в том же ритме. "Это был кошмар,  старик.  Меня
стало два: один бежал, а другой не бежал. Я не боялся, что сойду с ума - я
был уверен, что уже сошел. Круги я не считал, времени не чувствовал. Может
быть, прошла минута, а может быть, час". А  когда  супердопинг  иссяк,  он
упал: ведь он же был полностью расслаблен. Конечно, он мог  подняться  тут
же, но ему не хотелось. "Это надо пережить, старик, это  такое  счастье  -
лежать и совсем не двигаться". И только когда он услышал голос Вайнека,  с
него как ветром сдуло всякую лень.
   Потом, когда все успокоились, Вайнек принес ему свои извинения, дотошно
расспросил  обо  всех  нюансах  и  даже  уговаривал  Страйтона  продолжать
эксперименты. Однако Страйтон не только  ушел  от  Вайнека,  но  и  вообще
бросил спорт. Он не мог больше бегать. Стоило ему только напрячься в беге,
и кошмар возвращался - начиналось раздвоение  личности.  Этот  особый  вид
шизофрении так и называют в медицине случаем Страйтона. Ну  что,  ребятки,
еще по кофию?
   - Можно, - лениво отзывается Клюквин.
   На моей тарелке сиротливо лежит половинка бутерброда. В  забытой  чашке
стынет недопитый кофе.
   - Погоди, Панкратыч, - говорю я. - А Вайнек-то  что?  Продолжает  людей
калечить?
   - Да нет. Он умер. А тогда исчез куда-то, и ни слуху, ни духу о нем  не
было. Потом, уже почти через год после этой истории  я  случайно  встретил
его в Париже. Посидели вместе в кафе. Вайнек выглядел каким-то замученным,
много пил, совсем ничего не ел и жаловался  мне  на  жизнь.  "Не  могу  не
работать, - говорил он, - подыхаю без работы, а работать тошно, потому что
все время получается, что работаешь на какую-нибудь сволочь". Он ведь  для
чего супердопинг сделал - он хотел довести до абсурда идею допинга, хотел,
как он говорил, устроить торжественные похороны  профессионального  сорта,
который без допингов ни шагу. А  что  вышло?  По  нелепой  случайности  он
загубил Страйтона. И устроил великолепную рекламу супердопингу. И никто ни
черта не понял. К нему пришли за  рецептом.  И  предлагали  миллионы.  Они
только просили сделать препарат чуточку слабее,  чтобы  рекорды  не  сразу
получались такими сумасшедшими. Они ему говорили, что  он  -  национальный
герой, что страна его не забудет. А он плевать хотел на их страну и на все
страны вместе взятые. Конечно, он уничтожил препарат и технологию  синтеза
и уехал в Париж. Но куда ему было деться от самого  себя?  Помню,  как  он
сказал мне: "Я вот хожу и  все  думаю,  думаю.  Неужели  нельзя  изобрести
что-нибудь такое, чтобы разом покончить со всей этой мерзостью? Неужели  я
не смогу?"
   А жить без работы Вайнек действительно не умел, и в Париже устроился  в
спортивный центр, занимался допинг-контролем. На стадионе этого центра его
и  нашли  пару  дней  спустя  после  нашего  разговора  мертвым  в  кресле
тренажера. Я еще был во Франции и видел  газеты.  В  них  сообщалось,  что
смерть  наступила  от  большой  дозы  некого  нового,  неизвестного  науке
биостимулятора. Газеты пели ему дифирамбы, называли героем, отдавшим жизнь
за науку, на боевом посту при испытании нового препарата. А неделей  позже
- это мне рассказывали уже в  Москве  -  в  нескольких  газетках  появился
сенсационный материал: "Кто убил доктора  Вайнека?"  По  этой  версии  все
выходило тоже очень складно, но кого только не обвиняли! Послушать их, так
чуть ли не сам президент собственноручно Вайнека и угробил. Смехота.
   - Ну а сам-то ты как думаешь, Панкратыч? - спрашивает Клюквин.
   - А чего тут думать? - Панкратыч смотрит на  нас  удивленно.  -  Да  вы
чего, ребятки, так ни черта и не поняли, что ли? Он же покончил с собой.
   Мы сидим за столиком в буфете и молчим.  Клюквин,  запрокинув  бутылку,
роняет на язык последние капли  фанты.  Машка  взбалтывает  на  дне  чашки
кофейную гущу. Все как обычно. Но у меня такое впечатление,  будто  Вайнек
умер только что. Здесь, в манеже, на нашем стареньком тренажере.
   - Так-то вот. Клюква, - заключает вдруг Панкратыч,  -  а  ты  говоришь,
судейство в тройном прыжке...



   Ант Скаландис.
   Новичкам везет

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ненормальная планета". Цикл "Наемные самоубийцы".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - Слушай, Клюква, - спросил Панкратыч, - ты немецкий знаешь?
   - Нет. А что?
   - Так ты ж не знаешь.
   - А мне все равно интересно.
   - Славик немецкий знает, - сказала Машка.
   - Какой Славик?
   - Ну, тот, помнишь, который ко мне в Ленинграде в прошлом году клеился.
   - А! - вспомнил я. - Лысый!
   - Не лысый, а бритый, - поправила Машка.
   - Ну да, бритый. Он еще ноги и грудь перед стартом брил  для  улучшения
гидродинамических свойств.
   - Ноги и грудь - это что! - заметил  Панкратыч.  -  Он  ведь  и  клизмы
воздушные себе ставил.
   - Нет, правда?! - не поверил я. - А я думал, они в шутку говорили,  что
можно плавучесть этим повысить.
   - Какие уж там шутки. У рыбы,  знаешь,  плавательный  пузырь?  Человеку
тоже не помешает.
   - Да уж, - сказал Клюквин, - до  чего  только  наш  брат  спортсмен  не
додумается!
   Я вспомнил начало разговора и спросил:
   - А зачем тебе немецкий, Панкратыч?
   - Да мне статью интересную принесли из фээрговского  журнала.  Название
уже перевели: "О влиянии раннего начала половой жизни на  рост  спортивных
результатов".
   Мы сидели на пляже у самой полосы прибоя. Я выискивал в  крупном  песке
плоские камешки и швырял их в море. Был почти  штиль,  и  камешки  красиво
прыгали по тихой воде. Машка лежала животом  на  полотенце  и,  расстегнув
бюстгальтер, жарила спину. Панкратыч, расположившись  вместе  со  мной  на
гостиничном покрывале, рассеянно листал малопонятный  немецкий  журнал.  А
Клюквин восседал на своем неизменном надувном матрасе. Матрас  был  совсем
необязателен на  гладком  пляже,  но  Клюквин  без  него  не  мог.  Ребята
говорили, что он всюду с ним ездит, и даже рассказывали,  что  однажды  на
сборах Клюква спал в гостинице, постелив  на  пол  свой  матрас,  так  как
кровать показалась ему неудобной.
   Мы сидели на пляже и совершенно ничего не делали. В Москве, где  ни  на
что не хватает времени, такое и в голову бы не пришло. Ничего не делать  -
со скуки умрешь. Но здесь, на Юге... Достаточно купаться,  загорать,  пить
прохладительные напитки, есть персики, разговаривать. И  нету  скуки.  Что
значит   скука?   Вокруг   царит   только   лень.   Нормальная   курортная
всепоглощающая лень. Здесь  вообще  все  по-другому.  На  первом  месте  -
удовольствия,  главная  цель  -  красивый  загар,   единственно   мыслимое
настроение - хорошее, но не восторженно-хорошее, каким  оно  бывает  после
побед, а спокойно-,  размеренно-,  лениво-хорошее,  умиротворенное.  Здесь
слово "хочу" поднимается, как волна, и сладострастно накатывает на  берег,
и разбивается о песок, удовлетворенно шипя, чтобы снова подняться и  снова
покатиться к берегу. А слово "надо" тает в сиреневой дымке у  горизонта  и
исчезает за оконечностью мыса в том месте, где земля уходит в море, а море
упирается в небесный купол, и это всегда такое назойливое слово "надо" уже
не разглядишь ни в один бинокль до самого дня отъезда.
   - Хорошо отдыхать! - сказал я и посмотрел в сторону  прибрежных  кустов
туи.
   Там стоял теннисный стол, и на нем уже с полчаса играли двое: парень  и
девчонка. На глаз я дал бы  им  уровень  кандидатов  в  мастера.  Девчонка
владела блестящим топ-спином слева,  а  парень  отлично  справлялся  с  ее
ударами, подкручивая шарик в сторону вращения и отправлял  его  обратно  с
той же скоростью.
   - Красиво играет, - сказал Панкратыч.
   Оказывается, он тоже смотрел на теннисистов.
   - Парень? - спросил я. - Да, не слабо.
   Клюквин  проследил  взглядом  траекторию   шарика,   неверно   отбитого
девчонкой, и фыркнул:
   - Подумаешь, я тоже так могу.
   - Да ладно врать-то, - равнодушно откликнулась Машка. - Я помню, как ты
подкручивал: один раз по шарику,  три  -  мимо.  Со  стороны  все  простым
кажется.
   - Кстати, - сказал Панкратыч, - по поводу  того,  что  со  стороны  все
просто. Вы не слышали, как доктор  Вайнек  пытался  поставить  на  научную
основу принцип "новичкам везет"?
   Конечно, никто из нас ничего об этом не слышал.
   - Так вот, - оживился Панкратыч. - Поговорку все  знают,  но  мало  кто
задумывается, почему новичкам везет. Ответ меж  тем  очевиден.  Новички  в
любом деле не знают секретов мастерства,  но  они  не  знают  и  подводных
камней, которые им грозят. А раз не знают, так  и  не  боятся.  А  раз  не
боятся, значит более раскованы, более свободны в действиях.
   Вот элементарный пример  психологического  эффекта  незнания.  Человеку
предлагают пройти над  пропастью  по  мостику  шириной  в  пять  досок  по
двадцать сантиметров каждая и просят наступать только  на  среднюю  доску.
Согласитесь, нет ничего проще. А потом проход просят повторить,  но  перед
этим  показывают,  что  все  доски,  кроме  средней  подпилены  и  на  них
действительно нельзя наступать. Новая задача оказывается  под  силу  разве
что профессиональному верхолазу, альпинисту или циркачу, словом  человеку,
привыкшему не бояться высоты. Таким образом, шансы профессионала и новичка
уравниваются. А иногда новичкам удается и то, что не выходит у мастеров.
   - Так ведь это действительно только иногда, - заметил я.
   - Правильно. Но Вайнек был  лихой  человек.  Он  нередко  делал  ставку
именно на счастливую случайность.
   Я бросил в море последний камешек и лег на  покрывало  животом  кверху,
заложив руки за голову.
   - Все началось со старой доброй гипнопедии, - сказал Панкратыч. -  Если
можно во сне обучать всяким языками наукам, стало  быть  можно  обучить  и
практическим  навыкам,  в  частности,  спортивным.  Идея  принадлежала  не
Вайнеку, а  физиологу  Смиту.  Но  Смит  совершенно  не  представлял,  как
записывать  эти  навыки.  Переписывание  с  мозга  на  мозг  давало  такое
искажение, что вся затея теряла смысл.  Тогда  Смит  укрепил  нейродатчики
непосредственно на руках,  на  ногах,  на  теле,  чтобы  исключить  стадию
передачи импульсов  с  периферической  нервной  системы  в  центральную  и
обратно. Метод оказался удачным. Если не считать двух минусов.  Во-первых,
обучающий  и  обучаемый  были  соединены  проводами,  а  спортсменам   это
неудобно. Но Смит о  спортсменах  и  не  думал,  потому  что,  и  это  уже
во-вторых, без искажения передавался очень небольшой  объем  "двигательной
информации" - так он ее называл. Обучение до системе Смита годилось  разве
что для рабочих, и то на несложном оборудовании.
   - Панкратыч, - жалобно попросила Машка, - а можно эту часть покороче?
   - Можно. Но сейчас будет самое интересное, появится Вайнек.  Он  пришел
тогда к Смиту  и  прежде  всего  предложил  передавать  информацию  не  по
проводам, а по радио, и не прямой трансляцией, а в  записи.  Смит  сказал,
что мысль правильная, но со  спортсменами  все  равно  ничего  не  выйдет.
Нельзя передать другому человеку стиль Борзова или  Армина  Хари  -  можно
просто научить его бегать, а бегать он и так умеет. Тогда  Вайнек  сказал,
что на спринтерах свет клином не сошелся и  что  он  имеет  в  виду  более
сложные виды, например прыжки с шестом. При упоминании  прыжков  с  шестом
Смит даже испугался: "Да вы что! Люди учатся не меньше  года,  прежде  чем
начать прыгать, а ваш новоиспеченный шестовик, может быть и выйдет наверх,
но потом непременно брякнется мимо ямы." "Не брякнется, - сказал Вайнек. -
Новичкам везет. Хотите пари?"
   Смит не хотел. Зато согласился на пари  крупный  швейцарский  делец  от
спорта Эрих Циммер. Циммер случайно оказался на лекции  Вайнека,  в  конце
которой тот поведал,  что  так  называемая  "тренировка  экстерном"  -  не
фантастика, а реальность, и  при  наличии  соответствующей  общефизической
подготовки можно очень быстро  добиться  мастерских  результатов  в  любом
виде. Идея у Вайнека,  прямо  скажем,  была  еще  сырая,  просто  его  уже
занесло. Циммер почувствовал это и заявил Вайнеку,  что  все  сказанное  -
просто чушь. Вайнек обиделся. Слово за слово, они заключили  пари:  Циммер
дает  Вайнеку  хорошо  тренированного  спортсмена,  ни  разу  в  жизни  не
державшего в руках шест, и Вайнек за  неделю  выводит  его  на  результат,
превышающий рекорд мира. Ударили по рукам. Вайнек в то время был богат,  и
спорщики остановились на сумме в миллион швейцарских франков.
   Циммер предложил Вайнеку исключительно  благодарного  ученика  -  Паоло
Дженетти - не выдающегося, но  способного  баскетболиста  из  итальянского
профессионального клуба. Дженетти был авантюрист. Любитель бегать из клуба
в клуб и из страны в страну. Никакое новое дело не могло его  испугать,  а
возможность крупного заработка  даже  в  далекой  перспективе  зажигала  и
окрыляла. Циммер, конечно, сулил ему златые горы, а  Вайнек  просто  увлек
смелостью эксперимента. О том же, что заключен спор, Дженетти, разумеется,
ничего не знал.
   Начались  тренировки.  Утром   Дженетти   получал   дозу   двигательной
информации, весь день отрабатывал элементы прыжка и вечером отдыхал. И  ни
разу Вайнек не разрешил ему выполнить весь прыжок целиком. В  этом  случае
Дженетти сразу бы почувствовал, как много  трудностей  и  опасностей  ждет
его. А от него требовалась бездумная  уверенность  новичка.  Когда  Вайнек
устанавливал планку, он поднимал ее на высоту пяти метров и  говорил,  что
это шесть, хотя обычно тренеры делают наоборот: называют высоту,  меньшую,
чем поставили, чтобы исключить психологическое давление цифры. На Дженетта
цифра не давила. Ему было сказано, что шесть метров для  него  -  тьфу,  а
других высот он никогда и не видел.
   На соревнования Паоло был заявлен обычным порядком, ни  Вайнек  считал,
что самоуверенному новичку вредно в течение четырех часов наблюдать  удачи
и промахи шестовиков-профессионалов. И баскетболист Дженетти  появился  на
стадионе к шапочному разбору. Высота была уже 5.40, в  секторе  оставались
всего три участника, и через каких-нибудь полчаса Паоло смог  бы  заказать
свои шесть метров. Но внезапно пошел дождь. Один из прыгунов сбил планку и
обратился к судье. Объявили перерыв, а через десять  минут  сообщили,  что
соревнования переносятся на следующий день. Дженетти обиделся: он был  так
настроен! Но Вайнек повторил: в дождь прыгать нельзя. "Почему?  -  спросил
Дженетти. - На ногах шипы, на ладонях клей - что  мне  дождь?"  Вайнек  не
стал объяснять. Объяснять было нельзя. Трудности - запрещенная тема. И  он
просто промолчал. Тогда Дженетти заявил, что завтра ничего  не  выйдет.  И
уже Вайнек спросил, почему, но тут же понял сам.
   Вот это была проблемочка! С  одной  стороны  дождь  -  скользкий  шест,
зрительные помехи, мокрая одежда, мокрые ноги (шестовикам мешает все!)  и,
значит, колоссальный риск и исчезающе малая вероятность успеха. А с другой
стороны - безвозвратная  потеря  того  уникального  настроя,  который  они
вдвоем создавали целую неделю. И, значит, вероятность тоже почти нулевая.
   Шутники говорят, что капли  дождя  испарялись,  не  долетая  до  головы
Вайнека - так нагрелась она от раздумий, а  Дженетти  яростно  вращал  над
головой шестом, так что  чувствовал  себя  как  под  крышей.  Стало  быть,
говорили шутники, для них обоих дождя не было, и они  решили  прыгать.  На
самом  деле  трудно  сказать,  что  руководило  Вайнеком,  но  в  каком-то
гениальном озарении он выбрал единственно верный вариант: махнул  рукой  и
пошел вон из сектора. И тогда Дженетти, мокрый и злой, попросил  ребят  из
судейской бригады установить шесть метров. Ребята переглянулись (мол,  что
возьмешь с идиота), но хохмы ради шесть метров поставили.
   И Дженетти прыгнул.
   К этому времени мало кто остался на стадионе, но те, кто видел  прыжок,
говорят, что он был красив. Правда Паоло задел планку, и она  долго  мелко
дрожала. Злые языки уверяли потом,  что  не  упала  она  только  благодаря
дождю. Прилипла, дескать, а сухая - сорвалась  бы.  По-моему,  это  полная
чушь. Да и в том ли дело? Ведь Дженетти преодолел шесть метров, даже,  как
показал повторный замер, шесть метров и два  сантиметра.  Вайнек  бросился
поздравлять его, а Дженетти тут же потребовал следующую высоту.  Почему-то
он требовал 6.15. Эту высоту, конечно, не  поставили:  шутки  шутками,  но
ведь нельзя же испытывать судьбу два раза кряду. А надо заметить, что все,
кто хоть чуть-чуть разбирался в "шесте", уже порядочно натерпелись страху.
Дождище, говорят, пошел проливной, но собралась толпа, и  никто  не  желал
расходиться. А в центре толпы стоял баскетболист Паоло Дженетти и  кричал:
"Я рекордсмен мира! Я первый шестовик планеты"!
   Разумеется, он не был  рекордсменом  мира.  Рекорд,  установленный  при
таких обстоятельствах, никак не мог быть зарегистрирован.
   - А теперь пошли купаться, - внезапно оборвал Панкратыч.
   - Пошли, - согласился Клюквин, - только я сначала попрыгаю.
   - Вот фанатик, - сказал Панкратыч.  -  Он,  должно  быть,  и  из  гроба
прыгнет в могилу тройным прыжком.
   - Да здравствуют спортсмены, побеждающие смерть! - провозгласил я.
   - Вот и лечи вас после этого, ворчливо сказал Панкратыч. - Психи.
   Клюквин вышел на мокрый песок у самой воды и поскакал вдоль  берега  на
правой ноге, высоко подбирая ее при каждом толчке, да так быстро,  что  не
прошло и пол-минуты, а он уже  затерялся  вдали,  среди  пляжной  публики.
Признаться, зрелище прыгающего на одной ноге Клюквы  всегда  оказывало  на
меня какое-то гипнотическое действие.  Трудно  было  поверить,  что  такие
длинные, высокие и точные прыжки вообще возможны, и начинало казаться, что
Клюква и не человек вовсе, а некий диковинный механизм.
   Море было теплым. Мы с Машкой качались на волнах невдалеке  от  берега,
лежа на спинах и лишь слегка пошевеливая конечностями. Панкратыч,  одевший
маску и ласты, исчез из поля зрения. Те моменты,  когда  его  застекленная
рожа появлялась из воды, мы, как правило, прозевывали. Прискакал на  левой
ноге Клюква, с шумом ворвался в  море,  отфыркиваясь  и  брызгаясь,  долго
нырял и хулиганил. Потом все вернулись к лежбищу, подставили тела Солнцу и
разомлели.
   - Ну, так и что же? - спросил я, рассматривая  наловленных  Панкратычем
рапанов. - Вайнек получил свой миллион?
   - Да, - сказал Панкратыч.  -  Циммер  расплатился  сразу  же.  Говорят,
вырвал листок из подмокшей чековой книжки и подписал его прямо на  лавочке
в раздевалке. Но Вайнек не очень-то радовался победе  и  уж,  конечно,  не
думал создавать "школу новичков спорта", как советовал ему Циммер.  Вайнек
вообще не собирался продолжать эксперимент. Чего  нельзя  было  сказать  о
Дженетти. Этот окончательно уверовал в свою  гениальность  и  вознамерился
выиграть все крупные турниры сезона. Пришлось объяснять ему,  что  выигрыш
был более  чем  случайный,  что  не  только  о  выступлениях,  но  даже  о
тренировках не может быть и речи,  что  каждая  попытка  будет  смертельно
опасной, что, если ему очень хочется, можно,  конечно,  заняться  "шестом"
всерьез, но он, Вайнек считает, что лучше  просто  вернуться  в  баскетбол
подобру-поздорову.  Но  не  тут-то  было.  Дженетти  оказался  не   только
профессиональным  спортсменом,  но  и  профессиональным   авантюристом   -
опасностями,  даже  смертельными,  запугать  его  было  нельзя.  "Я   буду
прыгать", - так он заявил. Вайнек предложил сто тысяч в обмен на  подписку
о полном и окончательном отказе от прыжков  с  шестом.  Дженетти  фыркнул:
"Подумаешь, сто тысяч! Да я на одной рекламе в пять  раз  больше  сделаю".
Так, слово  за  слово,  Дженетти  выклянчил  у  Вайнека  миллион  за  свое
письменное обещание. А Вайнек сумел сделать лишь один спасительный ход:
   - Швейцарских франков, - сказал он, боясь,  что  Дженетти  имеет  ввиду
доллары