а  это  было
наше самое увлекательное приключение.
     Как они двинут по коридору! Как лошади,  ей-богу.  Я  выждал  минуту:
тихо. Высунулся: никого. И пошел себе, посвистывая. Спустился в проходную,
предъявил дылде пропуск, смотрю, он мне честь отдает. Герою дня, значит.
     - Вольно, сержант, - говорю. - Я вами доволен.
     Он осклабился, как будто я ему бог весть как польстил.
     - Ну, ты, Рыжий, молодец, - говорит. - Горжусь, -  говорит,  -  таким
знакомством.
     -  Что,  -  говорю,  -  будет  тебе  в  твоей  Швеции  о  чем  девкам
рассказывать?
     - Спрашиваешь! - говорит. - Они ж у меня будут таять, как свечки!
     Нет, ничего он парень. Я, если честно,  таких  рослых  и  румяных  не
люблю. Девки от них без памяти, а чего,  спрашивается?  Не  в  росте  ведь
дело... Иду это я по улице и  размышляю,  в  чем  же  тут  дело.  Солнышко
светит, безлюдно вокруг. И захотелось  мне  вдруг  прямо  сейчас  же  Гуту
увидеть. Просто так. Посмотреть на нее,  за  руку  подержать.  После  Зоны
человеку только одно и остается -  за  руку  девочку  подержать.  Особенно
когда  вспомнишь  все  эти  разговоры  про  детей  сталкеров,  какие   они
получаются... Да уж какая сейчас  Гута,  мне  сейчас  для  начала  бутылку
крепкого, не меньше.
     Миновал я автомобильную стоянку, а там и кордон. Стоят две патрульные
машины во всей своей красе, широкие, желтые,  прожекторами  и  пулеметами,
жабы, ощетинились, ну и, конечно, голубые каски всю улицу  загородили,  не
протолкнешься. Я иду, глаза опустил, лучше мне сейчас на них не  смотреть,
днем на них мне лучше не смотреть совсем: есть там два-три типчика, так  я
боюсь их узнать, скандал большой получится, если я их узнаю.  Повезло  им,
ей-богу, что Кирилл меня в институт сманил,  я  их,  гадов,  искал  тогда,
пришил бы и не дрогнул...
     Прохожу я через эту толпу плечом вперед, совсем  прошел  уже,  и  тут
слышу: "Эй, сталкер!" Ну, это меня не  касается,  иду  дальше,  волоку  из
пачки сигаретку. Догоняет сзади кто-то, берет за рукав. Я эту руку с  себя
стряхнул и вполоборота вежливенько так спрашиваю:
     - Какого дьявола цепляешься, мистер?
     - Постой, сталкер, - говорит он. - Два вопроса.
     Поднял я на него глаза - капитан Квотерблад. Старый знакомый.  Совсем
ссохся, желтый стал какой-то.
     - А, - говорю, - здравия желаю, капитан. Как ваша печень?
     - Ты, сталкер, мне зубы не заговаривай, - говорит он сердито,  а  сам
так и сверлит меня  глазами.  -  Ты  мне  лучше  скажи,  почему  сразу  не
останавливаешься, когда тебя зовут?
     И уже тут как тут две  голубые  каски  у  него  за  спиной,  лапы  на
кобурах, глаз не видно, только челюсти под касками шевелятся. И где у  них
в Канаде таких набирают? На племя  их  нам  прислали,  что  ли?..  Днем  я
патрулей вообще-то не боюсь, но вот обыскать, жабы, могут,  а  это  мне  в
данный момент ни к чему.
     - Да разве вы меня звали,  капитан?  -  говорю.  -  Вы  же  какого-то
сталкера...
     - А ты, значит, уже и не сталкер?
     - Как по вашей милости отсидел - бросил, - говорю. - Завязал. Спасибо
вам, капитан, глаза у меня тогда открылись. Если бы не вы...
     - Что в предзоннике делал?
     - Как что? Я там работаю. Два года уже.
     И  чтобы  закончить  этот  неприятный  разговор,   вынимаю   я   свое
удостоверение и предъявляю его капитану Квотербладу. Он взял мою книжечку,
перелистал, каждую страничку, каждую печать просто-таки обнюхал,  чуть  ли
не облизал. Возвращает мне книжечку, а сам доволен, глаза  разгорелись,  и
даже зарумянился.
     - Извини, - говорит, - Шухарт. Не ожидал. Значит,  -  говорит,  -  не
прошли для тебя мои советы даром.  Что  ж,  это  прекрасно.  Хочешь  верь,
хочешь не верь, а я  еще  тогда  предполагал,  что  из  тебя  толк  должен
получиться. Не допускал я, чтобы такой парень...
     И пошел, и пошел. Ну, думаю, вылечил я еще одного меланхолика себе на
голову, а сам, конечно, слушаю, глаза смущенно опускаю, поддакиваю, руками
развожу и даже, помнится,  ножкой  застенчиво  этак  панель  ковыряю.  Эти
громилы у капитана за  спиной  послушали-послушали,  замутило  их,  видно,
гляжу потопали прочь, где веселее.  А  капитан  знай  мне  о  перспективах
излагает: ученье,  мол,  свет,  неученье  тьма  кромешная,  господь,  мол,
честный труд  любит  и  ценит,  -  в  общем,  несет  он  эту  разнузданную
тягомотину, которой нас священник в тюрьме каждое  воскресенье  травил.  А
мне выпить хочется, никакого терпежу нет.  Ничего,  думаю,  Рэд,  это  ты,
браток, тоже выдержишь. Надо, Рэд, терпи! Не сможет он долго  в  таком  же
темпе, вот уже  и  задыхаться  начал...  Тут,  на  мое  счастье,  одна  из
патрульных  машин  принялась  сигналить.  Капитан  Квотерблад   оглянулся,
крякнул с досадой и протягивает мне руку.
     - Ну что ж, - говорит. -  Рад  был  с  тобой  познакомиться,  честный
человек Шухарт. С удовольствием бы опрокинул с  тобой  стаканчик  в  честь
такого знакомства. Крепкого, правда, мне  нельзя,  доктора  не  велят,  но
пивка бы я с тобой выпил. Да вот видишь - служба! Ну,  еще  встретимся,  -
говорит.
     Не приведи господь, думаю. Но ручку ему пожимаю и продолжаю  краснеть
и делать ножкой, - все, как ему хочется. Потом он ушел наконец, а  я  чуть
ли не стрелой в "Боржч".
     В "Боржче" в  это  время  пусто.  Эрнест  стоит  за  стойкой,  бокалы
протирает и смотрит их на свет. Удивительная, между прочим, вещь:  как  ни
придешь, вечно эти бармены бокалы протирают, словно у них от этого зависит
спасение души. Вот так и будет стоять  хоть  целый  день,  возьмет  бокал,
прищурится,  посмотрит  на  свет,  подышит  на  него   и   давай   тереть:
потрет-потрет,  опять  посмотрит,   теперь  уже  через  донышко,  и  опять
тереть...
     - Здорово, Эрни! - говорю. - Хватит тебе его мучить, дыру протрешь!
     Поглядел он на меня через бокал, пробурчал что-то, будто животом,  и,
не говоря лишнего  слова,  наливает  мне  на  четыре  пальца  крепкого.  Я
взгромоздился на табурет, глотнул, зажмурился,  головой  помотал  и  опять
глотнул.  Холодильник  пощелкивает,  из  музыкального  автомата  доносится
какое-то  тихое  пиликанье.  Эрнест  сопит  в  очередной  бокал,   хорошо,
спокойно... Я допил, поставил бокал  на  стойку,  и  Эрнест  без  задержки
наливает мне еще на четыре пальца прозрачного.
     - Ну что, полегче стало? - бурчит. - Оттаял, сталкер?
     - Ты знай себе три, - говорю. - Знаешь, один  тер-тер  и  злого  духа
вызвал. Жил потом в свое удовольствие.
     - Это кто же такой? - спрашивает Эрни с недоверием.
     - Да был такой бармен здесь, - отвечаю. - Еще до тебя.
     - Ну и что?
     - Да ничего. Ты думаешь, почему Посещение было?  Тер  он,  тер...  Ты
думаешь, кто нас посетил, а?
     - Трепло ты, - говорит Эрни с одобрением.
     Вышел он на кухню и вернулся  с  тарелкой,  жареных  сосисок  принес.
Тарелку поставил передо мной, пододвинул кетчуп, а сам  снова  за  бокалы.
Эрнест свое дело знает. Глаз у него наметанный, сразу видит,  что  сталкер
из Зоны, что хабар будет, и знает Эрни, чего  сталкеру  после  Зоны  надо.
Свой человек Эрни! Благодетель.
     Доевши сосиски, я закурил и стал прикидывать, сколько  же  Эрнест  на
нашем брате зарабатывает. Какие цены на хабар в  Европе,  я  не  знаю,  но
краем уха слышал, что "пустышка", например, идет там чуть ли не за  две  с
половиной тысячи, а Эрни дает нам всего четыреста. "Батарейки"  там  стоят
не меньше ста, а мы получаем от силы по двадцать. Наверное, и все прочее в
том же духе. Правда, переправить  хабар  в  Европу  тоже,  конечно,  денег
стоит. Тому на лапу, этому на лапу, начальник станции наверняка у  них  на
содержании...  В  общем,  если  подумать,  не  так  уж  много   Эрнест   и
заколачивает, процентов пятнадцать-двадцать, не больше, а если  попадется,
десять лет каторги ему обеспечено...
     Тут мои благочестивые размышления прерывает какой-то вежливый тип.  Я
даже не слыхал, как он вошел. Объявляется он возле моего правого  локтя  и
спрашивает:
     - Разрешите?
     - О чем речь! - говорю. - Прошу.
     Маленький такой, худенький, с  востреньким  носиком  и  при  галстуке
бабочкой. Фотокарточка его вроде мне знакома, где-то я его уже  видел,  но
где - не помню. Залез он на табурет рядом и говорит Эрнесту:
     - Бурбон, пожалуйста! - и сразу же ко мне: - Простите, кажется, я вас
знаю. Вы в Международном институте работаете, так?
     - Да, - говорю. - А вы?
     Он ловко выхватывает из кармашка визитку и кладет передо мной. Читаю:
"Алоиз Макно, полномочный агент Бюро эмиграции". Ну, конечно, знаю я  его.
Пристает к людям, чтобы они из города уехали. Кому-то очень надо, чтобы мы
все из города уехали. Нас, понимаешь,  в  Хармонте  и  так  едва  половина
осталась от прежнего, так им нужно совсем место от нас очистить. Отодвинул
я карточку ногтем и говорю ему:
     - Нет, - говорю,  -  спасибо.  Не  интересуюсь.  Мечтаю,  знаете  ли,
умереть на родине.
     - А почему? - живо спрашивает он. - Простите за нескромность, но  что
вас здесь удерживает?
     Так ему прямо и скажи, что меня здесь держит.
     - А как же! - говорю. - Сладкие воспоминания детства. Первый  поцелуй
в городском саду. Маменька, папенька. Как в первый  раз  пьян  надрался  в
этом вот баре. Милый сердцу полицейский  участок...  -  Тут  я  достаю  из
кармана свой засморканный носовой платок и прикладываю к глазам. - Нет,  -
говорю. - Ни за что!
     Он посмеялся, лизнул свой бурбон и задумчиво так говорит:
     - Никак я вас, хармонтцев, не могу понять. Жизнь  в  городе  тяжелая.
Власть принадлежит военным организациям.  Снабжение  неважное.  Под  боком
Зона,  живете  как  на  вулкане.  В  любой  момент  может  либо   эпидемия
какая-нибудь разразиться, либо что-нибудь похуже... Я понимаю, старики. Им
трудно сняться с насиженного места. Но вот вы...  Сколько  вам  лет?  Года
двадцать два -  двадцать  три,  не  больше...  Вы  поймите,  наше  Бюро  -
организация благотворительная, никакой корысти  мы  не  извлекаем.  Просто
хочется, чтобы люди ушли с этого дьявольского  места  и  включились  бы  в
настоящую жизнь. Ведь мы обеспечиваем подъемные, трудоустройство на  новом
месте... молодым, таким, как вы,  -  обеспечиваем  возможность  учиться...
Нет, не понимаю!
     - А что, - говорю я, - никто не хочет уезжать?
     - Да нет, не то чтобы никто... Некоторые соглашаются, особенно люди с
семьями. Но вот молодежь, старики... Ну что вам  в  этом  городе?  Это  же
дыра, провинция...
     И тут я ему выдал.
     - Господин Алоиз Макно! - говорю.  -  Все  правильно.  Городишко  наш
дыра. Всегда дырой был и сейчас дыра. Только сейчас, - говорю, - это  дыра
в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир  накачаем,  что  все
переменится. Жизнь будет другая, правильная,  у  каждого  будет  все,  что
надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы
и богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хочешь доберемся. Вот
такая у нас здесь дыра...
     На этом месте я оборвал, потому что заметил, что  Эрнест  смотрит  на
меня с огромным удивлением, и стало мне неловко. Я вообще не  люблю  чужие
слова повторять, даже если эти слова мне, скажем, нравятся. Тем более  что
у меня это как-то коряво выходит. Когда Кирилл говорит, заслушаться можно,
рот забываешь закрывать. А я вроде бы то же самое излагаю,  но  получается
как-то не так. Может быть, потому, что Кирилл никогда Эрнесту под прилавок
хабар не складывал. Ну ладно...
     Тут мой Эрни спохватился и  торопливо  налил  мне  сразу  пальцев  на
шесть: очухайся, мол, парень, что  это  с  тобой  сегодня?  А  востроносый
господин Макно снова лизнул свой бурбон и говорит:
     - Да, конечно... Вечные аккумуляторы, "синяя панацея"... Но  вы  и  в
самом деле верите, что будет так, как вы сказали?
     - Это не ваша забота, во что я там на самом деле верю, - говорю я.  -
Это я про город говорил. А про себя я так скажу:  чего  я  у  вас  там,  в
Европе, не видел? Скуки вашей не видел? День вкалываешь,  вечер  телевизор
смотришь, ночь пришла - к постылой  бабе  под  одеяло,  ублюдков  плодить.
Стачки ваши, демонстрации, политика раздолбанная... В гробу я вашу  Европу
видел, - говорю, - занюханную.
     - Ну почему же обязательно Европа?..
     - А, - говорю, - везде одно и то же,  а  в  Антарктиде  еще  вдобавок
холодно.
     И ведь что удивительно: говорил я ему и всеми печенками верил  в  то,
что говорил. И Зона наша, гадина, стервозная, убийца, во сто раз милее мне
в этот момент была, чем все ихние Европы и Африки. И ведь пьян еще не был,
а просто представилось мне на  мгновение,  как  я,  весь  измочаленный,  с
работы возвращаюсь в стаде таких же кретинов, как меня в ихнем метро давят
со всех сторон и как все мне обрыдло, и ничего мне не хочется.
     - А вы что скажете? - обращается востроносый к Эрнесту.
     - У меня дело, - веско отвечает Эрни. - Я вам не сопляк какой-нибудь!
Я все свои деньги в это  дело  вложил.  Ко  мне  иной  раз  сам  комендант
заходит, генерал, понял? Чего же я отсюда поеду?..
     Господин Алоиз Макно принялся ему что-то втолковывать с цифрами, но я
его уже не слушал. Хлебнул я как следует из бокала, выгреб из кармана кучу
мелочи, слез с табуретки и первым делом запустил  музыкальный  автомат  на
полную катушку. Есть там одна такая песенка -  "Не  возвращайся,  если  не
уверен". Очень она на меня хорошо действует  после  Зоны...  Ну,  автомат,
значит, гремит и завывает, а  я  забрал  свой  бокал  и  пошел  в  угол  к
"однорукому бандиту" старые счеты сводить. И полетело время, как птичка...
Просаживаю это я последний никель, и  тут  вваливаются  под  гостеприимные
своды Ричард Нунан с Гуталином. Гуталин уже на бровях, вращает  белками  и
ищет, кому бы дать в ухо, а Ричард Нунан  нежно  держит  его  под  руку  и
отвлекает анекдотами. Хороша парочка!  Гуталин  здоровенный,  черный,  как
офицерский  сапог,  курчавый,  ручищи  до  колен,  а  Дик   -   маленький,
кругленький, розовенький весь, благостный, только что не светится.
     - А! - кричит Дик, увидев меня. - Вот и Рэд здесь! Иди к нам, Рэд!
     - Пр-равильно! - ревет Гуталин. - Во  всем  городе  есть  только  два
человека - Рэд и я! Все остальные - свиньи,  дети  сатаны.  Рэд!  Ты  тоже
служишь сатане, но ты все-таки человек...
     Я подхожу к ним со своим бокалом, Гуталин сгребает  меня  за  куртку,
сажает за столик и говорит:
     - Садись, Рыжий! Садись, слуга сатаны! Люблю тебя. Поплачем о  грехах
человеческих. Горько восплачем!
     - Восплачем, - говорю. - Глотнем слез греха.
     - Ибо грядет день, - возвещает  Гуталин.  -  Ибо  взнуздан  уже  конь
бледный, и уже  вложил  ногу  в  стремя  всадник  его.  И  тщетны  молитвы
продавшихся сатане. И спасутся  только  ополчившиеся  на  него.  Вы,  дети
человеческие,  сатаною  прельщенные,  сатанинскими   игрушками   играющие,
сатанинских  сокровищ  взалкавшие,  -  вам  говорю:  слепые!   Опомнитесь,
сволочи, пока не поздно! Растопчите дьявольские бирюльки! - Тут  он  вдруг
замолчал, словно забыл, как будет дальше. - А выпить мне  здесь  дадут?  -
Спросил он уже другим голосом. - Или где это  я?..  Знаешь,  Рыжий,  опять
меня с работы поперли. Агитатор, говорят. Я им объясняю: опомнитесь, сами,
слепые, в пропасть валитесь и других слепцов за собой тянете! Смеются. Ну,
я дал управляющему по харе и ушел. Посадят теперь. А за что?
     Подошел Дик, поставил на стол бутылку.
     - Сегодня я плачу! - крикнул я Эрнесту.
     Дик на меня скосился.
     - Все законно, - говорю. - Премию будем пропивать.
     - В Зону ходили? - спрашивает Дик. - Что-нибудь вынесли?
     - Полную "пустышку", - говорю я. - На алтарь науки.  И  полные  штаны
вдобавок. Ты разливать будешь или нет?
     - "Пустышку"!.. - горестно гудит Гуталин. -  За  какую-то  "пустышку"
жизнью своей рисковал! Жив остался, но в мир принес еще  одно  дьявольское
изделие... А как ты можешь знать, Рыжий, сколько горя и греха...
     - Засохни, Гуталин, - говорю я ему строго. - Пей и  веселись,  что  я
живой вернулся. За удачу, ребята!
     Хорошо пошло за удачу. Гуталин совсем раскис, сидит, плачет, течет  у
него из глаз как из водопроводного крана. Ничего, я его знаю. Это  у  него
стадия такая: обливаться слезами и  проповедовать,  что  Зона,  мол,  есть
дьявольский соблазн, выносить из нее ничего нельзя, а что уже  вынесли,  -
вернуть обратно и жить так, будто Зоны вовсе нет. Дьяволово, мол, дьяволу.
     Я его люблю, Гуталина. Я вообще чудаков люблю. У  него  когда  деньги
есть, он у кого попало хабар скупает, не торгуясь, за сколько  спросят,  а
потом ночью прет этот хабар  обратно,  в  Зону,  и  там  закапывает...  Во
ревет-то, господи!
     Ну ничего, он еще разойдется.
     - А что это такое: полная "пустышка"?  -  спрашивает  Дик.  -  Просто
"пустышку" я знаю, а вот что такое полная? Первый раз слышу.
     Я ему объяснил. Он головой покачал, губами почмокал.
     - Да, - говорит. - Это интересно. Это, - говорит, - что-то новенькое.
А с кем ты ходил? С русским?
     - Да, - отвечаю. - С Кириллом и с Тендером. Знаешь, наш лаборант.
     - Намучился с ними, наверное...
     -  Ничего  подобного.  Вполне  прилично  держались  ребята.  Особенно
Кирилл.  Прирожденный  сталкер,  -  говорю.  -  Ему  бы  опыта   побольше,
торопливость с него эту ребячью сбить, я бы  с  ним  каждый  день  в  Зону
ходил.
     - И каждую ночь? - спрашивает он с пьяным смешком.
     - Ты это брось, - говорю. - Шутки шутками...
     - Знаю, - говорит он. - Шутки шутками, а за такое можно и схлопотать.
Считай, что я тебе должен две плюхи...
     - Кому две плюхи? - встрепенулся Гуталин. - Который здесь?
     Схватили мы его за руки, еле усадили. Дик ему сигарету в зубы вставил
и зажигалку поднес. Успокоили. А народу  тем  временем  все  прибавляется.
Стойку уже облепили, многие столики заняты. Эрнест  своих  девок  кликнул,
бегают они, разносят кому что: кому пива, кому коктейлей, кому чистого.  Я
смотрю, последнее время в городе много незнакомых  появилось,  все  больше
какие-то молокососы в пестрых шарфах до полу. Я сказал об этом  Дику.  Дик
кивнул.
     - А как же, - говорит. - Начинается большое  строительство.  Институт
три новых  здания  закладывает,  а  кроме  того,  Зону  собираются  стеной
огородить от кладбища до старого  ранчо.  Хорошие  времена  для  сталкеров
кончаются...
     - А когда они у сталкеров были? - говорю. А сам думаю:  "Вот  тебе  и
на, что еще за новости? Значит, теперь не подработаешь. Ну что  ж,  может,
это и к лучшему, соблазна меньше. Буду ходить в Зону днем, как порядочный,
- деньги, конечно, не те, но зато куда безопаснее:  "галоша",  спецкостюм,
то-се, и на патрулей наплевать... Прожить можно и на зарплату, а  выпивать
буду на премиальные". И такая меня тоска взяла! Опять каждый грош считать:
это можно себе позволить, это нельзя себе позволить, Гуте на любую  тряпку
копи, в бар не ходи, ходи в кино... И серо все, серо. Каждый день серо,  и
каждый вечер, и каждую ночь.
     Сижу я так, думаю, а Дик над ухом гудит:
     - Вчера в гостинице зашел я в  бар  принять  ночной  колпачок,  сидят
какие-то новые. Сразу они мне не понравились. Подсаживается один ко мне  и
заводит разговор издалека, дает понять, что он меня знает, знает,  кто  я,
где  работаю,  и  намекает,  что  готов  хорошо  оплачивать  разнообразные
услуги...
     - Шпик, - говорю я. Не очень мне интересно было это, шпиков  я  здесь
навидался и разговоров насчет услуг наслышался.
     - Нет, милый мой, не шпик. Ты послушай. Я немножко с ним побеседовал,
осторожно, конечно, дурачка  такого  состроил.  Его  интересуют  кое-какие
предметы в Зоне, и при  этом  предметы  серьезные.  Аккумуляторы,  "зуда",
"черные брызги" и прочая бижутерия ему не нужна. А на то, что  ему  нужно,
он только намекал.
     - Так что же ему нужно? - спрашиваю я.
     - "Ведьмин студень", как я понял, - говорит Дик и странно  как-то  на
меня см