и под ней обнажится геенна огненная, а из нее
вылетят привидения.
	Но лужайка продолжала быть лужайкой. Посредине стоял
высоченный пень, а за ним лежал израненный ствол - бывшее жилище
несчастных существ, выплеснувших на нас свое горе.
	А впереди виднелась тропинка, тонкая грязная нить,
извивающаяся по неровной местности и ведущая в неизвестность. На
горизонте, утыкаясь ветвями в небо, стояли другие огромные деревья.
	Я чуть не падал. Теперь, когда дерево оказалось позади и мы вновь
вышли к тропе, нервное напряжение, которое не позволяло мне скиснуть,
сошло на нет. Я поставил перед собой цель пройти один фут, потом
другой, и все пытался держаться прямо, мысленно измеряя расстояние,
отделяющее нас от тропы.
	Наконец мы постигли ее. Я сел на валун и разрешил себе
расслабиться.
	Лошади остановились, построились в ряд. Тэкк смотрел на меня
глазами, полными ненависти, и этот взгляд абсолютно не вязался со всем
его обликом. Так он и восседал на лошади - пугало, ряженное в драное
монашеское платье, - по-прежнему прижимал к груди археологическую
находку, напоминающую куклу. Он был похож на угрюмую девочку-
подростка с печально-задумчивым лицом.
	Если бы Тэкк сунул большой палец в рот и принялся сосать его,
это выглядело бы абсолютно естественно. Но что-то в его облике
разрушало образ взлохмаченной маленькой девочки, и стоило только
получше вглядеться в его длинное, остроносое лицо, почти такое же
коричневое, как и ряса, - и огромные, мутные глаза озадачивали
выражением ненависти, скрывающимся в них.
	- Вы, как я полагаю, гордитесь собой, - отчетливо проговорил
Тэкк, обнажив похожие на капкан зубы.
	- Я не понимаю вас, Тэкк, - отреагировал я. И это была чистая
правда: я не понимал, что он хочет сказать. Я никогда не мог понять
монаха и, боюсь, уже никогда не сумею.
	Он мотнул головой назад, туда, где осталось поваленное дерево.
	- Вон там, - сказал он.
	- А вы считаете, что я должен был оставить его в покое и
позволить ему стрелять в нас?
	Я не намеревался спорить с ним, я был как выжатый лимон. И я не
мог уразуметь, с какой стати он так печется о дереве. Черт возьми, оно
било по нему, точно так же, как и по остальным.
	- Вы уничтожили их всех, - продолжал Тэкк, - тех, кто жил в дереве!
Подумайте об этом, капитан. Какое грандиозное достижение! Один удар
- и никого не осталось!
	- Я не знал об их существовании, - парировал я. Я бы мог, конечно,
добавить, что знай я о букашках, их участь бы не изменилась. Но я
промолчал.
	- И что же, - допрашивал он, - вам больше нечего сказать?
	Я пожал плечами:
	- Им просто не повезло.
	- Отстаньте от него, Тэкк, - попросила Сара. - Откуда ему было
знать?
	- Он ни с кем не считается, - заявил Тэкк. - Ему ни до кого нет дела.
	- Меньше всего он заботится о себе, - сказала Сара. - Он стал
проводником вместо вас, потому что вы едва справлялись.
	- Нельзя хозяйничать на чужой планете, - провозгласил Тэкк. -
Надо подстраиваться под ее законы. Приспосабливаться к ней. Нельзя
идти напролом.
	Я был готов стерпеть его слова. Монах побрюзжал вволю. Он
высказался и облегчил душу. Даже такой ничтожный человечишка, как
Тэкк, имеет право почувствовать себя оскорбленным, когда его
останавливают на полдороге. Пускай монах обливает меня помоями,
если от этого ему легче.
	Я с трудом поднялся с камня.
	- Тэкк, - сказал я, - я бы попросил вас сойти с лошади. Мне
необходимо двигаться верхом.
	Он спешился, и пока я пытался усесться в седло, мы оказались
лицом к лицу. Его взгляд все еще был полон ненависти, даже более
сильной, чем раньше. Едва шевеля тонкими губами, он прошептал:
	- Я переживу тебя, Росс! Ты сдохнешь, а я останусь жив! На этой
планете тебе воздастся по заслугам.
	Я был еще слаб, но во мне осталось достаточно силы, чтобы
схватить его и отбросить - он распластался в пыли. Кукла выпала у него
из рук, и Тэкк, ползая на четвереньках, старался поднять ее.
	Я ухватился за седло, чтобы не упасть.
	- А теперь веди нас вперед, - приказал я. - И видит Бог, если ты
вновь дашь маху, я спущусь и сделаю из тебя котлету.



	10.

	Тропа извивалась по поверхности иссушенной земли, пересекая
песчаные дюны и растрескавшиеся низины, которые недели и месяцы, а
может быть, даже и годы назад заполнялись дождевой водой. Она
карабкалась по изломанным, осыпающимся склонам, возвышающимся
среди нелепых нагромождений земли, огибала шарообразные валуны.
Грунт повсюду был красным и желтоватым, и только кое-где выделялись
гладкие черные пятна в местах выхода на поверхность вулканической
породы. Далеко впереди, иногда видимая глазу, а иногда сливающаяся с
голубизной горизонта, возникала отсвечивающая пурпуром линия,
которую можно было принять за горную гряду.
	Растительность представляла собой редкий низкорослый
кустарник, прижавшийся к земле, с торчащими то там, то здесь
колючками. На безоблачном небе продолжало ослепительно сиять
солнце, но жара по-прежнему не наступала - было все так же тепло и
приятно. Солнце, наверное, было меньшего размера и не таким ярким,
как наше земное, либо планета находилась от него на большем
расстоянии.
	На высоких склонах возвышались куполообразные каменные
здания или, по крайней мере, какие-то сооружения, напоминавшие дома.
Как будто кому-то срочно понадобилось временное убежище, и он,
набрав плоских камней, которыми были усыпаны окрестные склоны,
сложил эти хрупкие пирамиды. Камни были незатейливо нагромождены
один на другой, причем, видимо, не скреплены раствором. Некоторые
сооружения хорошо сохранились, в других часть камней осыпалась, а
встречались и такие, что совсем развалились и лежали бесформенной
грудой.
	Были также и деревья. Они поднимались со всех сторон и каждое
из них тянулось вверх в горделивом одиночестве, отделенное от соседних
пространством в несколько миль. Мы не приближались ни к одному из
них.
	Не было ни одного признака жизни. Кругом простиралась лишь
земля - застывшая и неподвижная. Не было даже ветра.
	Я держался обеими руками за луку седла, чтобы сохранить
равновесие и все время боролся с искушением провалиться в зияющую
темноту, которая наплывала на глаза, как только я переставал ей
сопротивляться.
	- Все в порядке? - спросила Сара.
	Я даже не помню, ответил ли я ей, настолько я был поглощен
стараниями не выпасть из седла и одолеть темноту.
	Мы остановились на привал в полдень. Не помню, ели мы или нет,
хотя полагаю, что ели. Хорошо помню одно. Мы расположились на
участке бесплодной земли под одним из склонов, и я сидел,
прислонившись к земляной стене, перед моими глазами находилась
другая такая же стена, и я заметил, что она была образована отчетливо
проступающими слоями обнаженной породы различной плотности.
Некоторые слои были глубиной не более нескольких дюймов, другие - не
менее четырех-пяти футов, и каждый из них имел свой неповторимый
оттенок. По мере того, как я разглядывал эти слои, я постепенно начинал
осознавать смысл исторических эпох, которые каждый из них
представлял. Я пытался переключиться на что-нибудь другое, так как с
этими мыслями возникало тревожное ощущение причастности к великой
тайне. Казалось, я, подвластный чьей-то посторонней воле,
сосредотачиваю все свои способности, концентрирую свою энергию и
духовные силы на глубоком проникновении в суть времени, которое на
моих глазах воскрешает стена. Но переключиться я не мог: по неведомой
причине я должен был это делать, вынужден был прилагать все старания,
чтобы добиться истины. Я мог лишь надеяться, что где-нибудь на пути
познания достигну конечной точки - точки, за которой уже нет дороги
вперед, или рубежа, на котором я пойму или почувствую все, что я
должен понять или ощутить, подталкиваемый к этому невидимой рукой.
	Время стало настолько осязаемым и реальным, что у меня вряд ли
найдутся слова, чтобы описать мое состояние. Вместо абстрактного
понятия оно выступало в материальных формах, которые я мог не
только отчетливо различать (хотя они не были ни видны, ни ощутимы),
но также и осознавать. Причем годы и эпохи не прокручивались перед
моими глазами, как в кино. Наоборот, они представали передо мной в
застывшем виде. Словно хронологическая таблица вдруг ожила и
окаменела. Через дрожащую зыбь временной структуры, как сквозь
стекло витрины, плохо отшлифованное неумелым ремесленником, мне
удалось смутно различить планету такой, какой она была в минувшие
века; века, которые очутились не в прошлом, а перешли в настоящее. Я
будто бы находился за пределами времени и был независим от него, я,
как сторонний наблюдатель, мог разглядывать и изучать его, словно
некую материальную форму, находившуюся в одном измерении со мной.
	Еще я помню, как проснулся, и несколько секунд мне казалось, что
я пробудился от бредового наваждения, в котором мне пригрезилось
ожившее время. Но потом я понял, что это не так: перед глазами уже не
было земли, я лежал спиной на подстеленных одеялах и был укрыт ими.
Мое лицо было обращено к небу. Надо мной нависал небосвод,
подобного которому я никогда в жизни не видел. Какое-то время я был
просто ошарашен и лежал, пытаясь разгадать открывшуюся мне тайну.
Затем, словно кто-то мне подсказал (хотя никто, конечно, не
подсказывал), я понял, что передо мной наша галактика, раскинувшаяся
на небосводе во всей своей красе. Почти над моей головой сиял ее центр,
а вокруг него в водовороте раскручивались щупальца ответвлений и
оторвавшиеся от них сегменты. Повернув голову, я увидел, что то здесь,
то там, чуть выше линии горизонта, сверкали крупные звезды. И тут до
меня дошло - я наблюдаю одно из немногих шаровидных звездных
скоплений или, что менее вероятно, космических соседей той самой
звезды, вокруг которой обращалась эта планета. Это были изгои, века
назад покинувшие галактику и теперь затерявшиеся в бездне космоса на
ее периферии.
	Костер догорал всего в нескольких футах от меня, рядом,
скрючившись, лежал кто-то, закутанный в одеяла. Неподалеку, слегка
покачиваясь, стояли навьюченные лошадки. Тусклый свет костра
отражался от их лоснящихся боков.
	Кто-то сзади тронул меня за плечо. Я перевернулся. Передо мной
на коленях стояла Сара.
	- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.
	- Хорошо, - ответил я. Это действительно было так. Я чувствовал
себя каким-то обновленным и цельным, голова была чиста, и все мысли
пронзительно ясны, словно я был первым человеком, проснувшимся в
первый день новорожденного мира, в первый час мироздания.
	Я сел. Прикрывавшее меня одеяло сползло на ноги.
	- Где мы? - спросил я.
	- На расстоянии одного дня пути от города, - ответила Сара. - Тэкк
хотел остановиться раньше. Он сказал, что ты не в состоянии
путешествовать, но я настояла. Мне казалось, ты бы это одобрил.
	Я удивленно покачал головой.
	- Ничего такого не помню. Ты уверена, что Тэкк действительно
сказал, что мы должны остановиться?
	Она кивнула.
	- Ты болтался в седле и совсем ослаб, но отвечал, когда с тобой
заговаривали. И потом, не было места, подходящего для привала.
	- Где Свистун?
	- Охраняет. Где-то бродит, наверное. Он сказал, что не нуждается в
отдыхе.
	Я встал и потянулся. Потянулся так, как тянутся собаки после
хорошего сна. Я чувствовал себя прекрасно. Боже, как мне было хорошо!
	- Есть чем перекусить?
	Она поднялась и рассмеялась.
	- Над чем ты смеешься? - спросил я.
	- Ни над чем. Над тобой.
	- Почему?
	- Теперь ясно, что у тебя все в порядке. Я беспокоилась, все мы
беспокоились.
	- А все этот проклятый Свистун, - вздохнул я. - Это он выкачал из
меня кровь.
	- Я знаю, - кивнула она, - он мне все объяснил. Ведь он был
вынужден это сделать. Другого выхода не было.
	Меня аж передернуло, как только я представил, чем вся эта
история могла закончиться.
	- Невероятно, - сказал я.
	- Свистун сам по себе невероятен, - ответила Сара.
	- Нам повезло, что мы его встретили, - сказал я. - Подумать только,
я ведь почти уже собрался оставить его в дюнах. Хотел было бросить.
Мы уже столько всего натерпелись, что даже не хочется думать, сколько
еще испытаний нас ждет впереди.
	Она первой подошла к костру.
	- Разведи огонь, - сказала она. - Я приготовлю что-нибудь поесть.
	Рядом с костром лежал хворост и кривые ветви, наломанные с
приземистых деревьев пустыни. Я наклонился и подложил несколько
ветвей в костер, пламя вспыхнуло, жадно облизывая сухое дерево.
	- Сюда бы лазерное ружье, - сказал я. - Без него мы как будто
голые.
	- Еще осталась моя винтовка, - заметила Сара. - Это грозное
оружие. В надежных руках...
	- Вроде твоих.
	- Вроде моих.
	Куча одеял рядом с костром оставалась все такой же неподвижной.
Указав на нее, я спросил:
	- Как там дела у Тэкка? Никаких признаков избавления от дурных
привычек?
	- Ты слишком жесток по отношению к нему, - сказала она. - Тебе
бы следовало быть к нему снисходительным. Он другой, совсем не похож
на нас с тобой... Ведь мы очень похожи друг на друга. Ты не думал об
этом?
	- Думал.
	Она принесла кастрюлю и поставила ее на углу, присев на
корточки рядом со мной.
	- Мы оба выпутаемся, - сказала она. - Тэкк - нет. Где-нибудь по
дороге он сломается.
	С удивлением я поймал себя на мысли, что думаю о нем. Тэкк,
возможно, утратил часть воли к жизни. С тех пор, как исчез Смит,
существование по меньшей мере наполовину потеряло для него смысл.
Не потому ли, размышлял я, он так привязался к этой кукле? Очевидно,
он нуждался в ком-то, кого он мог бы обнять, к кому он мог бы
приникнуть и, наконец, кто, в свою очередь, тоже нуждался бы в
человеческом участии и защите? Правда, припомнил я, эта кукла
появилась у него еще до исчезновения Джорджа. Да он и не казался
особенно удивленным, когда все это произошло.
	- Есть еще кое-что, - сказала Сара, - о чем тебе необходимо знать.
Это касается деревьев. Ты сам сможешь увидеть, когда рассветет. Мы
расположились как раз у подножия холма, а с его вершины отлично
видны окрестности, в том числе много деревьев: двадцать, а то и
тридцать. Они не выросли сами по себе. Их посадили. Я уверена в этом.
	- Ты хочешь сказать, что они представляют собой нечто наподобие
сада?
	- Правильно, - ответила она. - Что-то вроде сада. Деревья
находятся на равном расстоянии друг от друга. Все они посажены в
шахматном порядке. У кого-то когда-то здесь был сад.



	11.

	Мы продвигались все дальше, дальше и дальше. День за днем мы
шли с рассвета до заката. Погода не менялась. Не было ни дождей, ни
ветра. Местные природные особенности указывали на то, что дожди
здесь редкость. Временами изменялся пейзаж. Случалось, мы
поднимались и опускались по склонам холмов, шли по изрезанной
оврагами местности. А бывали дни, когда мы пересекали равнины такие
плоские, что словно оказывались в центре гигантской вогнутой чаши, а
точнее - просторного неглубокого блюда, где нас со всех сторон
окружали восходящие края горизонта. То, что первоначально
представлялось багряным облаком, покоящимся на его северном ободе,
теперь, без всяких сомнений, оформилось в отдаленную горную цепь,
которая на расстоянии все еще казалась окрашенной в багряные тона.
	Теперь нам стала встречаться, хотя и достаточно редко, кое-какая
живность. На вершинах окрестных холмов появлялись крикливые
существа, которые, завидев нас, давали стрекача, прячась в лощины, и
верещали на ходу от восторга. Попадались также животные, которых мы
прозвали скороходами. Они встречались не часто и всегда держались на
приличном расстоянии, во всяком случае, достаточно далеко, так что
даже при помощи бинокля мы были не в состоянии их как следует
рассмотреть. Но даже то, что нам удалось разглядеть, представляло
собой весьма оригинальный образец природной фантазии: передвигаясь
на длинных конечностях, как на ходулях, они ковыляли вразвалочку с
удивительной скоростью, причем не столько за счет частоты шага,
сколько благодаря его длине.
	На безводных равнинах водились пискуны, животные (если,
конечно, это были животные) размером с волка, передвигавшиеся столь
стремительно, что мы так и не поняли, как же они выглядят и каким
образом бегают. Сначала они представали пятном, надвигавшимся на
нас, затем что-то с писком проносилось мимо, и наконец они
моментально превращались в другое пятно, но уже удалявшееся. Но,
даже приближаясь, они не причиняли нам никакого вреда. Впрочем, как
и крикуны со скороходами.
	Растительность по мере смены ландшафта также изменялась. В
некоторых долинах росли странные вьющиеся травы, а в гористой
местности какие-то уродливые деревца жались к скалистым склонам или,
скрючившись, прятались в лощинах. По виду они больше напоминали
пальмы, нежели сосны, хотя, разумеется, это были не пальмы. Их
древесина была невероятно жесткой и маслянистой, и, пересекая
области, в которых они росли, мы старались собрать столько упавших с
них ветвей, сколько могли унести наши лошадки. Это было идеальное
топливо для костра.
	И всегда нас окружали деревья - гигантские пирамиды, уходящие
на мили в небеса. Сейчас уже не было и тени сомнения в том, что они
некогда выращивались на хорошо ухоженной земле и представляли
собой сады, покрывавшие геометрически безупречной сетью поверхность
планеты. Мы не рисковали подойти ни к одному из них ближе, чем на
милю. И тропа, очевидно, была проложена с таким расчетом, чтобы
избежать соседства с деревьями. И когда периодически деревья
отстреливали стручки с семенами, мы замечали, что они уже никогда не
направляют их в нашу сторону.
	- Похоже, урок пошел им впрок, - заметила Сара. - Кажется, они
поняли, что им грозит, если они попробуют выстрелить в нас.
	- Только теперь нам уже нечем ответить, - напомнил я, еще раз
пожалев, что оставил корабль, поленившись зайти в зал управления и
взять еще одно лазерное ружье и комплект запасных частей к нему.
	- Но им-то об этом не известно, - возразила Сара.
	Однако я был далек от искушения разделить ее оптимизм.
	Иногда в бинокль мы замечали стаи похожих на крыс зверьков,
проворно выскакивавших из своих нор, расположенных в некотором
удалении от деревьев, и собиравших семена разбросанных стручков. У
нас уже не было сомнений, что они переносили семена в укрытия,
предназначенные для их хранения. Мы никогда не пытались заглянуть
хотя бы в один из этих складов: слишком уж они были близко к
деревьям. Коль уж деревья решили оставить нас в покое, мы были рады
ответить им взаимностью.
	Тропа уходила все дальше, временами становясь едва заметной,
иногда расширяясь и отчетливо проступая на местности. Видимо, было
время, когда некоторые ее участки чаще использовались для
передвижения, чем другие.
	Путешествие не казалось нам тяжелым. По дороге нам так и не
встретилось ни одного разумного существа.
	Однажды мы пересекли то, что когда-то представляло собой
мощеную дорогу, теперь выщербленную, с торчащим лишь кое-где
булыжником. Остатки мостовой были частью очень сильно разбиты,
частью выворочены из земли. Однако даже вынутый булыжник был
аккуратно, почти под правильным углом, поставлен в местах
пересечения с тропой. В любом из двух направлений, куда тянулась
дорога, прямой стрелой, без единого намека на поворот, рассекавшая
равнину, открывалась далекая перспектива.
	Мы провели совет, решая, куда идти. Дорога выглядела более
привлекательной и по всем признакам могла показаться более важной,
чем тропа, по которой мы шли. Века назад она, должно быть, соединяла
два значительных объекта, в то время как тропа петляла по местности и,
очевидно, была проложена как придется, без разумного вмешательства.
Но в то же время она, несомненно, несла в себе следы древнего, хорошо
исхоженного пути. Дорога же таких следов не имела. Она, похоже, все
еще продолжала существовать только потому, что не прошло
достаточно времени, чтобы окончательно стереть ее с лица земли. Более
того, тропа шла в северном направлении, а именно на севере, как нам
дали понять, можно было найти кентавров. Дорога же пролегала с
запада на восток. И еще: тропа, безусловно, была древнее дороги,
каждый ее участок нес на себе неуловимый налет далекого прошлого. В
местах, где ее делали непро