   обсерватория   "Эйномия"   двигалась    вокруг    солнца
приблизительно в той  точке,  где  когда-то  находился  астероид  Эйномия.
Гигантская скала диаметром в двести километров была за последние несколько
лет почти полностью истреблена  в  процессе  экспериментов.  От  астероида
остался  только  жиденький  рой   сравнительно   небольших   обломков   да
семисоткилометровое облако космической пыли, огромный серебристый шар, уже
слегка растянутый  приливной  силой.  Сама  физическая  обсерватория  мало
отличалась от тяжелых искусственных  спутников  Земли:  это  была  система
торов, цилиндров и шаров, связанных блестящими тросами, вращающихся вокруг
общей оси. В лаборатории работали двадцать семь  физиков  и  астрофизиков,
"крепкие, как алмаз, умные, смелые" и зачастую "отчаянно  смелые".  Самому
младшему из них было двадцать пять лет, самому старшему - тридцать четыре.
     Экипаж   "Эйномии"   занимался   исследованием   космических   лучей,
экспериментальными проверками единых теорий поля,  вакуумом,  сверхнизкими
температурами, экспериментальной космогонией. Все  небольшие  астероиды  в
радиусе двадцати мегаметров от "Эйномии" были объявлены  смерть-планетами:
они либо были уже уничтожены, либо подлежали уничтожению. В основном  этим
занимались космогонисты  и  релятивисты  <физики,  разрабатывающие  теорию
относительности>. Истребление маленьких планеток производилось по-разному.
Их обращали в рой щебня, или в тучу  пыли,  или  в  облако  газа,  или  во
вспышку света. Их разрушали в естественных условиях и в  мощном  магнитном
поле, мгновенно и постепенно, растягивая процесс на декады и  месяцы.  Это
был единственный в  солнечной  системе  космогонический  полигон,  и  если
возлеземные обсерватории обнаруживали теперь вспыхнувшую новую  звезду  со
странными  линиями  в  спектре,  то  прежде  всего  вставал  вопрос:   где
находилась в этот момент "Эйномия" и не в районе  ли  "Эйномии"  вспыхнула
новая звезда? Международное управление космических сообщений объявило зону
"Эйномии" запретной для всех рейсовых планетолетов.
     "Тахмасиб" затормозил у "Эйномии" за два часа  до  начала  очередного
эксперимента.  Релятивисты  собирались  превратить  в  излучение  каменный
обломок величиной с Эверест  и  с  массой,  определенной  с  точностью  до
нескольких  граммов.  Очередная  смерть-планета  двигалась  на   периферии
полигона. Туда уже были  посланы  десять  космоскафов  с  наблюдателями  и
приборами, и на обсерватории остались всего два  человека  -  начальник  и
дежурный диспетчер.
     Дежурный диспетчер встретил Юрковского  и  Юру  у  кессона.  Это  был
долговязый,  очень  бледный,  веснушчатый  человек.  Глаза  у  него   были
бледно-голубые и равнодушные.
     - Э... здравствуйте, - сказал Юрковский. - Я  Юрковский,  генеральный
инспектор МУКСа.
     По всей видимости, голубоглазому человеку было не  впервой  встречать
генеральных инспекторов. Он спокойно, не  торопясь  оглядел  Юрковского  и
сказал:
     - Что ж, заходите.
     Голубоглазый  спокойно  повернулся  спиной  к  Юрковскому  и,  клацая
магнитными подковами, пошел по коридору.
     - Постойте! - вскричал Юрковский. - А где здесь... э-э... начальник?
     Голубоглазый, не оборачиваясь, сказал:
     - Я вас веду.
     Юрковский и Юра поспешили за ним. Юрковский вполголоса приговаривал:
     - Странные, однако... э-э... порядки. Удивительные...
     Голубоглазый открыл в конце коридора круглый  люк  и  полез  в  него.
Юрковский и Юра услышали:
     - Костя, к тебе пришли...
     Было слышно, как кто-то кричал звонким веселым голосом:
     - Шестой! Сашка! Куда  ты  лезешь,  безумный?  Пожалей  своих  детей!
Отойти на сто километров, ведь там опасно! Третий! Третий! Тебе ж  русским
языком было сказано! Держись  в  створе  со  мной!  Шестой,  не  ворчи  на
начальство! Начальство проявило заботу, а ему уже нудно!..
     Юрковский и Юра пролезли  в  небольшую  комнату,  плотно  уставленную
приборами. Перед вогнутым экраном висел сухощавый,  очень  смуглый  парень
лет тридцати, в синих брюках со  складкой  и  в  белой  рубашке  с  черным
галстуком.
     - Костя, - позвал голубоглазый и замолчал.
     Костя повернул к вошедшим веселое красивое  лицо  с  горбатым  носом,
несколько секунд рассматривал  их,  изысканно  поздоровался,  затем  снова
отвернулся  к  экрану.  На  экране   медленно   перемещались   по   линиям
координатной сетки несколько ярких разноцветных точек.
     - Девятый, зачем ты остановился? Что у тебя пропал энтузиазм?  А  ну,
прогуляйся еще чуть вперед... Шестой, ты делаешь успехи.  Я  от  тебя  уже
заболел. Ты что, полетел домой, на Землю?
     Юрковский солидно кашлянул. Веселый Костя  выдернул  из  правого  уха
блестящий шарик и, повернувшись к Юрковскому, спросил:
     - Кто вы, гости?
     - Я Юрковский, - очень веско сказал Юрковский.
     - Какой Юрковский? - весело и нетерпеливо спросил  Костя.  -  Я  знал
одного, он был Владимир Сергеевич.
     - Это я, - сказал Юрковский.
     Костя очень обрадовался.
     - Вот кстати! - воскликнул он. - Тогда встаньте вон  к  тому  пульту.
Будете крутить четвертый верньер - на нем написано по-арабски "четыре",  -
чтобы вон та звездочка не выходила из вон того кружочка...
     - Но позвольте, однако... - сказал Юрковский.
     - Только не говорите мне, что вы не поняли! - закричал Костя. - А  то
я в вас разочаруюсь.
     Голубоглазый подплыл к нему и начал что-то шептать. Костя выслушал  и
заткнул ухо блестящим шариком.
     - Пусть ему от этого будет лучше, - сказал он и  звонко  закричал:  -
Наблюдатели, слушайте меня, я опять командую! Все сейчас стоят хорошо, как
запорожцы на картине у Репина!  Только  не  касайтесь  больше  управления!
Выключаюсь на две минуты! - Он снова выдернул блестящий шарик.  -  Так  вы
стали генеральным инспектором, Владимир Сергеевич? - спросил он.
     - Да, стал, - сказал Юрковский. - И я...
     - А кто этот молодой юноша? Он тоже генеральный инспектор? Эзра, - он
повернулся к голубоглазому, -  пусть  Владимир  Сергеевич  держит  ось,  а
мальчику ты дай чем-нибудь полезно поиграть. Лучше  всего  поставь  его  к
своему экрану, и пусть он посмотрит...
     - Может быть, мне все-таки дадут здесь сказать два слова?  -  спросил
Юрковский в пространство.
     - Конечно, говорите, - сказал Костя. -  У  вас  еще  целых  девяносто
секунд.
     - Я  хотел...  э-э...  попасть  на  один  из  космоскафов,  -  сказал
Юрковский.
     - Ого! - сказал Костя. - Лучше бы вы захотели колесо от  троллейбуса.
А еще лучше,  если  бы  вы  захотели  крутить  верньер  номер  четыре.  На
космоскафы нельзя даже мне. Там все занято, как на концерте  Блюмберга.  А
старательно поворачивая верньер, вы увеличиваете точность эксперимента  на
полтора процента.
     Юрковский величественно пожал плечами.
     - Н-ну, хорошо, - сказал он. - Я вижу, мне  придется...  А  почему...
э-э... у вас это не авт