Аркадий СТРУГАЦКИЙ
                               Борис СТРУГАЦКИЙ

                              ПИКНИК НА ОБОЧИНЕ



                                           Ты должна сделать добро из зла,
                                          потому что его больше не из чего
                                          сделать.
                                                                Р.П.Уоррен



            Из интервью, которое специальный корреспондент Хармонтского
        радио взял  у доктора  Валентина Пильмана по случаю присуждения
        последнему Нобелевской премии по физике за 19... год:

     - ...Вероятно, вашим  первым  серьезным  открытием,  доктор  Пильман,
следует считать так называемый радиант Пильмана?
     - Полагаю, что нет. Радиант Пильмана - это не первое, не серьезное и,
собственно, не открытие. И не совсем мое.
     - Вы, вероятно, шутите, доктор. Радиант Пильмана - понятие, известное
всякому школьнику.
     - Это меня не удивляет. Радиант Пильмана и был открыт впервые  именно
школьником. К сожалению, я не помню, как его звали. Посмотрите у  Стетсона
в его "Истории Посещения"  -  там  все  это  подробно  рассказано.  Открыл
радиант  впервые  школьник,  опубликовал  координаты  впервые  студент,  а
назвали радиант почему-то моим именем.
     - Да, с открытиями происходят иногда удивительные вещи. Не  могли  бы
вы объяснить нашим слушателям, доктор Пильман...
     - Послушайте, земляк. Радиант Пильмана - это  совсем  простая  штука.
Представьте себе, что вы раскрутили большой глобус и  принялись  палить  в
него из револьвера. Дырки на глобусе лягут на некую  плавную  кривую.  Вся
суть того, что вы называете моим первым серьезным открытием, заключается в
простом факте: все шесть Зон Посещения располагаются на поверхности  нашей
планеты так, словно кто-то дал по  Земле  шесть  выстрелов  из  пистолета,
расположенного где-то на линии Земля-Денеб. Денеб -  это  альфа  созвездия
Лебедя, а точка на небесном своде, из которой, так  сказать,  стреляли,  и
называется радиантом Пильмана.
     - Благодарю вас, доктор. Дорогие  хармонтцы!  Наконец-то  нам  толком
объяснили, что такое радиант Пильмана! Кстати, позавчера исполнилось ровно
тринадцать лет со дня Посещения. Доктор Пильман, может  быть,  вы  скажете
своим землякам несколько слов по этому поводу?
     - Что именно их интересует? Имейте в виду, в Хармонте меня  тогда  не
было...
     - Тем более интересно узнать, что вы подумали, когда ваш родной город
оказался объектом нашествия инопланетной сверхцивилизации...
     - Честно говоря, прежде всего я подумал, что это  утка.  Трудно  было
себе представить, что в нашем старом маленьком  Хармонте  может  случиться
что-нибудь подобное. Гоби, Ньюфаундленд - это еще куда ни шло, но Хармонт!
     - Однако в конце концов вам пришлось поверить.
     - В конце концов да.
     - И что же?
     - Мне вдруг пришло  в  голову,  что  Хармонт  и  остальные  пять  Зон
Посещения... впрочем, виноват, тогда было известно  только  четыре...  что
все они ложатся на очень гладкую кривую. Я сосчитал координаты радианта  и
послал их в "Нэйчур".
     - И вас нисколько не взволновала судьба родного города?
     - Видите ли, в то время я уже верил в Посещение, но я  никак  не  мог
заставить себя поверить паническим корреспонденциям о горящих кварталах, о
чудовищах, избирательно пожирающих стариков и детей,  и  о  кровопролитных
боях между неуязвимыми  пришельцами  и  в  высшей  степени  уязвимыми,  но
неизменно доблестными королевскими танковыми частями.
     - Вы были правы. Помнится, наш брат информатор тогда много напутал...
Однако вернемся к науке.  Открытие  радианта  Пильмана  было  первым,  но,
вероятно, не последним вашим вкладом в знания о Посещении?
     - Первым и последним.
     - Но вы, без сомнения, внимательно следили все  это  время  за  ходом
международных исследований в Зонах Посещения...
     - Да... Время от времени я листаю "Доклады".
     - Вы  имеете  в  виду  "Доклады  Международного  института  внеземных
культур"?
     - Да.
     - И что же, по вашему мнению, является самым важным открытием за  все
эти тринадцать лет?
     - Сам факт Посещения.
     - Простите?
     - Сам факт Посещения является наиболее важным открытием не только  за
истекшие тринадцать лет, но и за все время существования человечества.  Не
так уж важно, кто были эти пришельцы. Неважно, откуда они  прибыли,  зачем
прибыли, почему так недолго пробыли и куда девались потом. Важно  то,  что
теперь человечество твердо знает: оно не одиноко во Вселенной. Боюсь,  что
институту внеземных культур уже никогда больше не  повезет  сделать  более
фундаментальное открытие.
     - Это страшно интересно, доктор Пильман, но  я,  собственно,  имел  в
виду  открытия  технологического  порядка.  Открытия,  которые  могла   бы
использовать наша земная наука и техника.  Ведь  целый  ряд  очень  видных
ученых полагает, что находки в Зонах Посещения способны изменить весь  ход
нашей истории.
     - Н-ну, я не принадлежу  к  сторонникам  этой  точки  зрения.  А  что
касается конкретных находок, то я не специалист.
     - Однако вы уже два года  являетесь  консультантом  Комиссии  ООН  по
проблемам Посещения...
     - Да. Но я не имею никакого отношения к изучению внеземных культур. В
КОПРОПО я вместе со своими  коллегами  представляю  международную  научную
общественность, когда заходит речь о контроле за выполнением  решения  ООН
относительно интернационализации Зон Посещения. Грубо говоря,  мы  следим,
чтобы  инопланетными  чудесами,  добытыми  в  зонах,  распоряжался  только
Международный институт.
     - А разве на эти чудеса посягает еще кто-нибудь?
     - Да.
     - Вы, вероятно, имеете в виду сталкеров?
     - Я не знаю, что это такое.
     - Так у нас в Хармонте называют отчаянных  парней,  которые  на  свой
страх и риск проникают в Зону и тащат оттуда все, что  им  удается  найти.
Это настоящая новая профессия.
     - Понимаю. Нет, это вне нашей компетенции.
     - Еще бы! Этим занимается полиция. Но было бы интересно  узнать,  что
именно входит в вашу компетенцию, доктор Пильман...
     - Имеет место постоянная утечка материалов из Зон  Посещения  в  руки
безответственных  лиц  и  организаций.  Мы  занимаемся  результатами  этой
утечки.
     - Нельзя ли чуточку поконкретней, доктор?
     -  Давайте  лучше  поговорим  об  искусстве.  Неужели  слушателей  не
интересует мое мнение о несравненной Гвади Мюллер?
     - О, разумеется! Но я хотел бы сначала покончить с  наукой.  Вас  как
ученого не тянет самому заняться инопланетными чудесами?
     - Как вам сказать... Пожалуй.
     - Значит, можно надеяться,  что  хармонтцы  в  один  прекрасный  день
увидят своего знаменитого земляка на улицах родного города?
     - Не исключено...



          1. Рэдрик Шухарт, 23 года, холост, лаборант Хармонтского
             филиала Международного института внеземных культур

     Накануне стоим это мы с ним в хранилище уже вечером, остается  только
спецовки сбросить, и  можно  закатиться  в  "Боржч",  принять  в  организм
капельку-другую  крепкого.  Я  стою  просто  так,  стену  подпираю,   свое
отработал и уже держу наготове сигаретку, курить хочется дико, два часа не
курил, а он все возится со своим  добром:  один  сейф  загрузил,  запер  и
опечатал, теперь другой загружает, берет с транспортера "пустышки", каждую
со всех сторон осматривает (а она  тяжелая,  сволочь,  шесть  с  половиной
кило, между прочим) и с кряхтеньем аккуратненько водворяет на полку.
     Сколько уже времени он с этими "пустышками" бьется, и, по-моему,  без
всякой пользы для человечества. На его месте я давным-давно бы уже  плюнул
и чем-нибудь другим занялся за те же деньги. Хотя, с другой стороны,  если
подумать,   "пустышка"   действительно   штука   загадочная   и   какая-то
невразумительная, что ли. Сколько я их на себе перетаскал,  а  все  равно,
каждый раз как увижу - не могу, поражаюсь. Всего-то в ней два медных диска
с чайное блюдце, миллиметров пять толщиной,  и  расстояние  между  дисками
миллиметров четыреста, и кроме этого расстояния, ничего между ними нет. То
есть совсем ничего, пусто. Можно туда просунуть руку, можно и голову, если
ты совсем обалдел от изумления, - пустота и пустота, один  воздух.  И  при
всем при том что-то между ними, конечно, есть, сила какая-то,  как  я  это
понимаю, потому что ни прижать их, эти диски, друг к другу,  ни  растащить
их никому еще не удавалось.
     Нет, ребята, тяжело эту штуку описать, если кто не  видел,  очень  уж
она проста на вид, особенно когда приглядишься и  поверишь  наконец  своим
глазам. Это все равно что стакан кому-нибудь описывать или,  не  дай  бог,
рюмку: только пальцами шевелишь и чертыхаешься от полного бессилия. Ладно,
будем  считать,  что  вы  все  поняли,  а  если  кто  не  понял,  возьмите
институтские "Доклады" - там в любом выпуске статьи про эти  "пустышки"  с
фотографиями...
     В общем, Кирилл бьется с этими "пустышками" уже почти год. Я у него с
самого начала, но до сих пор не понимаю толком, чего он от них добивается,
да, честно говоря, и понять особенно не стремлюсь. Пусть  он  сначала  сам
поймет, сам разберется, вот тогда я его, может быть, послушаю. А пока  мне
ясно одно: надо  ему  во  что  бы  то  ни  стало  какую-нибудь  "пустышку"
раскурочить, кислотами ее протравить, под прессом расплющить, расплавить в
печи. И вот тогда станет ему все понятно, будет ему честь и хвала,  и  вся
мировая наука содрогнется от удовольствия. Но покуда, как  я  понимаю,  до
этого еще очень далеко. Ничего он  покуда  не  добился,  замучился  только
вконец, серый какой-то стал, молчаливый, и глаза у него  сделались  как  у
больного пса, даже слезятся. Будь на его месте кто еще, напоил  бы  я  его
как лошадь, свел бы к хорошей девке, чтобы расшевелила, а на утро бы снова
напоил и снова к девке, к другой, и был бы он  у  меня  через  неделю  как
новенький, уши торчком, хвост пистолетом. Только вот Кириллу это лекарство
не подходит, не стоит и предлагать, не та порода.
     Стоим, значит, мы с ним в хранилище, смотрю я на него, какой он стал,
как у него глаза запали, и жалко мне его стало, сам не знаю как. И тогда я
решился. То есть даже не сам я решился,  а  словно  меня  кто-то  за  язык
потянул.
     - Слушай, - говорю, - Кирилл...
     А он как раз стоит, держит на весу последнюю "пустышку",  и  с  таким
видом, словно так бы в нее и влез.
     - Слушай,  -  говорю,  -  Кирилл!  А  если  бы  у  тебя  была  полная
"пустышка", а?
     - Полная "пустышка"? - переспрашивает он и брови сдвигает, будто я  с
ним по-тарабарски заговорил.
     - Ну да, - говорю. -  Эта  твоя  гидромагнитная  ловушка,  как  ее...
объект семьдесят семь-бэ. Только с ерундой какой-то внутри, с синенькой.
     Вижу, начало до него доходить. Поднял он на меня глаза, прищурился, и
появился у него там, за собачьей слезой, какой-то проблеск разума, как  он
сам обожает выражаться.
     - Постой, - говорит он. - Полная? Вот такая же штука, только полная?
     - Ну да.
     - Где?
     Вылечился мой Кирилл. Уши торчком, хвост пистолетом.
     - Пойдем, - говорю, - покурим.
     Он живо сунул "пустышку" в сейф, прихлопнул дверцу, запер  на  три  с
половиной оборота, и пошли мы с  ним  обратно  в  лабораторию.  За  пустую
"пустышку" Эрнест дает четыреста монет наличными, а  за  полную  я  бы  из
него, сукина сына, всю его поганую кровь выпил, но хотите  верьте,  хотите
нет, а я об этом даже не подумал, потому что Кирилл у меня ну просто ожил,
снова стал как струна, аж звенит весь, и по лестнице скачет  через  четыре
ступеньки, закурить человеку не дает. В общем,  все  я  ему  рассказал:  и
какая она, и где лежит, и как к ней лучше всего подобраться. Он  сразу  же
вытащил карту, нашел этот гараж, пальцем его прижал и посмотрел  на  меня,
и, ясное дело, сразу все про меня понял, да и чего здесь было не понять!..
     - Ай да ты! - говорит он, а сам улыбается.  Ну  что  же,  надо  идти.
Давай прямо завтра утром. В девять я  закажу  пропуска  и  "галошу",  а  в
десять благословясь выйдем. Давай?
     - Давай, - говорю. - А кто третий?
     - А зачем нам третий?
     - Э, нет, - говорю.  -  Это  тебе  не  пикник  с  девочками.  А  если
что-нибудь с тобой случится? Зона, - говорю. - Порядок должен быть.
     Он слегка усмехнулся, пожал плечами:
     - Как хочешь! Тебе виднее.
     Как бы не виднее! Конечно, это он свеликодушничал, для меня старался:
третий лишний, сбегаем вдвоем, и все будет шито-крыто, никто про  тебя  не
догадается. Да только я знаю, институтские вдвоем в Зону не ходят.  У  них
такой порядок: двое дело делают, а  третий  смотрит  и,  когда  его  потом
спросят, - расскажет.
     - Лично я бы взял Остина, - говорит Кирилл. - Но ты его, наверно,  не
захочешь. Или ничего?
     - Нет, - говорю. - Только не Остина. Остина ты в другой раз возьмешь.
     Остин парень неплохой, смелость и трусость у него в нужной пропорции,
но он, по-моему, уже отмеченный. Кириллу этого не объяснишь, но я-то вижу:
вообразил человек о себе, будто Зону знает и понимает  до  конца,  значит,
скоро гробанется. И пожалуйста. Только без меня.
     - Ну хорошо, - говорит Кирилл. - А Тендер?
     Тендер это его второй лаборант. Ничего мужик, спокойный.
     - Староват, - говорю я. - И дети у него...
     - Ничего. Он в Зоне уже бывал.
     - Ладно, - говорю. - Пусть будет Тендер.
     В общем, он остался сидеть  над  картой,  а  я  поскакал  прямиком  в
"Боржч", потому что жрать хотелось невмоготу и в глотке пересохло.
     Ладно. Являюсь я утром, как всегда, к девяти, предъявляю пропуск, а в
проходной дежурит этот дылдоватый сержант, которому я в прошлом  году  дал
хорошенько, когда он по пьяному делу стал приставать к Гуте.
     - Здорово, - он мне говорит. - Тебя, - говорит,  -  Рыжий,  по  всему
институту ищут...
     Тут я его так вежливенько прерываю:
     - Я тебе не Рыжий, - говорю.  -  Ты  мне  в  приятели  не  набивайся,
шведская оглобля.
     - Господи, Рыжий! - говорит он в изумлении. -  Да  тебя  же  все  так
зовут.
     Я перед Зоной взвинченный, да еще трезвый вдобавок,  взял  я  его  за
портупею и во всех подробностях выдал, кто он такой есть и почему от своей
родительницы произошел. Он плюнул, вернул мне пропуск и уже без всех  этих
нежностей говорит:
     - Рэдрик Шухарт, вам приказано немедленно явиться  к  уполномоченному
отдела безопасности капитану Херцогу.
     - Вот то-то, - говорю  я.  -  Это  другое  дело.  Учись,  сержант,  в
лейтенанты выбьешься.
     А сам думаю: "Это  что  за  новости?  Чего  это  ради  понадобился  я
капитану Херцогу в служебное время?" Ладно, иду являться. У  него  кабинет
на третьем этаже, хороший кабинет, и решетки там на окнах, как в  полиции.
Сам Вилли сидит за своим столом, сипит своей трубкой и  разводит  писанину
на машинке, а в углу копается в железном шкафу какой-то  сержантик,  новый
какой-то, не знаю я его. У нас в институте этих сержантов  больше,  чем  в
дивизии, да все такие дородные, румяные, кровь с  молоком,  -  им  в  Зону
ходить не надо, и на мировые проблемы им наплевать.
     - Здравствуйте, - говорю я. - Вызывали?
     Вилли смотрит на меня как на пустое место, отодвигает машинку, кладет
перед собой толстенную папку и принимается ее листать.
     - Рэдрик Шухарт? - говорит.
     - Он самый, - отвечаю,  а  самому  смешно,  сил  нет.  Нервное  такое
хихиканье подмывает.
     - Сколько времени работаете в институте?
     - Два года, третий.
     - Состав семьи?
     - Один я, - говорю. - Сирота.
     Тогда он поворачивается к своему сержантику и строго ему приказывает:
     - Сержант Луммер,  ступайте  в  архив  и  принесите  дело  номер  сто
пятьдесят.
     Сержант козырнул и смылся, а Вилли захлопнул  папку  и  сумрачно  так
спрашивает:
     - Опять за старое взялся?
     - За какое такое старое?
     - Сам знаешь, за какое. Опять на тебя материал пришел.
     Так, думаю.
     - И откуда материал?
     Он  нахмурился  и  стал  в  раздражении  колотить  своей  трубкой  по
пепельнице.
     - Это тебя не  касается,  -  говорит.  -  Я  тебя  по  старой  дружбе
предупреждаю: брось это дело, брось навсегда. Ведь во второй раз  сцапают,
шестью месяцами не отделаешься. А из института тебя вышибут  немедленно  и
навсегда, понимаешь?
     - Понимаю, - говорю. - Это я понимаю. Не понимаю только, какая же это
сволочь на меня донесла...
     Но он уже опять смотрит на  меня  оловянными  глазами,  сипит  пустой
трубкой и знай себе листает папку. Это значит - вернулся сержант Луммер  с
делом номер сто пятьдесят.
     - Спасибо, Шухарт, - говорит капитан Вилли Херцог по прозвищу  Боров.
- Это все, что я хотел выяснить. Вы свободны.
     Ну, я пошел в раздевалку, натянул  спецовочку,  закурил,  а  сам  все
время думаю: откуда же это звон идет? Ежели из института, то ведь это  все
вранье, никто здесь про меня ничего не знает и  знать  не  может.  А  если
бумаги из полиции, опять-таки, что они там могут знать, кроме моих  старых
дел? Может, Стервятник попался? Эта сволочь, чтобы себя  выгородить,  кого
хочешь утопит. Но ведь и Стервятник обо мне теперь ничего не знает.  Думал
я, думал, ничего полезного не придумал и решил  наплевать!  Последний  раз
ночью я в Зону ходил три месяца назад, хабар почти весь уже сбыл и  деньги
почти все растратил. С поличным не поймали, а теперь черта меня  возьмешь,
я скользкий.
     Но тут, когда я уже поднимался по лестнице, меня  вдруг  осенило,  да
так осенило, что я вернулся в раздевалку, сел и снова закурил. Получалось,
что в Зону-то мне идти сегодня нельзя. И  завтра  нельзя,  и  послезавтра.
Получалось, что я опять у этих жаб на заметке, не забыли они меня, а  если
и забыли, то им кто-то напомнил. И теперь уже неважно, кто именно. Никакой
сталкер, если он совсем не  свихнулся,  на  пушечный  выстрел  к  Зоне  не
подойдет, когда знает, что за ним следят. Мне сейчас в самый  темный  угол
залезть надо. Какая, мол, Зона? Я туда, мол, и  по  пропускам-то  не  хожу
который месяц! Что вы, понимаешь, привязались к честному лаборанту?
     Обдумал я все это и вроде бы даже облегчение почувствовал, что в Зону
мне сегодня идти  не  надо.  Только  как  это  все  поделикатнее  сообщить
Кириллу?
     Я ему сказал прямо:
     - В Зону не иду. Какие будут распоряжения?
     Сначала он, конечно, вылупил на  меня  глаза.  Потом,  видно,  что-то
сообразил: взял меня за локоть, отвел к себе в кабинетик, усадил  за  свой
столик, а сам примостился рядом на подоконнике. Закурили. Молчим. Потом он
осторожно так меня спрашивает:
     - Что-нибудь случилось, Рэд?
     Ну что я ему скажу?
     - Нет, - говорю, - ничего не случилось. Вчера вот  в  покер  двадцать
монет продул. Здорово этот Нунан играет, шельма...
     - Подожди, - говорит он. - Ты что, раздумал?
     Тут я даже закряхтел от натуги.
     - Нельзя мне, - говорю ему сквозь зубы. - Нельзя мне, понимаешь? Меня
сейчас Херцог к себе вызывал.
     Он обмяк. Опять у него несчастный вид сделался, и опять у него  глаза
стали как у больного пуделя. Передохнул он этак судорожно,  закурил  новую
сигарету от окурка старой и тихо говорит:
     - Можешь мне поверить, Рэд, я никому ни слова не сказал.
     - Брось, - говорю. - Разве о тебе речь?
     - Я даже Тендеру еще ничего не сказал. Пропуск  на  него  выписал,  а
самого даже не спросил, пойдет он или нет...
     Я молчу, курю. Смех и грех, ничего человек не понимает.
     - А что тебе Херцог сказал?
     - Да ничего особенного, - говорю. - Донес кто-то на меня, вот и все.
     Посмотрел он на меня как-то странно, соскочил с  подоконника  и  стал
ходить по своему кабинетику взад-вперед. Он  по  кабинетику  бегает,  а  я
сижу, дым пускаю и помалкиваю. Жалко мне его, конечно, и обидно,  что  так
по-дурацки получилось: вылечил, называется, человека от меланхолии. А