одно столетие - ты сам говоришь, что начиная с четвертого века. На востоке
и севере варвары, на западе и юге мы, а Нечисть посередине. И все качается
туда-сюда, как маятник. Пятьсот с чем-то лет  назад  нечисть  отступила  -
может быть, потому, что давление варваров ослабло,  а  Рим  наступал.  Рим
тогда был силен, как никогда, это было время нашего недолгого Возрождения.
Потом его слабые ростки погибли - может быть, причиной и стал новый натиск
Нечисти, трудно сказать: возможно, они в любом случае не смогли бы выжить.
Еще позже, без малого лет  двести  назад,  варвары  снова  начали  теснить
Нечисть, и она, нуждаясь в жизненном  пространстве,  снова  обрушилась  на
нас. Рим в это время был в упадке, его легионы откатились назад, а  вместе
с ними множество беженцев. После этого граница прошла по нашей реке, она и
до сих пор здесь. Но я хочу сказать вот  что  -  Нечисть  все  еще  служит
буфером между нами и варварами. И из двух зол Нечисть, возможно,  меньшее.
Мы ее знаем, поведение ее более или менее можем предвидеть.  Пожалуй,  для
нас лучше, что на той стороне реки - Нечисть, а не варвары.
     - Ну, не знаю, - сказал  Харкорт.  -  Варвары  все-таки  люди,  и  мы
воевали бы с ними как с людьми - сталь против стали. А  Нечисть  -  совсем
другое дело. Она дерется зубами и когтями, она обдает тебя  своим  гнусным
дыханием, она не признает никаких правил. И перебить ее не  так  просто  -
лезет и лезет. Я уже по горло сыт и Нечистью, и ее манерой драться.
     Аббат наклонился вперед.
     - В тот набег мы лишились многих достойнейших братьев и почти  всего,
что у нас было. Но есть очень странная вещь, она не дает мне покоя,  когда
я припоминаю все, что мы потеряли. Там  была  одна  вещь,  которая  ничего
особенного собой, конечно, не представляла. Может  быть,  ты  ее  помнишь.
Маленькая стеклянная призма, в которой спрятана радуга.
     - Помню, - сказал Харкорт. - Мне ее показывали в  детстве.  По-моему,
при этом был и ты с Хью.
     - Да, теперь и я вспомнил. Мы при этом были.
     - Кто то из монахов, не помню кто, привел нас в святилище  и  показал
эту призму. Из окна под самым потолком падал  луч  света,  и  когда  монах
поднял призму, чтобы луч упал на нее,  она  вдруг  засияла  всеми  цветами
радуги.
     - Пустячок, конечно, - продолжал аббат. -  Просто  забавная  игрушка.
Хотя, если подумать,  может  быть,  и  не  просто  игрушка.  А,  например,
произведение искусства. Ее сделал какой-то древний мастер. Одни говорили в
Риме, другие - в Галлии. Вырезал из куска чистейшего хрусталя и отшлифовал
по всем правилам. Скорее всего, это было много сотен лет назад - возможно,
в тот краткий миг Возрождения.
     - Я часто думаю, - заметил Харкорт, - каким стал бы мир сейчас,  если
бы Возрождение тогда не заглохло под  гнетом  обстоятельств.  Ведь  именно
тогда было  построено  это  аббатство,  тогда  было  возведено  и  создано
множество вещей, которыми мы теперь заслуженно гордимся.  Элоиза  подарила
мне часослов того времени - сейчас такую книгу никто бы не мог изготовить.
     - Знаю, и мне тоже очень жаль. Призма -  всего  лишь  один  маленький
пример. Прежний аббат, тот, кого убили во время набега, как то сказал мне,
что в ней воплощена точнейшая математика. Не буду делать вид, будто понял,
о чем он говорил. Но это неважно. Все дело в  том,  что  во  время  набега
призма исчезла. Первое время я надеялся, что ее  могли  не  заметить.  Ну,
может быть, кто-то из них и подобрал призму, но не  догадался  поднести  к
лучу света, чтобы увидеть ее во всем великолепии, и отшвырнул  в  сторону,
как никому не нужную стекляшку. Однако сколько я ни искал, найти ее так  и
не смог. Теперь я убежден, что призму унесли.
     - Очень жаль. Она была такая красивая.
     - Легенда гласит, - продолжал аббат,  -  что  существовала  еще  одна
призма. Гораздо больше той, какая была у нас. Может быть, сделанная тем же
древним мастером. И если  верить  легенде,  одно  время  она  принадлежала
волшебнику по имени Лазандра.
     - Я слышал эту легенду, - подтвердил Харкорт.
     - Тогда ты знаешь и все остальное.
     - Только то, что в ту призму Лазандра будто бы заключил душу святого.
Больше никаких подробностей я не знаю.
     -  Остальные  подробности,  -  сказал  аббат,  -  если   только   это
действительно подробности, а не просто перепутанные обрывки разных легенд,
очень туманны. По-моему, в любой легенде всегда хватает всякой чепухи.  Но
эта история гласит, будто некий святой - имя его, к сожалению,  затерялось
во тьме веков - попытался изгнать Нечисть  из  мира  сего.  Но  он  что-то
сделал не так,  и  сколько-то  Нечисти  здесь  осталось.  Кое-кого  он  не
заметил. И те, кого он не заметил, сговорившись с  волшебником  Лазандрой,
заманили его в ловушку и убили. Но прежде они  заключили  его  душу  в  ту
призму. Я пересказываю тебе только то, что читал в древних рукописях.
     - Ты хочешь сказать, что занимался изучением этой легенды?
     - Да там почти нечего изучать. Может быть, есть и еще что-то, но  мне
об этом ничего не известно. А на то, чтобы  ею  заинтересоваться,  у  меня
была причина.
     - И что за причина?
     - Один слух. Даже меньше,  чем  слух,  всего  лишь  намек.  Будто  бы
Церковь каким-то образом сумела вырвать из рук Нечисти призму  Лазандры  и
бережно хранила ее, окружив почитанием, но потом призма снова исчезла. Как
исчезла - об этом ничего не сказано.
     - Скорее всего, это тоже не больше чем легенда. Их  такое  множество,
что нельзя верить всему, что в них говорится. Очень может быть, что  почти
все они - всего лишь пустые россказни, которые кто-то с богатой  фантазией
сочинял от нечего делать.
     - Может быть, и так, - согласился аббат. - Ты прав. Но там есть еще и
продолжение. Хочешь его услышать?
     - Конечно, хочу.
     - Наше аббатство построили твои предки, это ты,  разумеется,  знаешь.
Но знаешь ли ты, что оно возведено на месте другого аббатства, куда  более
древнего, которое было заброшено задолго до того, как здесь поселился  ваш
род? В стенах нашего нынешнего здания все еще есть разрозненные  камни  из
той постройки.
     - Я знал, что на этом месте раньше что-то стояло, Я только  не  знал,
что это было аббатство. Не хочешь ли ты сказать...
     - Хочу. Это все тот  же  слух,  вернее,  намек.  Там  есть  еще  одна
подробность. Будто бы призма Лазандры хранилась, окруженная почитанием,  в
том самом  древнем  и  потом  заброшенном  аббатстве,  на  месте  которого
построено наше.
     - И ты этому веришь?
     - Стараюсь не верить. Убеждаю себя, что скорее всего почти все в этой
истории выдумано. Но мне очень хочется поверить. Очень хочется, Чарлз.
     Кто-то громко постучал в дверь.
     - Войдите, - крикнул аббат.
     В дверях показался монах. Он сказал Харкорту:
     - Мой господин, тут пришла сирота, что живет в приемышах у мельника.
     - Иоланда, что ли? - спросил аббат.
     - Ну да, она самая, - ответил монах, пренебрежительно сморщив нос.  -
Она говорит, мой господин, что вернулся твой дядя Рауль.



                                 Глава 2.

     Харкорт вместе с аббатом, выбежавшим вслед за ним, поспешно  обогнули
здание аббатства и увидели в переднем дворе Иоланду - сироту, что  жила  в
приемышах у мельника. Она  стояла,  окруженная  толпой  монахов,  один  из
которых держал под уздцы коня Харкорта.
     - Что случилось? - спросил Харкорт Иоланду. - Ты говоришь,  мой  дядя
вернулся? А почему эту весть принесла ты? Если мой дядя дома...
     - Он не дома, - ответила она. - Пока еще не дома.  Он  лежит  в  доме
моего отца.
     - Лежит в доме твоего отца?
     - Он болен и слаб. Когда я уходила, он  спал.  Мать  попробовала  его
покормить, но он заснул, не успев съесть ни кусочка. Тогда  я  побежала  в
замок - вместо отца, ты же знаешь, мой господин, что он хромой.
     - Знаю.
     - В замке мне сказали, что ты здесь. Я знала, что  ты  хотел  бы  как
можно скорее услышать...
     - Да, да, - нетерпеливо прервал он. - Ты очень хорошо сделала.
     - Понадобится несколько человек,  чтобы  перенести  его  в  замок,  -
продолжала она. - Твой дед сказал, что соберет  их  сколько  нужно,  чтобы
тащить носилки вверх, на обрыв. Когда я уходила, он ужасно ругался, потому
что все люди, оказывается, разошлись кто куда по  разным  делам  и  быстро
собрать их невозможно.
     Монах, державший коня, подвел его к Харкорту.
     - Если ты собираешься спуститься оврагом к дому  мельника,  будь  как
можно осторожнее, - предупредил аббат. - Там есть тропа, но очень крутая и
опасная.
     - Я знаю дорогу, - сказала Иоланда. - Я тебе покажу. Я могу сесть  на
коня сзади тебя.
     Харкорт впервые внимательно вгляделся в нее. На  девушке  был  рваный
плащ с капюшоном, накинутым на голову. Из-под капюшона выбивались  льняные
волосы и падали на худое, изможденное лицо с глазами  василькового  цента.
Харкорт заметил, что руки у нее загрубевшие от тяжелого труда. Он и раньше
мельком ее видел, знал, при каких  загадочных  обстоятельствах  она  здесь
появилась, но до сих пор ему ни разу не представился случай разглядеть  ее
вблизи.
     - Ну ладно, - сказал Харкорт. - Садись сзади.
     Он прыгнул в седло, взял в  одну  руку  поводья,  а  другую  протянул
Иоланде. Она крепко схватилась за нее, и он удивился, какая сильная хватка
у девушки. Он потянул Иоланду вверх, она подпрыгнула и уселась  верхом  на
круп коня. У стоявших вокруг монахов вырвался судорожный вздох.
     Харкорт  причмокнул,  понукая  коня,  и  натянул  поводья,   готовясь
спускаться по оврагу, который начинался сразу за аббатством.  Повернувшись
в седле, он помахал рукой аббату Гаю. Иоланда плотнее обхватила руками его
талию.
     - Как тебе нравятся эти противные монахи? - спросила  она.  -  Только
чуть покажи им ногу...
     Харкорт усмехнулся.
     - Им такое в диковинку. Не нужно их за это осуждать.
     Тропа, которая вела к реке и к дому мельника, была крута и  извилиста
- она то и дело огибала огромные камни,  которые  в  незапамятные  времена
отвалились от скал, стоявших по обе  стороны.  Местами  она  следовала  по
каменистому руслу ручья, где вода  едва  покрывала  копыта  коня,  местами
спускалась по крутому склону, где коню приходилось сползать, вытянув ноги.
Кое-где тропа вообще исчезала,  и  Иоланде  приходилось  показывать,  куда
ехать.
     - Ты сказала, что мой дядя добрался до вашего дома, - сказал Харкорт.
Откуда он пришел?
     - Он пришел по мосту.
     - Ты хочешь сказать, что он пришел с Брошенных Земель?
     - Похоже, что так, - ответила она. - Когда я его увидела, он  шел  по
мосту к нашему берегу, с той стороны. Шел с трудом,  я  сначала  подумала,
что он пьяный. Раза два падал, но  каждый  раз  вставал  и,  шатаясь,  шел
дальше. Как не стыдно так напиваться, подумала я. А  потом  мне  пришло  в
голову, а что если он не пьяный? Что если он ранен или  болен?  Я  позвала
Жана, моего отца, и он прибежал, вернее приковылял,  как  мог.  Мы  вместе
довели его до дома. Сначала отец даже его не узнал. Отец говорит, он очень
постарел. Как только мы поняли, кто он, я сразу побежала с этой  вестью  в
замок.
     - Он что-нибудь вам сказал? Он вообще что-нибудь говорил?
     - Только бормотал что-то, и все. Он был  едва  жив,  держался  только
силой воли. Но  он  цел  и  невредим.  Ран  на  нем  нет,  крови  тоже.  Я
посмотрела.
     - Ты говоришь  -  он  что-то  бормотал.  Значит,  он  пытался  что-то
сказать?
     - Не думаю. Просто бормотал что-то про себя.
     - И Жан сначала его не узнал?
     - У него седые волосы, -  сказала  она.  -  Когда  Жан  видел  его  в
последний раз, они были  черные,  только  чуть-чуть  с  проседью.  Мне  он
показался совсем стариком.
     Да, дядя Рауль должен был постареть, подумал Харкорт. Уж очень  долго
он отсутствовал. Но Харкорт все еще помнил  его  необыкновенно  моложавым,
хотя и тогда он был уже не  молод.  Высокий,  широкоплечий,  стройный,  он
казался человеком совсем из другого мира, из далеких чужих краев.  Сколько
раз за это время он побывал дома? Харкорт попробовал припомнить и не смог.
Должно быть, раз пять или шесть.
     Были случаи, когда Рауль возвращался побежденным, когда из его  затей
ничего не выходило. Но он никогда не держался как побежденный.  Он  всегда
откровенно сознавался, что потерпел неудачу, хотя в чем именно,  толком  и
не говорил. Но вел он себя так,  будто  эта  неудача  не  имеет  для  него
никакого значения. Наверное, временами этот странный непоседливый  человек
должен был испытывать разочарование или даже отчаяние,  но  он  никогда  в
этом не  сознавался,  и  не  было  случая,  чтобы  очередная  неудача  его
остановила. Проходило несколько недель, самое большее - несколько месяцев,
и он исчезал снова. Харкорт припомнил, что всегда можно было  предсказать,
когда дядя исчезнет. За несколько дней до  этого  его  начинало  одолевать
беспокойство, он словно рвался с привязи, ему явно не терпелось  пуститься
в какую-нибудь новую авантюру, которую  подсказывала  его  изобретательная
фантазия.
     Были  и  такие  случаи,  когда  он  возвращался  победителем   -   на
великолепном  коне  в  дорогой  сбруе,  пышно  разряженным,  с  роскошными
подарками всем и каждому. Но возвращался ли он с победой или с поражением,
он никогда не говорил, что именно делал за  время  своего  отсутствия.  Он
много о чем рассказывал, и по его рассказам нередко можно было догадаться,
где он побывал, - во всяком случае, в какой части света, потому что в  них
никогда не было ни намека ни на какое  определенное  место.  Родственники,
конечно, не могли не размышлять о том,  чего  он  не  хотел  говорить,  но
спрашивать его об этом никто не решался -  может  быть,  потому,  что  все
боялись услышать что-то позорное, чего им лучше не знать.
     Харкорт вспомнил, что был один многозначительный случай,  когда  дядя
отвел его в сторону, чтобы никто не слышал, и заговорил с ним, совсем  еще
мальчишкой, как со взрослым.
     - Чарли, - сказал он, - нельзя ли мне взять на время в услужение твои
глаза? Как ты думаешь, не мог  бы  ты  по  моей  просьбе  некоторое  время
присматривать, что происходит вокруг? Я, конечно, тоже буду настороже,  но
лучше, если нас будет двое.
     Все это напоминало какой-то заговор, в котором Харкорту  предлагалось
принять участие. От волнения у него перехватило дыхание, и  мир  показался
ему намного интереснее.
     - Я, наверное, недолго здесь пробуду, - сказал  дядя.  -  Но  пока  я
здесь, я буду хорошо тебе платить - по золотому безанту  за  каждый  день,
когда ты будешь меня охранять. Ты должен смотреть, не  появятся  ли  здесь
два человека, которые будут путешествовать вместе.  Возможно,  они  придут
пешком. Их легко будет узнать, потому что  один  из  них  хромает.  Скорее
всего, они придут по верхней дороге.
     - Дядя Рауль, эти два человека гонятся за тобой?
     - Вполне возможно.
     - А если я их увижу, я должен скорее сказать тебе?
     - Именно так. Согласен?
     - Конечно, согласен.
     - И еще одно. Никому об этом  не  говори.  Ни  деду,  ни  матери,  ни
Шишковатому, никому. Согласен?
     Харкорт до сих пор помнил, с каким жаром  он  согласился  и  как  они
ударили по рукам. Он находился как раз в таком возрасте, когда нет  ничего
интереснее и увлекательнее, чем  какая-нибудь  тайна,  а  это  была  самая
настоящая тайна, не то что мелкие, ничтожные секреты, которыми обычно  ему
приходилось довольствоваться.
     - Тогда вот тебе первая монета,  -  сказал  ему  дядя.  -  Смотри  не
потеряй. За каждый день, когда ты будешь держать ухо  востро,  тебе  будет
еще по такой же.
     Харкорт помнил, каким богачом  себя  вдруг  почувствовал,  -  золотой
безант был царской наградой, такие монеты здесь вообще мало кто видел.
     Он самым добросовестным образом держал ухо востро на протяжении  пяти
дней, после чего в этом уже не было необходимости,  потому  что  на  пятый
день, глубокой ночью, дядя Рауль уехал, ни с кем не попрощавшись.  Но  все
эти пять дней он  давал  Харкорту  по  безанту.  Его  отъезд  в  семье  не
обсуждался, потому что он всегда уезжал именно так.
     После того как дядя Рауль уехал, Харкорт больше не следил за тем, что
происходит вокруг, хотя время от  времени  и  присматривался.  Но  те  два
человека, к его большому разочарованию, так и не появились.
     Крутые склоны  холмов  вдоль  реки  заросли  густым  лесом,  огромные
деревья подступали вплотную к тропе, по которой ехали Харкорт с  Иоландой.
Их массивные корни цеплялись за самые незаметные трещины, лишь  бы  в  них
было  немного  земли.  Все  выступы  скал   покрывали   заросли   корявого
можжевельника и карликовой березы.
     Иоланда показала на одно из деревьев, стоящих рядом с тропой.
     - Это мое дерево, - сказала она. - Жан обещал мне, что, когда у  него
будет время, он его срубит и спустит вниз, к мельнице. Это вишня.
     Харкорт усмехнулся - ему  показалось  забавным,  какое  значение  она
придает одному этому дереву из множества других и как уверенно утверждает,
что оно принадлежит ей.
     - А зачем тебе эта вишня? - спросил он.
     - Вишневая древесина - самая лучшая для  резных  работ,  -  объяснила
она. - Волокно у нее тонкое, она легко поддается резцу, но очень  прочная,
хорошо держит резьбу и прекрасно шлифуется. Я вырежу из нее что-нибудь для
аббата Гая. Он говорил, что ему  нужна  фигура  какого-то  святого,  я  ее
вырежу.
     - Какого святого? - спросил Харкорт.
     - Все святые на вид одинаковые, -  сказала  она.  -  У  них  суровые,
торжественные лица и просторные одежды. Я сделаю  ему  святого,  а  уж  он
пусть назовет его как хочет.
     - Ты знаешь аббата? Тебе приходилось с ним разговаривать?
     - Я с ним знакома, но вижусь не очень часто. Как-то прошлой зимой  он
приходил на мельницу, чтобы договориться с Жаном о каком-то деле, и увидел
мои резные фигурки. Тогда он и попросил меня вырезать для него святого.
     - Мне давно говорили,  что  ты  занимаешься  резьбой.  Часто  ты  это
делаешь?
     - Почти каждый день. Отец построил сарай, чтобы мне было где работать
и чтобы мои фигурки были защищены от непогоды.
     - Это замечательный дар, - сказал Харкорт. -  Ты  где-нибудь  училась
такому ремеслу?
     - Нигде не училась, и никто меня не учил. Кто станет  меня  учить?  Я
просто чувствую, как надо сделать. В куске дерева,  там,  внутри,  я  вижу
фигурку, которая рвется наружу, и помогаю  ей  освободиться.  Или  пытаюсь
помочь. Будь у меня инструменты получше, у меня бы лучше и выходило. Но  у
меня только те инструменты, которые сделал мне Жан.
     Странная девушка, подумал Харкорт. Очень странная. Сирота,  родителей
которой никто не знал, она  в  один  прекрасный  день  просто  явилась  на
мельницу неизвестно откуда, и мельник  с  женой  решили  ее  приютить.  Ей
повезло, что она пришла на мельницу, потому что мельник и его  жена  давно
хотели иметь ребенка. За несколько лет до этого у них родился сын,  но  он
скоро умер от какой-то болезни, а больше детей у них  не  было,  хотя  они
очень об этом мечтали.
     Харкорт припомнил, как однажды, сидя на лавочке у мельницы  и  глядя,
как мимо бежит река, мельник рассказал ему, как это случилось.
     - Ты можешь вообразить себе наше удивление, мой господин,  -  говорил
мельник, - когда в одно прекрасное утро, в октябре, мы увидели  Иоланду  -
она сидела на пороге дома и играла с нашим котенком. Ей было лет семь  или
восемь. Мы и представления не  имели,  откуда  она  взялась,  а  сама  она
объяснить не могла. Мы были рады, что она у нас появилась, и  взяли  ее  в
дом, хотя все время боялись, что кто-нибудь за  ней  придет.  Мы  пытались
что-нибудь про нее разузнать, но ни у кого как будто дети не пропадали.  И
с тех пор она живет у нас. Она стала нам дочерью.
     Харкорт вспомнил, что он тогда спросил:
     - И вы до сих пор не знаете, откуда она?
     - Точно не знаем, - отв