этого вот мало?.. Он знал, что  этого  мало.  Он  знал,  что  миллиарды  и
миллиарды ничего не знают и ничего не хотят знать, а  если  и  узнают,  то
поужасаются десять минут и снова вернутся на  круги  своя.  Надо  уходить,
подумал он с остервенением. К черту Барбриджа, к  черту  Лемхена...  семью
эту, богом проклятую, к черту.
     - Ты чего на них уставился?  -  негромко  спросил  Рэдрик.  -  Ты  не
беспокойся, это ей не вредно. Даже  наоборот,  говорят,  от  них  здоровье
исходит.
     - Да, я знаю, - сказал Нунан и залпом осушил бокал.
     Вошла  Гута,  деловито  приказала  Рэдрику  расставлять   тарелки   и
поставила на стол большую серебряную миску с любимым салатом Нунана.
     И тут старик, словно кто-то спохватился и дернул  за  ниточки,  одним
движением вскинул бокал к открывшемуся рту.
     - Ну, ребята, - сказал Рэдрик восхищенным голосом,  -  теперь  у  нас
пойдет пирушка на славу!



                          4. Рэдрик Шухарт, 31 год

     За ночь долина остыла, а на рассвете стало совсем холодно. Они шли по
насыпи, ступая  по  сгнившим  шпалам  между  ржавыми  рельсами,  и  Рэдрик
смотрел,  как  блестят  на  кожаной  куртке  Артура   Барбриджа   капельки
сгустившегося тумана. Мальчишка шагал легко, весело, словно не было позади
томительной ночи, нервного напряжения, от которого  до  сих  пор  тряслась
каждая жилка, двух жутких часов на мокрой макушке плешивого холма, которые
они провели в мучительном полусне, прижавшись друг  к  другу  спинами  для
тепла, пережидая поток зеленки, обтекавшей холм и исчезавшей в овраге.
     По сторонам насыпи лежал густой туман. Время от времени  он  наползал
на рельсы тяжелыми серыми струями, и в этих местах они  шли  по  колено  в
медленно клубящейся мути. Пахло мокрой  ржавчиной,  из  болота  справа  от
насыпи тянуло тухлятиной. Вокруг ничего не было видно,  кроме  тумана,  но
Рэдрик знал, что в обе  стороны  тянется  холмистая  равнина  с  каменными
россыпями, а за равниной во мгле скрываются горы. И еще он знал, что когда
взойдет солнце и туман осядет росой, он должен увидеть где-то слева  остов
разбитого вертолета, а впереди состав  вагонеток,  и  вот  тогда  начнется
самое дело.
     Рэдрик на ходу просунул ладонь между  спиной  и  рюкзаком  и  вскинул
рюкзак повыше, чтобы край баллона с гелием не резал хребет. Тяжелый,  гад,
как я с ним поползу? Полтора километра на  карачках...  Ладно,  не  гунди,
сталкер, знал, на что  идешь.  Пятьсот  тысяч  монет  дожидаются  в  конце
дороги, можно и попотеть. Пятьсот тысяч, лакомый ломоть,  а?  Черта  я  им
отдам меньше чем за пятьсот  тысяч.  И  черта  я  дам  Стервятнику  больше
тридцати. А сопляку... а сопляку - ничего. Если старый гад хоть  полправды
сказал, то сопляку - ничего.
     Он снова взглянул в спину Артуру и некоторое время прищурясь смотрел,
как тот легко шагает через две шпалы разом,  широкоплечий,  узкобедрый,  и
длинные вороные, как у  сестры,  волосы  вздрагивают  в  такт  шагам.  Сам
напросился, угрюмо подумал  Рэдрик.  Сам.  И  чего  это  он  так  отчаянно
напрашивался? Прямо дрожал весь, слезы на глазах... "Возьмите меня, мистер
Шухарт! Мне разные люди предлагали, но я хотел бы только с вами, они  ведь
все никуда не годятся! Отец... но ведь он теперь не может!" Рэдрик усилием
воли оборвал это воспоминание. Думать об  этом  было  противно,  и,  может
быть, поэтому он стал думать о  сестре  Артура.  Просто  уму  непостижимо:
такая роскошная женщина, а на самом деле пустышка, обман, кукла неживая, а
не женщина. Как, помнится, пуговицы на кофте  у  матери,  янтарные  такие,
полупрозрачные, золотистые, так и хочется сунуть в рот и сосать в ожидании
какой-то необычайной сладости, и он брал их в рот и сосал,  и  каждый  раз
страшно разочаровывался, и каждый раз забывал об этом разочаровании,  даже
не то чтобы забывал,  а  просто  отказывался  верить  собственной  памяти,
стоило ему их снова увидеть.
     А может быть, папахен его ко мне подослал, подумал он об Артуре.  Вон
у него какая пушка в заднем  кармане...  Нет,  вряд  ли.  Стервятник  меня
знает. Стервятник знает, что со мной шутки плохи. И знает, какой я в Зоне.
Нет, чепуха все это. Не первый он меня просил, не  первый  он  слезы  лил,
другие и на колени становились... А пушки  они  все  с  собой  таскают  по
первому разу. По первому и  последнему.  Неужели  по  последнему?  Ох,  по
последнему, парень! Вот ведь что получается,  Стервятник:  по  последнему.
Да, папахен, узнал бы ты про эту его затею, так бы его костылями  отделал,
сыночка своего, в Зоне вымоленного... Он вдруг почувствовал,  что  впереди
что-то есть, недалеко уже, метрах в тридцати-сорока.
     - Стой, - сказал он Артуру.
     Парень послушно замер на месте. Реакция у него была хорошая, он так и
застыл с приподнятой ногой, а затем медленно и  осторожно  опустил  ее  на
землю. Рэдрик остановился рядом с ним. Колея здесь заметно уходила вниз  и
совершенно скрывалась в тумане. И  там,  в  тумане,  что-то  было.  Что-то
большое и  неподвижное.  Безопасное.  Рэдрик  осторожно  потянул  ноздрями
воздух. Да. Безопасное.
     - Вперед, - сказал он негромко, подождал, пока Артур сделает  шаг,  и
двинулся за ним. Краем глаза он видел лицо Артура,  точеный  его  профиль,
чистую кожу щеки и решительно поджатые губы под тончайшими усиками.
     Они погрузились в туман по пояс, потом по шею, а еще через  несколько
секунд впереди замаячила косая глыба вагонетки.
     - Все, - сказал Рэдрик и стал стягивать рюкзак. - Садись, где стоишь.
Перекур.
     Артур помог ему стянуть рюкзак, а потом они сели рядышком  на  ржавый
рельс, Рэдрик отстегнул один из клапанов, достал сверток с едой и термос с
кофе, и пока Артур разворачивал сверток и устраивал бутерброды на рюкзаке,
вытащил из-за пазухи флягу,  отвинтил  крышку  и,  прикрыв  глаза,  сделал
несколько медленных глотков.
     - Глотнешь? - предложил он, обтирая ладонью  горлышко  фляги.  -  Для
храбрости...
     Артур обиженно помотал головой.
     - Для храбрости мне не нужно, мистер Шухарт, - сказал он. -  Я  лучше
кофе, если разрешите. Сыро здесь очень, правда?
     - Сыро, - согласился Рэдрик. Он спрятал  флягу,  выбрал  бутерброд  и
принялся жевать. - Вот туман рассеется, увидишь, что тут  кругом  сплошные
болота. Раньше в этих местах комарья было страшное дело...
     Он замолчал и налил себе кофе. Кофе  был  горячий,  густой,  сладкий.
Пить его сейчас было даже приятнее, чем спиртное.  От  него  пахло  домом,
Гутой. И не просто Гутой,  а  Гутой  в  халатике,  прямо  со  сна,  с  еще
сохранившимся рубцом от подушки на  щеке.  Зря  я  в  это  дело  впутался,
подумал он. Пятьсот тысяч... А на кой мне эти пятьсот тысяч? Бар я на  них
покупать собираюсь, что ли? Деньги нужны,  чтобы  о  них  не  думать.  Это
правильно. Это Дик верно сказал. Дом есть, сад есть, без работы в Хармонте
не останешься... Завел меня Стервятник, завел, как молоденького...
     - Мистер Шухарт, - сказал вдруг  Артур,  глядя  в  сторону.  -  А  вы
серьезно верите, что эта штука исполняет желания?
     - Чепуха! - рассеянно произнес Рэдрик и замер с  поднесенным  ко  рту
стаканчиком. - А ты откуда знаешь, за какой такой штукой мы идем?
     Артур смущенно засмеялся, запустил пятерню в вороные волосы, подергал
и сказал:
     - Да вот догадался!.. Я уже и не помню, что именно натолкнуло меня на
эту мысль... Ну, во-первых, раньше отец все время бубнил про этот  Золотой
шар, а последнее время вдруг перестал и вместо этого зачастил к вам,  а  я
ведь знаю, никакие вы не друзья, что бы там отец ни говорил...  Потом,  он
странный какой-то стал  последнее  время...  -  Артур  снова  засмеялся  и
покрутил головой, что-то вспоминая. - А окончательно я все понял, когда вы
с ним на пустыре испытывали этот дирижаблик... - Он  похлопал  ладонью  по
рюкзаку, где лежала туго свернутая  оболочка  воздушного  шара.  -  Честно
говоря, я вас тогда выследил, и когда  увидел,  как  вы  мешок  с  камнями
поднимаете и ведете над землей, тут уж мне все  стало  окончательно  ясно.
По-моему, в Зоне, кроме Золотого шара, ничего тяжелого больше не осталось.
- Он откусил от бутерброда, пожевал и задумчиво проговорил с набитым ртом:
- Я вот только не понимаю, как вы будете его  цеплять,  он  же,  наверное,
гладкий...
     Рэдрик все смотрел на него поверх стаканчика и думал, до чего же  они
не похожи друг на друга: отец и сын. Ничего общего между ними не было.  Ни
лица, ни голоса, ни  души.  У  Стервятника  голос  хриплый,  заискивающий,
подлый какой-то, но когда он об этом говорил, то говорил  здорово.  Нельзя
его было не слушать. "Рыжий, - говорил он тогда, перегнувшись через  стол.
- Нас ведь двое осталось всего, да на двоих две ноги, и обе  твои...  Кому
же, как не тебе? Это же, может, самое ценное, что  в  Зоне  есть!  Кому  ж
достанется, а? Неужто этим чистоплюям достанется, с ихними машинами?  Ведь
я его нашел, я! Сколько там наших по  дороге  полегло!  А  нашел  я!  Себе
берег. И сейчас никому бы не отдал,  да  руки,  видишь,  коротки  стали...
Кроме тебя - некому. Сколько я разных молокососов натаскивал, целую школу,
понимаешь, для них открыл, - не могут, кость не  та...  Ну  ладно,  ты  не
веришь. Не веришь -  не  надо.  Тебе  -  деньги.  Дашь  мне,  сколько  сам
захочешь, я знаю, ты не обидишь... А  я,  может,  ноги  себе  верну.  Ноги
верну, понимаешь ты? Зона ведь ноги у меня отобрала, так,  может,  Зона  и
отдаст?.."
     - Что? - спросил Рэдрик, очнувшись.
     - Я спросил, закурить можно, мистер Шухарт?
     - Да, - сказал Рэдрик. - Кури, кури... Я тоже закурю.
     Он залпом допил  остаток  кофе,  вытащил  сигарету  и,  разминая  ее,
уставился в редеющий туман. Псих, подумал он. Сумасшедший же. Ноги  ему...
стервецу...
     От всех этих разговоров копился в  душе  какой-то  осадок,  непонятно
какой. И он не  растворялся  со  временем,  а,  наоборот,  все  копился  и
копился. И непонятно было, что это такое, но оно мешало, словно он  чем-то
заразился от Стервятника,  но  не  гадостью  какой-нибудь,  а  наоборот...
Силой, что ли? Нет, не силой. А чем же тогда? Ну ладно,  сказал  он  себе.
Давай так: предположим, не дошел  я  сюда.  Совсем  уже  собрался,  рюкзак
уложил, и тут что-то случилось... Сцапали меня, например. Плохо  было  бы?
Определенно плохо. Почему плохо? Деньги пропали?  Да  нет,  не  в  деньгах
дело... Что добро этим гадам достанется, Хрипатым да Костлявым? Правда,  в
этом что-то есть. Обидно. Но мне-то что? Все равно в конце концов  все  им
достанется...
     - Бр-р-р... - Артур передернул плечами. - До костей пробирает. Мистер
Шухарт, может быть, дадите мне теперь глотнуть разок?
     Рэдрик молча  достал  флягу  и  протянул  ему.  А  ведь  я  не  сразу
согласился, подумал он вдруг. Двадцать раз я посылал Стервятника подальше,
а на двадцать первый  все-таки  согласился.  Как-то  мне  невмоготу  стало
совсем. И последний разговор у нас получился короткий  и  вполне  деловой.
"Здорово, Рыжий. Я вот карту принес.  Может,  все-таки  посмотришь?"  А  я
посмотрел ему в глаза, а глаза у него как нарывы желтые с черной точкой, и
я сказал: "Давай". И все. Помню, что пьяный был тогда, целую  неделю  пил.
На душе было гадостно... А ч-черт, не все ли равно! Пошел и пошел. Что я в
этом копаюсь, как психованный! Боюсь я, что ли?
     Он вздрогнул. Длинный,  тоскливый  скрип  донесся  вдруг  из  тумана.
Рэдрик вскочил, как подброшенный, и сейчас же, как  подброшенный,  вскочил
Артур. Но уже снова было тихо, только шуршала, струясь  по  насыпи  у  них
из-под ног, мелкая галька.
     - Это, наверное, порода просела, - неуверенно, с  трудом  выговаривая
слова, прошептал Артур. - Вагонетки с породой... стоят давно...
     Рэдрик смотрел прямо перед собой и ничего не видел. Он вспомнил.  Это
было ночью. Он проснулся  от  такого  же  звука,  тоскливого  и  длинного,
обмирая, как во сне. Только это был не сон. Это кричала Мартышка, сидя  на
своей постели у окна. Гута проснулась тоже и взяла  Рэдрика  за  руку,  он
чувствовал ее мгновенно покрывшееся испариной плечо, и так  они  лежали  и
слушали, а когда Мартышка замолчала и улеглась, он подождал  еще  немного,
потом встал, спустился на кухню и жадно выпил полбутылки коньяку.  С  этой
ночи он запил.
     - Порода, - говорил Артур. - Она, знаете, проседает со  временем.  От
сырости, от эрозии, от всяких таких причин...
     Рэдрик посмотрел на его побледневшее лицо и снова сел.  Сигарета  его
куда-то пропала из пальцев, он закурил новую. Артур постоял  еще  немного,
опасливо вертя головой, потом тоже сел и сказал негромко:
     - Я знаю, рассказывают, что в Зоне будто бы  кто-то  живет.  Какие-то
люди. Не пришельцы, а именно люди. Будто Посещение застигло их тут, и  они
мутировали... приспособились к новым условиям. Вы слыхали об этом,  мистер
Шухарт?
     - Да, - сказал Рэдрик. -  Только  это  не  здесь.  Это  в  горах.  На
северо-западе. Пастухи какие-то.
     Вот он чем меня  заразил,  думал  он.  Сумасшествием  своим  он  меня
заразил. Вот, значит, почему я сюда  пошел.  Вот  что  мне  здесь  надо...
Какое-то странное и  очень  новое  ощущение  медленно  заполнило  его.  Он
сознавал, что ощущение это на самом деле совсем не новое,  что  оно  давно
уже сидело где-то у него в печенках, но только сейчас он о нем  догадался,
и все  встало  на  свои  места.  И  то,  что  раньше  казалось  глупостью,
сумасшедшим  бредом  выжившего   из   ума   старика,   обернулось   теперь
единственной надеждой,  единственным  смыслом  жизни,  потому  что  только
сейчас он понял: единственное на всем свете,  что  у  него  еще  осталось,
единственное, ради чего он жил последние месяцы, была надежда на чудо. Он,
дурак, болван, отталкивал эту надежду, затаптывал ее, издевался  над  нею,
пропивал ее, потому что он так привык,  потому  что  никогда  в  жизни,  с
самого детства, он не рассчитывал ни на кого, кроме себя, и потому  что  с
самого  детства  этот  расчет  на  себя  выражался  у  него  в  количестве
зелененьких,  которые  ему  удавалось  вырвать,   выдрать,   выгрызть   из
окружающего его равнодушного хаоса. Так было  всегда,  и  так  было  бы  и
дальше, если бы он в конце концов не оказался в такой яме, из которой  его
не вызволят никакие зелененькие, в которой рассчитывать на себя совершенно
бессмысленно. А сейчас эта надежда уже не надежда, а  уверенность  в  чуде
заполнила его до самой макушки, и он уже удивлялся, как мог раньше жить  в
таком беспросветном, безысходном мраке... Он засмеялся и толкнул Артура  в
плечо.
     - Что, сталкер, - сказал он, - еще поживем, как ты считаешь, а?
     Артур удивленно посмотрел на него, неуверенно улыбаясь. А Рэдрик смял
промасленную бумагу от бутербродов, зашвырнул ее под вагонетку и прилег на
рюкзак, упершись локтем.
     - Ну хорошо, - сказал он. - А предположим, например, что  этот  самый
Золотой шар действительно... Что б ты тогда пожелал?
     - Значит, вы все-таки верите? - быстро спросил Артур.
     - Это неважно, верю я там или не верю. Ты мне на вопрос ответь.
     Ему вдруг на самом деле стало интересно узнать, что может попросить у
Золотого шара такой вот парень, молокосос еще, вчерашний школьник, и он  с
веселым  любопытством  следил,  как  Артур   хмурится,   тревожит   усики,
вскидывает на него и снова прячет глаза.
     - Ну, конечно, ноги отцу... - проговорил Артур наконец. - Чтобы  дома
было все хорошо...
     - Врешь, врешь, - добродушно  сказал  Рэдрик.  -  Ты,  браток,  учти:
Золотой шар только сокровенные желания выполняет, только такие,  что  если
не исполнится, то хоть в петлю!
     Артур Барбридж покраснел,  снова  вскинул  на  Рэдрика  и  тотчас  же
опустил глаза и совсем  залился  краской,  даже  слезы  выступили.  Рэдрик
ухмыльнулся, глядя на него.
     - Все понятно, - сказал он почти ласково. - Ладно, это не  мое  дело.
Держи уж свое при себе... -  И  тут  он  вдруг  вспомнил  про  пистолет  и
подумал, что, пока есть время, надо учесть все, что можно  учесть.  -  Что
это у тебя в заднем кармане? - спросил он небрежно.
     - Пистолет, - буркнул Артур и закусил губу.
     - Зачем он тебе?
     - Стрелять! - сказал Артур с вызовом.
     - Брось, брось, - строго проговорил Рэдрик и сел прямо. -  Давай  его
сюда. В Зоне стрелять не в кого. Давай.
     Артур хотел что-то  сказать,  но  промолчал,  сунул  руку  за  спину,
вытащил армейский кольт и протянул Рэдрику, держа за  ствол.  Рэдрик  взял
пистолет за теплую рубчатую рукоятку, подбросил его, поймал и спросил:
     - Платок у тебя есть какой-нибудь? Давай, я заверну...
     Он взял у Артура носовой  платок,  чистенький,  пахнущий  одеколоном,
завернул пистолет и положил сверток на шпалу.
     - Пусть пока здесь полежит, - объяснил он. - Даст бог, вернемся сюда,
возьмем. Может, в самом деле от патрульных отстреливаться придется... Хотя
от патрульных отстреливаться, браток...
     Артур решительно помотал головой.
     - Да мне не для того, - сказал  он  с  досадой.  -  Там  только  один
патрон. Чтобы... если как с отцом...
     - Во-он что... - протянул Рэдрик, рассматривая его в упор. -  Ну,  за
это можешь не беспокоиться. Если как с отцом, то уж до этого места я  тебя
дотащу. Обещаю... Гляди, рассвело!
     Туман исчезал на глазах. На насыпи его уже не было вовсе, а  внизу  и
вдали молочная мгла проседала и протаивала, сквозь нее прорастали округлые
щетинистые вершины холмов, и между холмами  кое-где  виднелась  уже  рябая
поверхность прокисшего болота, покрытая реденьким заморенным  лозняком,  а
на горизонте, за холмами, ярко-желтым вспыхнули вершины гор,  и  небо  над
горами было ясное и голубое. Артур  оглянулся  через  плечо  и  восхищенно
вскрикнул. Рэдрик тоже оглянулся. На востоке горы казались черными, а  над
ними полыхало и переливалось знакомое изумрудное  зарево  -  зеленая  заря
Зоны.  Рэдрик  поднялся,  зашел  за  вагонетку,  присел   на   насыпи   и,
покряхтывая, смотрел, как быстро  гаснет,  затапливается  розовым  зеленое
зарево, и оранжевая краюха солнца  выползает  из-за  хребта,  и  сразу  от
холмов потянулись лиловатые тени, все стало резким, рельефным,  все  стало
видно как на ладони, и прямо перед собой, метрах в двухстах, Рэдрик увидел
вертолет. Вертолет упал, видно, в самый центр "комариной  плеши",  и  весь
фюзеляж его расплющило в жестяной блин,  только  хвост  остался  цел,  его
слегка изогнуло, и он черным крючком торчал над прогалиной между  холмами,
и стабилизирующий винт остался цел, отчетливо поскрипывал, покачиваясь  на
легком ветерке. "Плешь", видимо, попалась мощная, даже  пожара  настоящего
не  получилось,  и   на   расплющенной   жестянке   отчетливо   выделялась
красно-синяя эмблема королевских военно-воздушных сил, которую Рэдрик  вот
уже сколько лет и в глаза не видел  и  вроде  бы  даже  позабыл,  как  она
выглядит.
     Потом Рэдрик вернулся к  рюкзаку,  достал  карту  и  разложил  ее  на
спекшейся груде породы в вагонетке. Самого карьера видно отсюда  не  было,
его заслонил холм с почерневшим, обгорелым деревом на вершине.  Этот  холм
предстояло обойти справа, по лощине между ним  и  другим  холмом,  который
тоже был виден отсюда, совсем голый, с  бурой  каменной  осыпью  по  всему
склону.
     Все ориентиры  совпадали,  но  Рэдрик  не  испытывал  удовлетворения.
Многолетний  инстинкт  сталкера  категорически  протестовал  против  самой
мысли, несуразной и противоестественной, - прокладывать тропу между  двумя
близкими возвышенностями. Ладно, подумал Рэдрик, это мы еще посмотрим.  На
месте будет виднее. Тропа до этой лощины вела  по  болоту,  по  открытому,
ровному месту, которое  казалось  отсюда  безопасным,  но,  приглядевшись,
Рэдрик различил  между  сухими  кочками  какое-то  темно-серое  пятно.  Он
взглянул на карту. Там стоял крестик, и корявыми  буквами  было  написано:
"Хлюст". Красный пунктир тропы шел правее крестика. Кличка была  вроде  бы
знакомая, но кто такой этот Хлюст, как он выглядел и