лжен
переходить в третью.
	- Послушай, - сказал я, - ты ведь без устали говоришь о своих
многочисленных сущностях еще со времени нашей первой встречи.
	- Должен пройти три фазы, - торжественно заявил Свистун, -
сначала первую, потом вторую, а затем третью.
	- Постой-ка, вот оно что, - догадался я, - ты трансформируешься,
как бабочка. От гусеницы к кокону, а затем уже превращаешься в
бабочку...
	- Ничего не знаю ни о каких бабочках.
	- Но за свою жизнь ты ведь успеваешь побывать в трех состояниях?
	- Вторая стадия должна была продолжаться несколько дольше, - с
грустью промолвил Свистун, - если бы мне не пришлось на время
перейти в свою третью сущность, чтобы ты смог разглядеть, что же в
действительности представляет собой этот ваш Лоуренс Найт.
	- Свистун, - сказал я, - мне очень жаль.
	- Не стоит огорчаться, - ответил Свистун. - Третья сущность - это
прекрасно. Она желанна. Великое счастье предвкушать ее наступление.
	- Ну ладно, черт с тобой, - сказал я, - если так надо, то переходи в
свое третье состояние. Я не обижаюсь.
	- Мое третье я - за пределами этого мира, - прогудел Свистун. - Это
не здесь. Это - вовне. Не знаю, как объяснить. Очень грустно, Майк.
Жалко себя, жалко тебя. Очень жаль, что мы расстаемся. Ты дал мне
свою жизнь, а я дал тебе свою жизнь. Мы прошли вместе по трудному
пути. Нам не нужно было слов, чтобы разговаривать. Охотно бы
разделил свою третью жизнь с тобой, но это невозможно.
	Я сделал шаг вперед и встал на колени. Мои руки потянулись к
нему, а его короткие щупальца обвили их и сомкнулись в крепком
пожатии. И в этот момент, когда мои руки и его конечности сомкнулись,
я знал, что рядом друг. На какое-то время я словно погрузился в бездну
его существа, а в моем сознании замелькали мириады его мыслей,
воспоминаний, надежд, зазвенели мелодии его мечтаний, открылись
тайны его души, цель его жизни (хотя я не уверен, что действительно ее
уловил), передо мной раскрылась невероятная, потрясающая и почти не
поддающаяся постижению структура общества, в котором он жил;
проявилась затейливая радужная гамма фантастических нравов этого
общества. В мой разум ворвался стремительный поток, наводнивший его
бурлящим морем информации и чувств - яростью, счастьем и восторгом.
	Все это длилось лишь один миг, и вдруг все пропало - и крепкое
рукопожатие, и сам Свистун, Только я продолжал стоять на коленях с
протянутыми вперед руками. Голову болезненно сжимало леденящим
обручем, и я почувствовал, как по лбу скатилась капля холодного пота;
никогда, сколько я себя помню, не был я так близок к небытию - но все
же остался по эту черту жизни и сохранил человеческий облик. Я
чувствовал свое существование каждой клеточкой тела, гораздо острее и
глубже, чем когда-либо раньше, я впервые отчетливо осознавал свою
неповторимую человеческую сущность. Но теперь я почему-то не мог
вспомнить, где я был и что я видел, так как за короткий миг этого
духовного сеанса связи я успел побывать в неисчислимом количестве
мест. Мне не удавалось воскресить в памяти хоть одно из них - я не
успевал осмыслить того, что стало доступным моим органам чувств. В
этот миг я как будто воспарил над неизведанным миром, а мой разум
выполнял роль наблюдателя, мгновенно впитывая в себя новые, доселе
недоступные впечатления, которые не мог сразу переварить.
	Я не знаю, как долго длился этот сеанс, может быть, какую-то
долю секунды, хотя мне показалось, что гораздо дольше, - а затем
неожиданно, словно ощутив резкий удар, который испытывает
парашютист во время раскрытия парашюта после затяжного прыжка, - я
вдруг очнулся и пришел в себя: перед моими глазами вновь была
небесная голубизна и фигура сумасшедшего робота, застывшего по
стойке "смирно" возле потухшего костра.
	Я с трудом встал на ноги и огляделся, пытаясь восстановить в
памяти картины и явления, только что заполнявшие мое сознание, но
тщетно: все открывшееся мне, вплоть до самой ничтожной детали, было
начисто стерто возвратной волной реального мира, вытеснено моим
человеческим я. Так приливная волна вмиг слизывает замысловатый
рисунок на песке. Но я понимал, что открывшееся мне не ушло, я
ощущал его присутствие под плотным покровом вернувшегося ко мне
человеческого сознания.
	Оглушенный, я стоял, размышляя, была ли эта потеря памяти
защитной реакцией организма, блокировавшего переданную Свистуном
информацию, чтобы предохранить меня от умопомешательства. И еще я
гадал о том, какие тайны канули в глубины моего подсознания, - видит
Бог, я был уверен, что в них нет ничего опасного и ничего, что мне
запрещалось знать.
	Я склонился над костром, присев на корточки. Разворошив золу
палкой, я наконец добрался до тлеющих в глубине углей. Аккуратно
положив на них сухие щепки, я дождался, когда над костром снова,
вздрагивая на ветру, заструилась бледная лента дыма, и на дровах
заплясал веселый язычок пламени.
	Сжавшись в комок, я молча сидел, глядел на огонь и подбрасывал
в костер щепки - медленно возвращал его к жизни. В моих силах вернуть
жизнь костру, подумал я, но в остальном я бессилен. Прошедшая ночь
унесла с собой всех, кроме меня и неуклюжего робота. Все пришло к
логическому концу. Из пяти разумных существ - четырех людей и одного
инопланетянина остался один, им оказался я. Я уже был близок к тому,
чтобы распустить нюни и пожалеть себя, но быстро преодолел минутную
слабость. Черт побери, ведь бывал же я и до этого в переделках. И в
одиночестве мне не впервые оставаться, если уж по правде сказать, то
почти всегда я и был один. Так что в этом для меня нет ничего нового.
Джордж и Тэкк сгинули, и я о них не плакал, они просто не заслуживали
ни единой слезы. Свистун ушел, вот уж действительно о ком стоит
пожалеть, хотя в этой истории скорее пожалеть следует меня, так как он
трансформировался, приняв более совершенную форму, перешел на
новый высший уровень развития. Единственная родственная душа,
человек, по-настоящему дорогой мне - Сара, ну что ж, она, как и
Свистун, ушла в свой мир, о котором всегда мечтала.
	Особенно убивала меня догадка, что Джордж и Тэкк тоже где-то
нашли то, чего искали, свой идеал. Для всех нашлось место для всех,
кроме меня.
	Но что же все-таки будет с Сарой, спрашивал я себя. Конечно,
можно пойти в долину и выгнать ее оттуда пинками. Или можно
переждать, пока она одумается, обретет чувство реальности и вернется
сама (что, по моему убеждению, было совершенно невозможно, так как
добровольно она никогда не вернется). Или можно, не мудрствуя лукаво,
послать все к черту и пойти назад, взяв курс на город.
	Споря сам с собой, я пытался убедить себя, что, избрав последний
вариант, я поступлю правильно и не буду впоследствии испытывать
угрызений совести. Конечно, я мог плюнуть и снять с себя всякую
ответственность. Ведь я выполнил все условия контракта. И, что
говорить, результат получился гораздо более впечатляющим, чем я мог
представить, и превосходил мои самые оптимистические прогнозы. В
конечном итоге, вся наша авантюра обернулась даже не погоней за
мифической жар-птицей: Лоуренс Арлен Найт оказался реальным
живым человеком, а не призраком; реальным оказался и изображенный в
его романах галактический рай. Все оказались правы - неправ был
только я один. Я ошибался и, вероятно, поэтому мне и приходится
теперь сидеть у разбитого корыта, в одиночестве, не зная, куда податься
и чего искать.
	Послышалось звяканье металла и, подняв голову, я с удивлением
обнаружил, что Роско пристраивается поближе ко мне, словно желая
разделить мое одиночество и составить мне компанию, заменив
ушедших товарищей.
	Устроившись поудобнее рядом с костром, Роско вытянул руку и
тщательно выровнял ладонью на земле небольшую площадку. Посреди
площадки оказался небольшой пучок оплавленной жаром костра травы.
Роско аккуратно выщипал его пальцами, а затем снова выровнял
поверхность, представлявшую собой смесь пыли и пепла.
	Я завороженно наблюдал за ним, гадая, какой фортель он на этот
раз выкинет. Задавать вопросы было бессмысленно: разравнивая землю,
Роско продолжал нашептывать себе под нос несвязную тарабарщину.
	Указательным пальцем он осторожно прочертил в пыли угловатую
линию, а затем добавил к ней несколько непонятных значков. Возможно,
он рисовал и не такую уж чепуху, но разобраться в ней было трудно.
Приглядевшись, я стал догадываться, что он пишет какую-то
математическую или химическую формулу ее смысл казался совершенно
неуловимым, но часть символов мне была знакома по статьям из
научных журналов, которые я иногда просматривал на досуге.
	Наконец я не вытерпел и заорал на него:
	- Черт возьми, что это значит?
	- Это, - отозвался он, - лето, где-то, вето, нетто, спето.
	И вдруг он заговорил уже не в рифму. Но все равно, как мне
показалось, без малейшего проблеска связной мысли.
	- Функция валентных волновых связей идентична функциям,
производимым ассиметричными пространственными волнами; функции
симметричных временных волн - функциям временных промежутков
равно ассиметричных и симметричных волновых функций...
	- Да помолчи хоть минутку, будь ты неладен, - рявкнул я на него. -
Что, черт возьми, происходит, то ты квакаешь, как лягушка, то вдруг
читаешь лекции, как проф...
	- Проф, - сияя от счастья, радостно задолдонил Роско, - кров, плов,
клев...
	И снова он начал выводить знаки в пыли. Он писал уверенно, не
испытывая даже секундного замешательства, будто достоверно знал, что
он делает и что все эти формулы обозначают. Он полностью заполнил
знаками выровненный им участок, тщательно стер написанное, вторично
выровняв площадку, и снова продолжил писать с тем же усердием.
	Затаив дыхание, я следил за его движениями, сетуя, что не могу
ничего понять. Все же, несмотря на кажущуюся комичность его
поведения, я догадывался: за его усилиями стоит что-то действительно
важное.
	И вдруг он застыл, его палец уткнулся в песок, больше не выводя
знаков.
	- Пэйнт, - промолвил он.
	Я уже ожидал услышать привычный набор соответствующих
рифм, но, к моему удивлению, его не последовало.
	- Пэйнт, - повторил Роско.
	Я вскочил на ноги, и Роско, поднявшись, встал рядом со мной.
	Пэйнт резво сбегал вниз по тропе, выделывая на ходу грациозные
па. Он был один, без Сары. Покачиваясь на полозьях, он остановился
перед нами.
	- Босс, - заявил Пэйнт, - докладываю о возвращении и готовности к
исполнению новых приказов. Хозяйка велела мне поторопиться. Она
велела попрощаться с вами от своего имени и еще передать, чтобы
Господь хранил и благословил вас. Смысл сего высказывания не
доступен моему скудному уму. Она также сказала, что надеется на ваше
благополучное возвращение на Землю. Простите за глупый вопрос, сэр,
но мне не понятно, что такое Земля?
	- Земля - это родная планета нашей с Сарой расы, - ответил я.
	- Прошу вас, досточтимый сэр, не окажете ли вы мне честь взять с
собой на Землю меня.
	Я недоуменно покачал головой.
	- Что тебе нужно на Земле?
	- Мне нужны вы, сэр, - торжественно заявил Пэйнт. - Человек,
способный на сострадание. Вы не бросили меня в минуту опасности. Вы
пришли на страшное место и не позволили себе поддаться испугу. Вы
оказались настолько любезны, что вызволили меня из досадной и
позорной западни, в которой я оказался. Теперь ничто меня не заставит
добровольно расстаться с вами.
	- Спасибо за лестную оценку, Пэйнт, - поблагодарил я.
	- Тогда, если вы позволите, я буду сопровождать вас на всем пути к
Земле.
	- Нет, этого я позволить не могу.
	- Но вы же ведь говорили, благородный сэр...
	- У меня на тебя другие планы.
	- Я с готовностью выполню любые ваши пожелания, чтобы
отблагодарить за мое спасение, но, добрый человек, мне так хочется
полететь на Землю с вами.
	- Ты должен вернуться назад, - твердо сказал я, - и дождаться Сару.
	- Но ведь она ясно сказала: прощайте. Она сказала то, что думала.
	- Ты будешь ее ждать, - отрезал я. - Я не хочу, чтобы она вернулась
из долины и не нашла никого, кто бы помог ей на обратном пути.
	- Неужели вы думаете, что она вернется?
	- Не знаю.
	- Но я все равно должен ее ждать?
	- Совершенно верно, - сказал я.
	- Вот я буду ждать, - захныкал Пэйнт. - Вы улетите на Землю. А я
все буду ждать и ждать ее. Может быть, ждать вечно. Если вам,
добрейшему из живых существ, так хочется, чтобы она вернулась, почему
бы не пойти в долину и не попробовать ее уговорить...
	- Да не могу я этого сделать, - взорвался я. - Какой бы дурой она ни
была, она тоже должна воспользоваться своим шансом. Как Джордж и
Тэкк.
	Я сам был удивлен больше всех, что набрался смелости такое
сказать. Необходимо было решение. Требовалось принять решение. И
вот, наконец, оно пришло - без размышлений, без колебаний, - это был
выход, продиктованный не логикой, а пришедший по наитию. Словно не
я, а кто-то другой, наперекор моей воле принял это решение за меня.
Может быть, это сделал Свистун. Подумав о нем, я сразу вспомнил, как
он настойчиво уговаривал меня не вмешиваться, умолял не холить в
долину, чтобы вызволить оттуда Сару, когда я заявил о своем
намерении. Обескураженный этим, я размышлял: сколько же от себя
оставил во мне Свистун перед исчезновением. Я снова попытался
восстановить в памяти то, что со мной происходило, когда мои руки
были сомкнуты с его щупальцами, но так и не смог вспомнить: мои
впечатления были погребены в бездне подсознания, в глубинах,
недоступных человеческой воле.
	- В таком случае я возвращаюсь, - вздохнул Пэйнт, -
преисполненный грусти, но покорный. Хоть здесь и не Земля, но все же и
не ужасное ущелье.
	Он уже развернулся, чтобы уйти, но я остановил его. Я взял
винтовку и патронташ и привязал их к седлу.
	- Оружие она оставила вам, - запротестовал Пэйнт. - Ей оно не
нужно.
	- Если она вернется, оружие ей пригодится, - ответил я.
	- Она никогда не вернется, - объявил Пэйнт. - И вы знаете, что она
не вернется. Ее глаза так сверкали, когда она проходила через ворота.
	Мне нечего было ему сказать. Я молча стоял и наблюдал, как он
развернулся и неторопливо зарысил по тропе, стараясь не забегать
слишком далеко, чтобы услышать, если я позову его назад, вдруг
передумав.
	Но я не передумал.



	23.

	Этим вечером, устроившись у костра, я вскрыл шкатулку, которую
прихватил со стола в халупе Найта.
	Я шел весь день, и каждый мой шаг сопровождало неприятное
чувство чьего-то присутствия, причем этот некто уговаривал меня
повернуть назад, и его беззвучный зов был так настойчив, что я ни на
минуту не усомнился в реальности существования силы, пытающейся
заставить меня вернуться. В постоянном противоборстве с этой силой я
старался понять, кто же за ней стоит (причем у меня не было и тени
сомнения - это был именно кто-то, а не что-то). Может быть, это была
Сара - чувство, что я должен как-то ей помочь по-прежнему не оставляло
меня, хотя максимум, что я мог для нее сделать - это попытаться
дождаться ее возвращения. Наверное, все же это были угрызения совести,
вызванные мыслью, что я бросил ее, хотя, разумеется, и это было
совершенно очевидно, я ее не бросил, также, как раньше мы не бросили
ни Джорджа, ни Тэкка. Тем не менее я был уверен, что обманул ее
ожидания и в определенном смысле изменил ей.
	По правде говоря, мне уже давно приходило в голову, что она не
поверила нашим со Свистуном рассказам о том, как выглядит
заколдованная долина в реальности. Но я должен был найти способ
убедить ее и заставить поверить в правдивость наших слов - эта мысль
беспрерывно сверлила мой мозг. Ее возвращение в долину я мог вполне
понять - если кому-то посчастливится оказаться по ту сторону врат рая,
то он уже ни за что добровольно не согласится вернуться в грешный мир.
Единственное, чего я не мог понять - как она могла упрямо не
признавать иллюзорность своих идеалов перед лицом неопровержимых
фактов.
	Или все это были проделки Свистуна, манипулировавшего
изнутри моим сознанием? Может быть, что-то скрывалось в глубинах
моего разума, нечто, имплантированное туда Свистуном в те несколько
мимолетных мгновений нашего последнего контакта и заставлявшее
меня, словно марионетку в кукольном театре, подчиняться чьей-то
посторонней воле? Я попытался еще раз воскресить в памяти хоть какой-
то ничтожный эпизод нашего контакта со Свистуном, отыскать
малейшую зацепку, но и это усилие оказалось тщетным.
	Или, может быть, все дело в Пэйнте? Ведь я сыграл с ним злую
шутку, поставив задачу, которую не мог, точнее, не хотел выполнить
сам. Наверное, думал я, нужно вернуться и сказать, что я освобождаю его
от ответственности, которую на него возложил. Я старался избавиться от
неприятных мыслей, связанных с Пэйнтом, но у меня постоянно
возникала перед глазами картина, на которой Пэйнт по прошествии
тысячи (или даже миллиона) лет, если, конечно, он был способен столько
прожить, все еще стоит, как стойкий оловянный солдатик, на страже
перед фасадом классического дворца, терпеливо ожидая того, чему уже
никогда не суждено произойти; стоит непреклонно, верный слову,
данному столетия назад, послушный приказу, неосторожно
сорвавшемуся с губ жестокого человека, который сам уже давно
превратился в прах.
	Угнетенный этими размышлениями, я плелся вниз по тропе. Если
посмотреть на нас со стороны, то, вероятно, мы с Роско представляли
довольно чудную пару: идущий впереди человек с мечом на поясе и
щитом в руках и покорно следующий за ним, увешанный рюкзаками и
бормочущий себе под нос робот.
	Когда мы собрались расположиться на ночлег и я подвел итоги
дня, оказалось, что за сутки мы сделали приличный переход. Роясь в
рюкзаке, чтобы найти что-нибудь на ужин, я и наткнулся на эту
шкатулку, взятую со стола Найта. Я отложил ее в сторону, решив
разобраться с ее содержимым после еды. Роско натаскал дров, а я развел
костер и приготовил поесть. Пока я ел, этот безмозглый болван
расхаживал по ту сторону костра и разговаривал сам с собой, - причем,
на этот раз не выдавая, как автомат, рифмованные очереди и не извергая
математический бред.
	- Одно твое око сотворено, - велиречиво провозгласил Роско, -
дабы прозревать красоту мироздания. Единственным своим оком солнце
зрит мир сущий.
	Я удивленно уставился на него, недоумевая, считать ли это
признаками просветления ума, или он уже окончательно свихнулся.
	- Роско, - сказал я осторожно, стараясь не смутить его только что
проснувшийся разум.
	И вдруг он произнес:
			~Они покорны могут быть,
			Такой удел им предрешен,
			Молчи, улышав плач души,
			Огнем несчастий обожжен.
			И как ни горек крестный путь,
			Тебе отмеренный судьбой,
			Смирись, терпи и не забудь,
			Как он ни тяжек, - но он твой.~
	- Господи, не хватало еще поэзии, - возопил я. - Стихи, Боже
милостивый! Как будто не достаточно дурацких рифм и формул...
	А тем временем Роско, проворно перебирая ногами и громыхая
металлическими конечностями, отплясывал задорную джигу, напевая:
			~На сковороде сгорел каплун,
			А хряк сорвался с вертела,
			Двенадцать раз ударил гонг часов,
			А милочка моя лишь раз мне поддала.
			Она так распалилась оттого,
			Что холодно жаркое на плите,
			А холодно жаркое на плите
			Из-за того, что дома не был я.
			А не явился я домой в тот день
			Лишь потому, что брюхо разорвал,
			А брюхо прохудилося мое
			Из-за того, что в пост скоромного поел...~
	Он замер, не закончив очередного па, и восторженно уставился на
меня: "Пост, рост, тост, прост..."
	В его случае этот переход можно было считать возвратом к норме.
	Он опустился на корточки подле костра, уже не разговаривая со
мной, а бормоча что-то себе под нос.
	Сумерки сгустились, и галактика вновь расцвела на небе во всем
своем великолепии. Сначала проявилась ее сердцевина, нависшая над
горизонтом на востоке, затем, когда вечерние сумерки стали наливаться
чернотой, прорезалась тончайшая паутина спиральных щупалец,
сначала похожая на серебристый туман, а затем все более и более
разгоравшаяся огнем. Легкий ветерок что-то нашептывал у нас над
головами, и прямой столб дыма, поднимавшийся вертикально над
нашим костром, достигнув воздушного потока, ломался