астрепанной пачкой листов, и на лице его был испуг.
   - Ты был без сознания! - кричал он. - Почему?
   - Не знаю, - глупо сказал Калитин.
   - Что ты не знаешь?!
   - А что ты кричишь?!
   - Что я кричу? Я вошел,  а  ты  в  кресле  с  закрытыми  глазами,  и  в
пепельнице дымится окурок. Понимаешь, дымится. Я тебя  окликаю,  а  ты  не
слышишь. Расталкиваю, а ты не  чувствуешь.  Что  я  должен  был  подумать?
Нормальные люди так не засыпают. Ты понимаешь, что ты  серьезно  болен?  Я
больше не скрываю это от тебя. Тебе лечение нужно. Основательное  лечение.
Черт возьми, я еще сам не  знаю,  какое!  А  ты  мне  мешаешь.  Врешь  мне
бессовестно,  прячешь  свои  бредовые  записи,  не   хочешь   бороться   с
болезнью...
   В какой-то момент Калитин перестал его слушать. "Все пропало. Теперь не
спасти, - неотвязно стучало у него в голове. - Все. Все  пропало."  Словно
он опять, как однажды много лет назад  оперировал  безнадежного  больного.
Человека. Это потом во сне он стал роботом. Может  быть,  с  этого  все  и
началось? "Да и в том ли дело? - думал Калитин. - Люди ли,  роботы  -  все
пропало. Теперь не спасти..."
   И все-таки он стал объяснять. Должен был объяснить. Не  имел  права  не
попытаться.  Но  чем  дольше  он  говорил,  тем  яснее  становилось:   все
бесполезно, бессмысленно. Безнадежно.
   Юров слушал с надлежащим профессиональным вниманием,  и  Калитин  ждал,
что учитывая тяжелую степень помешательства, психиатр примет условия  игры
и со всем присущим ему талантом изобразит  искреннюю  веру  в  этот  новый
апокалипсис (Калитин даже надеялся, хоть и сознавал  всю  наивность  своей
надежды, что таким образом удастся обмануть Творца), но Юров сказал:
   - Не могу я поверить тебе, понимаешь,  не  могу.  Даже  если  бы  очень
захотел. Не имею права. Потому как если я, психиатр, поверю в твои сны, то
кому же тогда лечить таких вот, как ты и я.
   И больше они не спорили. Калитин согласился на  все,  на  любые  методы
лечения, дал клятву впредь ничего не скрывать и постараться думать о своих
видениях как о продукте деятельности мозга. Спокойно поужинал.  Погулял  в
парке. И лег спать.


   - Хочешь поговорить со мной? - спросил Творец.
   - Нет, - ответил Калитин. - Только один вопрос. Ты будешь сам выключать
наш разум?
   - Не совсем, но это будет зависеть от меня.
   - Тогда, пожалуйста, сделай все побыстрее.
   - Калитин, разве ты не хочешь еще что-нибудь  сообщить  мне,  узнать  о
чем-то или попросить?
   - Что я могу сообщить тебе, если ты и  так  знаешь  все?  Какие  знания
могут быть нужны за минуту до смерти? А просить... Не хочу унижаться перед
палачом.
   - Ты удивительный робот, Калитин. С тобой интересно  говорить.  Кстати,
никто не может знать всего, и наше общение дает и мне  много  нового.  Мне
будет жаль  расставаться  с  тобой.  Хочешь  остаться  здесь?  Я  могу  не
выключать твое сознание. Мы будем говорить, спорить, узнавать новое.
   - Нет, - сказал Калитин.
   Он представил  себе  этот  холодный  кошмар  бесконечного  разговора  с
Творцом и содрогнулся.
   - Ты боишься жить без тела? Я создам тебе  иллюзию  самой  полнокровной
жизни. Калитин, это гораздо лучше, чем ничего.
   - Нет. Нет, - сказал Калитин. - Нет!!! - закричал он. - Это  хуже,  чем
смерть. Это предательство. Пре-да-тель-ство.  Тебе  понятно  такое  слово?
Лужа ты цветная на потолке, проклятая дыра в крыше мироздания! Чтоб  ты  в
булыжник превратился на веки вечные! Выключай нас! Слышишь, выключай!!!


   И упала тьма. И он заворочался в постели и ощутил страх и голод. И  еще
злобу, глухую, непонятную злобу.  Где-то,  казалось,  что  совсем  близко,
послышался крик. Кричал такой же, как он. И это было тревожно. Он  кинулся
к окну, ударился лбом в стекло, чудом не  разбил  его...  И  тут  сознание
вернулось к  Калитину.  Он  все  вспомнил.  И  догадался,  что  разум  его
действительно был выключен. И пришел  в  ужас:  Творец  без  его  согласия
вернул ему разум, а  всех  остальных  оставил  беспомощными  идиотами.  Он
вспомнил свой страх. Звериный  страх.  И  звериную  злобу.  И  этот  крик,
который он услышал -  настоящий  звериный  крик.  Он  был  теперь  один  в
огромном человеческом зверинце. О, это пострашнее смерти! За что?  За  то,
что он отказался остаться там?
   На полу лежал длинный мертвенный отсвет уличного фонаря. "Светит  пока,
- подумал Калитин. - Недолго ему осталось светить."  За  окном  послышался
шум мотора. Вдалеке залаяла собака.
   "_Мотор_?!"
   Калитин встрепенулся. Снова почти как зверь бросился к  окну.  И  долго
тупо смотрел, как  бело-красный  медицинский  "рафик",  аккуратно  обогнув
клумбу, выехал на дорогу, и его  красные  хвостовые  огни,  несколько  раз
мигнув меж деревьев, скрылись в темноте.
   "За рулем не мог сидеть зверь. За рулем  сидел  человек.  Ну,  а  крик?
Страшный звериный крик. Я же слышал  его.  Должно  быть,  я  действительно
очень серьезно болен."
   Он доплелся до постели и лег. И  тут  же  в  глаза  ему  брызнул  свет.
Ухмыляющееся разноцветное сияние плясало прямо  перед  ним  на  расстоянии
вытянутой руки, а энергетическая сфера была теперь крохотной, как чулан.
   - Сволочь! - захрипел Калитин.  -  Издеваться  вздумал?  Рубишь  голову
тупым топором? Чтобы мучились подольше? Зачем ты  снова  подключил  нас  к
вашему  дурацкому  источнику?  Издеваешься?  Или  совесть  заговорила?  Ты
знаешь, что такое совесть?
   - Калитин,  -  сказал  Творец.  -  Мы  отключили  вас,  но  вы  тут  же
_переключились на собственный автономный источник_.
   - Какой источник? - не понял Калитин. - Как мы могли переключиться?
   - Как и что, мы еще сами не разобрались, но у каждого из вас есть  свой
собственный источник разумной энергии. Видимо, он развился у  вас  в  ходе
эволюции. Это грандиознейшее открытие в истории Вселенной. Вещество  может
быть носителем разума наравне с энергией. Прощай, Калитин.
   - Погоди, Творец, у меня еще очень много вопросов.
   - Оставь их себе, Калитин. Мы больше не нужны вам. Понимаешь, не нужны.
Сеанс связи окончен. Прощай.


   Утром он проснулся рано. В окно стучал дождь, в палате стоял желтоватый
сумрак. Стол был завален книгами и статьями. Все буднично, все  уныло.  Не
было даже листков  с  записями  ночных  бесед.  Их  унес  Юров.  Спать  не
хотелось. Он лежал и думал. Была ли это болезнь, был ли это контакт с иной
цивилизацией? Он знал, что теперь все кончилось. Он знал это наверняка,  и
ему было грустно.
   А за завтраком Юров, нервный и злой после бессонной ночи  и  со  свежей
повязкой на руке рассказал ему, как часа в два привезли нового больного  и
почему-то не предупредили, что он буйный.
   - Представляешь, - говорил Юров, - этот псих вдруг кинулся  на  меня  и
прокусил руку чуть не до кости. Но самое ужасное было то, что  меня  вдруг
охватила какая-то звериная ярость. Знаешь, красные  круги  в  глазах,  все
мысли исчезли, и только понимаю,  что  передо  мной  враг.  Я  кричал  как
резаный. Я разбил ему лицо в кровь. И никто не вмешался. Еще  бы!  Опытный
психиатр колошматит своего пациента. А потом, ты  знаешь,  всем  было  так
стыдно, что никто даже не упомянул об этом.


   - Пинцет, - сказал он.
   Ему дали пинцет, и  он  аккуратно  извлек  кусочек  проволоки,  упавший
внутрь.
   "Черт возьми! - выругался про себя Калитин. - Откуда здесь проволока?"
   Он закрыл глаза и открыл их снова.
   Никакая это была не проволока. Просто ниточка от тампона.
   Ему предстояла сейчас  сложнейшая  операция.  Из  тех,  что  так  часто
заканчивались неудачей. Из тех, после  которых,  как  правило,  опускались
руки. Из тех, что наводили на мысль о непознаваемости собственного  мозга.
Но тем-то и отличается человек  от  робота,  что  он  способен  не  только
воспроизводить себе подобных, но и познать себя. Познать до конца.
   И Калитин почувствовал вдруг, что сумеет  сделать  операцию.  Наверняка
сумеет. Потому что он знал этот мозг, каждую его  клеточку,  и  знал,  что
если захочет, сможет  понять  и  увидеть  все,  до  последнего  атома,  до
последнего кванта разумной энергии. Потому что он - человек.



   Ант Скаландис.
   Джинсомания

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ненормальная планета".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - А знаете, что я предлагаю? -  сказал  Разгонов,  обращаясь  сразу  ко
всем, кто его слушал, стоя в длиннющей очереди  к  дверям  магазина.  -  Я
предлагаю государственную спекуляцию.
   - То есть в каком это смысле? - спросил молодой, но  лысеющий  мужчина,
поправляя очки на небольшом вздернутом носу и морща лоб. Должно  быть,  он
его очень часто морщил, и кожа от этого стала вскладку.
   - А вот в каком, - начал объяснять Разгонов. -  Со  спекуляцией  нельзя
бороться так же, как  с  воровством  или  бандитизмом.  Спекуляция  -  это
преступление, при котором нет потерпевшего. Если, конечно, говорить  не  о
надувательстве, а о "честной" спекуляции, спекуляции с открытыми  картами.
Ведь покупатель тоже  доволен  сделкой  и,  естественно,  будет  покрывать
спекулянта. А значит, есть  лишь  один  метод.  Государство  должно  взять
спекуляцию в свои руки. Выброси в книжные магазины сборники фантастики  по
десять-пятнадцать  рублей,  детективы,  популярную  классику,   библиотеку
приключений, зарубежный роман - по двадцать, по двадцать  пять,  по  сорок
рублей, а Булгакова - так и по полсотни - ведь тихо станет  на  Кузнецком,
пусто, как в праздничный вечер. Выброси во  все  универмаги  кроссовки  по
восемьдесят рублей, японские куртки по триста, джинсы по двести, ботинки и
туфли модные по сто  рублей,  ну,  что  там  еще...  -  и  тихо  станет  в
Малаховке. И нечего станет делать спекулянтам. Ну, разве я не прав?
   - Так  это  же  принцип  свободного  рынка,  принцип  капиталистической
экономики, - солидно заметил хорошо одетый бородач  с  ироничным  взглядом
глубоко посаженных глаз. - Для социализма этот принцип не подходит.
   - Но я же не на хлеб предлагаю цены поднимать, - обиделся Разгонов, - а
на предметы роскоши, да и не роскоши  даже,  а  на  предметы  дефицита,  и
дефицита, по большей части, неоправданного.
   - Дело не в этом, - вмешался лысеющий  молодой  человек  с  морщинистым
лбом. - Принципы свободного рынка, социалистическая экономика  -  это  все
отвлеченные понятия, а вы попробуйте порассуждать практически.  Подумайте,
так ли уж многие покупают дефицит у спекулянтов. Ну  вот  хотя  бы  те  же
джинсы,  за  которыми  мы  с  вами  стоим,  все  ли  покупают  их  за  сто
пятьдесят-двести рублей.  Подумайте,  какому-нибудь  директору  гастронома
нужно переплачивать за штаны, если директор универмага в лучших друзьях  у
него ходит? Так ведь они  взвоют,  эти  директора  гастрономов,  когда  вы
госцену на джинсы поднимете...


   ...Отдаленный неясный  гул,  напоминающий  шум  прибоя,  накатил  из-за
площади, а спустя минуту в холодном воздухе между  низким  серым  небом  и
черным от воды асфальтом зависли  яростные  проклятья,  выкрики  лозунгов,
вопли протеста, песни и топот шагов. Толпа вступила на площадь. Это  вышли
на  демонстрацию  директора  гастрономов.  Они  несли  в   руках   большие
кровоточащие куски сырого мяса и  транспаранты:  "Наши  сердца  обливаются
кровью, как это мясо!" "Нет - дорогим  джинсам!  Да  -  джинсам  дешевым!"
"Даешь джинсы по  цене  мяса:  американские  -  два  рубля  за  килограмм,
неамериканским  -  рубль  девяносто  за  килограмм!"  За  директорами  шли
товароведы, кассиры и мясники в прорезиненных, обагренных кровью фартуках.
Некоторые держали  в  окровавленных  волосатых  ручищах  огромные  топоры.
Иногда на топорах  болтались  джинсы,  презренные,  обреченные  на  смерть
джинсы за двести рублей по госцене.  Следом  за  мясниками  шли  директора
мебельных  магазинов  с  одеревенелыми  лицами,  и   директора   магазинов
"Хрусталь"  со  стеклянными  от  ужаса  глазами,  и  бледные  до   белизны
мелованной бумаги  директора  магазинов  книжных,  а  директора  магазинов
"Свет" смотрели наэлектризованными взглядами, и их красные от ярости лица,
казалось, светились в этот хмурый день, как лампы в  фотолаборатории.  Шли
ювелиры, на щеках  которых  сверкали  бриллиантами  слезы.  Шли  директора
овощных баз, бережно завернув  в  дорогостоящие  джинсы  большие,  чистые,
белые  кочаны  капусты.  "Не  будет  джинсов  -  не  будет   капусты!"   -
провозглашали они.  Завершали  шествие  директора  универмагов.  Директора
универмагов шли молча, понуро опустив очи долу, но их огромный плакат  был
виден издалека: "Прекратите грабеж! Подумайте о наших детях!"
   Демонстрация вышла на площадь...


   Было такое впечатление, что очередь совсем не движется, хотя от  дверей
то  и  дело  отходили  счастливые  обладатели  полиэтиленовых  пакетов   с
продукцией итальянской фирмы "Риорда".  На  ладони  у  Разгонова  значился
синий номер 529. Внезапно по очереди прокатился  шум.  Девушка  в  красной
кофточке объявила,  что  синие  номера  недействительны,  и  во  избежание
путаницы все теперь  должны  занимать  места  в  соответствии  с  номерами
зелеными. Обделенные зелеными номерами обиженно  загудели.  Девушка  пошла
вдоль очереди с зеленой ручкой. К ней поворачивались с протянутыми руками,
как к благодетельнице или  святой.  Разгонов  забеспокоился,  как  бы  эта
"зеленая реформа" не отбросила его еще человек на десять назад.
   - Все это ерунда, - вмешался  в  разговор  длинный  прыщавый  парень  с
неопрятной  копной  пегих  волос.  -  Не  надо   никаких   государственных
спекуляций. Скоро весь этот джинсовый психоз  кончится  сам  собою.  Скоро
джинсы будут повсюду и  даже  начнут  дешеветь.  Уж  сейчас,  заметьте,  с
джинсами стало гораздо легче.
   - Но это только в Москве, - возразила симпатичная черноглазая  девчушка
с зеленым номером на ладони, - а в других городах ничуть не лучше.
   - Лиха беда начало, - говорил длинный, - я вас  уверяю,  скоро  джинсов
будет полно.
   - Скоро джинсы будут расти на деревьях, - съязвил лысеющий очкарик.


   ...Джинсы росли на деревьях. Была осень, и  порывы  ветра,  безжалостно
налетевшего откуда-то с севера, обрывали с качающихся веток пристегнутые к
ним кнопочками штаны и гнали по мокрым дорожкам парка. Джинсы цеплялись за
кусты, повисали на нижних ветвях, покрывали  собою  закрывшиеся  до  весны
киоски, лавочки и урны, забивали  решетки  сточных  колодцев,  и  дворники
сгребали их по утрам в большие грязные кучи,  чтобы  переправить  потом  в
унылые серые контейнеры мусоросборника.  Грустные  полуоблетевшие  деревья
"Джордане" блестели в  тумане  хромированными  пластиночками  своей  коры;
печальные по  осени  деревца  "Монтана"  переливались  золотыми  бляшками;
сверкали пятиконечными звездами деревья  "Голден  стар";  величаво  стояли
упрямо синеющие гиганты "Лэвис", они облетали позже  всех;  радовали  глаз
разноцветьем убранства деревья "Ренглер"; ветви совсем уже голых  деревьев
"Кит Карсон", "Авис", "Милтонс" сплетались в надписи: "Стирать отдельно от
других вещей", "Хлопок - 100%", "Во время стирки  происходит  естественная
линька"... Мятые, слегка вытертые джинсы "Элтон" прибило  ветром  к  ногам
Разгонова. А над головой его влажно шелестели тяжелые от дождя штанины  на
ветках дерева  "Тэксас".  "Что  может  быть  прекраснее  осенних  падающих
джинсов?" - подумал Разгонов...


   К оживленно беседующей группе, окружившей Разгонова, подошла  небольшая
смуглая женщина, похожая на цыганку и заговорщически спросила:
   - Очередь никто купить не желает? В самом начале стою.
   - Сколько? - полюбопытствовал очкарик с морщинистым лбом,  но  Разгонов
сразу понял, что интерес у того чисто  академический.  Сам  Разгонов  тоже
никуда не торопился и лишние деньги тратить был не намерен.
   - Десять, -  ответила  цыганка  и,  не  ощутив  ни  в  ком  энтузиазма,
двинулась дальше.
   Очередь стояла к тому входу магазина, через  который  никто  теперь  не
ходил, так как продажа была организована прямо  между  дверьми,  а  рядом,
через другой вход толпа свободно текла в обе стороны и  частично  обходила
очередь за джинсами, а частично  продирались  сквозь.  Не  обходилось  без
комментариев.
   - Во, люди жить стали! Такая очередяга, и каждый с сотней стоит.
   - И на что время тратят! С ума все посходили.
   - Джинсоманы.
   - Дуракам закон не писан.
   - Эх жаль, времени нет, а хороши штанцы!
   - Чего дают? "Риорду"? Ну, "Риорда" - это не штаны.
   - Ты смотри, как часто стали продавать. Скоро и мы с тобой купим.
   А одна бабулька высказалась довольно странно:
   - Эх, молодежь! Джинсы напялят и  выкаблучиваются.  А  под  джинсами-то
что? Под джинсами-то пусто!


   ...Двое в джинсах пришли к сексопатологу.
   - Ну-с, ребята, в чем дело? - спросил врач.
   - Понимаете, доктор, - сказал парень, - она такая красивая девушка,  на
ней такие джинсики шикарные, такие у нее отличные ножки и вообще фигурка -
прелесть, словом, я в нее сразу влюбился...
   - Ой, доктор, - защебетала девушка, - он  такой  замечательный  парень,
такие у него джинсы роскошные,  и  так  сидят,  и  вообще  видуха  у  него
стремная, в общем очаровал он меня с первого взгляда...
   - Но, видите ли, доктор, -  они  заговорили  хором,  -  как  только  мы
снимаем джинсы... Ну ноль эмоций! Обидно, доктор!
   Врач задумался.
   - В темноте? - спросил он.
   - В темноте, - ответили парень с девушкой.
   - А ну-ка, разденьтесь на свету!
   Они переглянулись и скинули джинсы.  Под  джинсами  не  было  _ничего_.
Верхние половинки тел висели  в  воздухе  над  двумя  парами  адидасовских
кроссовок московской экспериментальной фабрики.
   - Н-да, - протянул врач-сексопатолог, - тяжелый случай. Ничем  не  могу
быть вам полезен...


   Из-за спин продавцов  появился  плохо  выбритый,  нетрезвый  мужчина  в
пыльных  брюках  с  расстегнутой   ширинкой,   по-видимому,   грузчик,   и
громогласно объявил:
   - Сорок восьмой кончился! Пятидесятого тоже мало осталось.
   - А сорок шестой?! - возопили из очереди.
   - Не знаю, - сказал нетрезвый и удалился.
   По  другую  сторону  очереди,  словно  зеркальное  отражение   ушедшего
грузчика, появился потрепанный пьянчужка, забредший с улицы.
   - Ребята, - обратился он к стоящим вокруг Разгонова, -  вы  мне  купите
штаны?
   - Купим, купим, - заверил бородатый, - мы тебе еще и подштанники купим.
   - Эх, вы, - сказал пьяный, но от очереди не отошел.
   - А интересно, - продолжал Разгонов прерванный разговор, - будут у  нас
когда-нибудь делать джинсы не хуже импортных?
   - Уже делают, - сказал лысеющий, - только в недостаточном количестве. И
потом ведь нашим дуракам нужна не сама хорошая  вещь,  а  только  "лейбл".
"Сделано в СССР" - морщатся, а с фирменной бляхой любую тряпку купят.


   ...По переулку тянулась длинная очередь к пункту  обмена.  Хмурые  люди
держали под мышками и за пазухой, сжимали  в  руках,  извлекали  из  сумок
большие прозрачные пакеты.  Штаны  в  них  были  свернуты  вверх  кожаными
этикетками: "Москва. Суперджинсы". В окошке ветхого деревянного  сарайчика
пакеты обменивали на неопределенного вида тряпки  с  фирменными  бляшками,
наклейками,   нашлепками   и   вышивками.   Получившие    свое    уходили,
удовлетворенно улыбаясь и тихо переговариваясь.
   - Да разве нашим по зубам делать такие надписи?
   - Ну, конечно, слабо. Понятное дело.
   - Смотри, разве у "Москвы" пуговицы так блестят?
   - Да не в жисть!
   - Гляди-ка, приятель, какая краска, а? Настоящая индиго. А на  "Москве"
что? Так, какой-то медный купорос.
   - Да разве наши могут так шов прострочить?
   - Вестимо, нет. А у "Москвы" вообще прострочка поперек штанин и  молния
на заду, да и ту не расстегнешь.
   К  Разгонову  подошел  мужик  с  куском  джинсовой  тряпки,  увенчанным
массивным бронзовым диском и, сложив попо