. Из открытого окна 
слабо донесся взволнованный голос комментатора последних известий, но 
слов я не разобрал. 
	Хайрама нигде не было видно. 
	Я выпрямился и медленно стал спускаться дальше. Вот и сад, 
теперь напрямик. Впереди уже темнеют старые теплицы и знакомый вяз на 
углу, тот самый, что поднялся из давнего тоненького побега. 
	Я дошел до теплиц, остановился на минуту - проверить напоследок, 
не крадется ли за мною Хайрам,- и двинулся было дальше. Но тут я 
услышал голос, он позвал меня - и я оцепенел. 
	Оцепенел, прирос к земле... но ведь я не слышал ни звука! 
	~Брэдшоу Картер~, - вновь позвал беззвучный голос. 
	И - аромат Лиловости... может быть, даже не аромат, скорее 
ощущение. Воздух полон им - и вдруг резко, отчетливо вспоминается: так 
было там, у шалаша Таппера Тайлера, когда Нечто ждало на склоне холма 
и потом проводило меня домой, на Землю. 
	- Я слышу,- отозвался я.- Где ты? 
	Вяз у теплиц словно бы качнулся, хотя ветерок чуть дышал - где 
ему было качнуть такое дерево. 
	~Я здесь~, - сказал вяз. ~Я здесь давно, долгие годы. Я всегда ждал 
этой минуты, ждал, когда смогу с тобой заговорить.~ 
	- Ты знаешь? - спросил я. 
	Глупо спрашивать, конечно же он знает - и о бомбе, и обо всем... 
	~Мы знаем~, - сказал вяз, ~но отчаянию нет места~. 
	- Нет места? - растерянно переспросил я. 
	~Если мы потерпим неудачу на этот раз, мы попробуем снова. 
Возможно, в другом мире. Или, может быть, придется подождать, чтобы 
ради... как это называется?~ 
	- Радиация, вот как это называется,- подсказал я. 
	~Подождать, чтобы радиация рассеялась~. 
	- На это уйдут годы. 
	~У нас есть годы,~ был ответ. ~У нас есть время, сколько угодно. 
Нам нет конца. И времени нет конца.~ 
	- А для нас время кончается,- сказал я, и меня захлестнула горькая 
жалость ко всем людям на свете и сильней всего - к самому себе.- И для 
меня наступает конец. 
	~Да, мы знаем~, сказала Лиловость. ~Мы очень о вас сожалеем.~ 
	Вот когда пора просить помощи! Пора объяснить, что мы попали в 
беду не по своей воле и не по своей вине - пусть же нас выручают те, кто 
нас до этого довел! 
	Так я и хотел сказать, но слова не шли с языка. Не мог я 
признаться этому чужому, неведомому, в нашей совершенной 
беспомощности. 
	Наверно, это просто гордость и упрямство. Но лишь когда я 
попытался заговорить и убедился, что язык не слушается, лишь тогда я 
открыл в себе эту гордость и упрямство. 
	јМы очень о вас сожалеемЅ,- сказал вяз. Но и жалеть можно по-
разному. Что это - подлинная, искренняя скорбь или так только, 
мимолетная, из чувства долга, жалость того, кто бессмертен, к бренной 
дрожащей твари в ее смертный час? 
	От меня останутся кости и тлен, а потом не станет ни костей, ни 
тлена, лишь забвение и прах,- а Цветы будут жить и жить вовеки веков. 
	Так вот, нам, кто обратится в тлен и прах, куда важней обладать 
этой упрямой гордостью, чем другим - сильным и уверенным. Она - 
единственное, что у нас есть, и только она одна нам опора. 
	Лиловость... а что же такое Лиловость? Не просто цвет, нечто 
большее. Быть может, дыхание бессмертия, дух невообразимого 
равнодушия: бессмертный не может себе позволить о ком-то тревожиться, к 
кому-то привязаться, ибо все преходящи, все живут лишь краткий миг, а 
бессмертный идет своей дорогой, в будущее без конца, без предела,- там 
встретятся новые твари, новые мимолетные жизни, и о них тоже не стоит 
тревожиться. 
	А ведь это - одиночество, вдруг понял я, безмерное, неизбывное 
одиночество,- людям никогда не придется изведать такое... 
	Безнадежное одиночество, ледяной, неумолимый холод... во мне 
вдруг шевельнулась жалость. Как-то странно жалеть дерево. Но нет, не 
дерево мне жаль и не те лиловые цветы, а неведомое. Нечто, которое 
провожало меня из чужого мира, которое и сейчас здесь, со мной... жаль 
живую мыслящую материю - такую же, из какой создан и я. 
	- Я тоже сожалею о тебе,- сказал я и, еще не досказав, опомнился: 
оно не поймет моей жалости, как не поняло бы и гордости, если бы узнало о 
ней. 
	Из-за поворота улицы, идущей по бровке холма, на бешеной 
скорости вылетела машина, яркий свет фар хлестнул по теплицам. Я 
отпрянул, но фары погасли, еще не настигнув меня. 
	Во тьме кто-то позвал меня по имени - чуть слышно и, кажется, 
пугливо. 
	Из-за угла, не замедляя скорости, вывернулась еще машина, ее 
занесло на повороте, взвизгнули шины. Первый автомобиль круто 
затормозил и, содрогнувшись, замер возле моего дома. 
	- Брэд,- снова чуть слышно, пугливо позвали из темноты.- Где ты, 
Брэд? 
	- Нэнси?! Я здесь. Нэнси. 
	Что-то случилось, что-то очень скверное. Голос у нее точно 
натянутая до отказа струна, точно пробивается он сквозь густой туман 
охватившего ее ужаса. Что-то неладно, иначе не мчались бы так неистово к 
моему дому эти машины. 
	- Мне послышалось, ты с кем-то разговариваешь,- сказала Нэнси.- 
Но тебя нигде не было видно. Я и в комнатах искала, и... 
	Из-за дома выбежал человек - черный силуэт на миг четко 
обрисовался в свете уличного фонаря. Там, за домом, были еще люди - 
слышался топот бегущих, злобное бормотанье. 
	- Брэд,- опять сказала Нэнси. 
	- Тише,- предостерег я.- Что-то неладно. 
	Наконец-то я ее увидел. Спотыкаясь в темноте, она шла ко мне. 
	Возле дома кто-то заорал: 
	- Эй, Картер! Мы же знаем, ты у себя! Выходи, не то мы сами тебя 
вытащим! 
	Я бегом кинулся к Нэнси и обнял ее. Она вся дрожала. 
	- Там целая орава,- сказала она. 
	- Хайрам со своей шатией,- сказал я сквозь зубы. 
	Зазвенело разбитое стекло, в ночное небо взметнулся длинный язык 
огня. 
	- Ага, черт подери! - злорадно крикнул кто-то.- Может, теперь ты 
вылезешь? 
	- Беги,- велел я Нэнси.- Наверх. Спрячься за деревьями. 
	- Я от Шкалика,- зашептала она.- Я его видела, он послал меня за 
тобой. 
	В доме вдруг разгорелось яркое пламя. Окна столовой вспыхнули, 
как глаза разъяренного зверя. В отсветах пожара бессмысленно, неистово 
приплясывали и вопили черные фигуры. 
	Нэнси повернулась и побежала, я кинулся за нею, и тут позади, 
перекрывая разноголосицу горланящей толпы, рявкнул оглушительный бас: 
	- Вот он! В саду! 
	Что-то дало мне подножку, я споткнулся и с разбегу ухнул в 
долларовые кусты. Колючие ветки царапали лицо, цеплялись за одежду, с 
трудом я поднялся на ноги, огляделся. 
	Из отверстия в крыше, пробитого јмашиной времениЅ, 
взбесившимся фонтаном хлещет пламя. Все стихло, только рычит огонь, 
пожирая дом изнутри, вгрызаясь в балки и стены. 
	А люди молча бегут вниз, в сад. Доносится гулкий топот, тяжелое, 
прерывистое дыхание. 
	Наклоняюсь, шарю по земле - вот оно, то, обо что я споткнулся. 
Обломок деревянного бруса длиной фута в четыре, чуть подгнивший по 
краям, но еще крепкий. 
	Дубинка. И на том конец. Но пока меня прикончат, один из них 
тоже распрощается с жизнью... а может быть, и двое. 
	- Беги! - кричу я Нэнси, она где-то там, хоть ее и не видно. 
	Осталось одно, еще только одно я должен сделать. Разбить, этой 
дубиной башку Хайраму Мартину, пока меня не захлестнула толпа. 
	Вот они уже сбежали с холма, несутся по ровному месту, через сад. 
Впереди - Хайрам. Стою и жду с дубиной наготове; а Хайрам все ближе, на 
темном лице, точно белый шрам, блестят оскаленные зубы. 
	Надо метить между глаз, расколю ему башку пополам. А потом 
стукну и еще кого- нибудь... если успею. 
	Пожар разгорелся в полную силу, ведь дерево старое, сухое, даже и 
сюда пышет жаром. 
	А эти уже совсем близко... Я крепче сжал дубинку, занес повыше, 
жду. 
	Вдруг, в нескольких шагах от меня, они сбились, затоптались из 
месте... одни попятились, другие застыли, рты разинуты, глаза 
вытаращены, и в них - изумление, ужас. Уставились не на меня, а на что-то 
позади меня. 
	И вот - шарахнулись, бегут со всех ног обратно, вниз, и еще 
громче, чем рев огня, их отчаянный вой... словно мчится и ревет 
перепуганное насмерть стадо, гонимое степным пожаром. 
	Как ужаленный, оборачиваюсь... а, это те, из чужого мира! Черные 
тела поблескивают в дрожащих отсветах пожара, серебристые перья 
лохматых голов чуть колышутся на ветру. Они подходят ближе и щебечут, 
щебечут на своем непонятном, певучем языке. 
	Не терпится им, черт возьми! Слишком поторопились, лишь бы не 
упустить хоть единую предсмертную дрожь объятого ужасом клочка нашей 
Земли. 
	Не только сегодня - снова и снова вечерами они станут сюда 
приходить, станут возвращать послушное им время к этой роковой минуте. 
Нашлось еще одно место, где можно стоять и ждать, пока начнется 
зрелище, есть еще один призрачный дом, зияющий провалами окон, через 
которые можно заглянуть в безумие и ужас иного мира. 
	Они приближаются, а я стою и жду, сжимая дубину, и вдруг опять - 
дыхание Лиловости и знакомый неслышный голос. 
	~Назад,~ говорит голос. ~Назад. Вы пришли слишком рано. Этот 
мир не открыт.~ 
	Издали кто-то зовет, но ничего не различить а грохоте и треске 
пожара, в звонком, взволнованном певучем щебете этих беззаботных 
вампиров, проскользнувших к нам из лиловой страны Таппера Тайлера. 
	~Идите назад,~ повторил вяз, неслышные слова хлестнули, как 
взмах бича. 
	И они ушли - исчезли, растворились в непостижимой тьме, во 
мраке более густом и черном, чем сама ночь. 
	Вяз, который разговаривает... а сколько еще есть говорящих 
деревьев? Много ли здесь осталось от Милвила? Сколько уже принадлежит 
другому, лиловому миру? Я поднимаю голову, смотрю на вершины 
деревьев, стеной окружающих сад,- призрачные тени в темном небе, они 
трепещут под дуновением странного ветра, что веет неведомо откуда. 
Трепещут на ветру... а быть может, тоже говорят о чем-то?. Кто они - 
прежние земные деревья, бессловесные и неразумные, или совсем иные 
деревья, порождение иной Земли? 
	Никогда мы этого не узнаем, а может, это и не важно, ведь с самого 
начала нам не на что было надеяться. Мы еще не вышли на ринг, а нас уже 
положили на обе лопатки. Все потеряно для нас давным-давно, в тот 
далекий день, когда мой отец принес домой охапку лиловых цветов. 
	Опять издали кто-то кричит, зовет меня по имени. 
	Бросаю свое оружие, иду через сад. Кому я понадобился? 
	Это не Нэнси, но голос знакомый. 
	А вот и Нэнси сбегает с холма. 
	- Скорей, Брэд! 
	- Где ты была? Что еще случилось? 
	- Там Шкалик Грант. Я ведь говорила, тебя ищет Шкалик. Он ждет 
у барьера. Он как- то проскользнул мимо часовых. Ему непременно надо с 
тобой повидаться... 
	- Так ведь Шкалик... 
	- Он здесь. И требует тебя. Говорит, больше никто не годится. 
	Она повернулась и почти побежала наверх. я тяжело поплелся за 
нею. Через двор доктора Фабиана, потом через улицу, а там еще один двор 
и... ну, конечно, здесь, прямо перед нами. проходит барьер. 
	По ту сторону с земли поднимается коренастый гном. 
	- Это ты, паренек? - слышу я. 
	Сажусь на корточки перед самым барьером и во все глаза смотрю 
на Шкалика 
	- Ну да, я... а ты как же... 
	- Об этом после. Некогда. Часовые знают, что я пролез сквозь 
оцепление. Меня ищут. 
	- Чего ты хочешь? 
	- Не я. Все. И ты. Всем это нужно. Вы здорово влипли. 
	- Все здорово влипли. 
	- Я про то и говорю. Одному болвану в Пентагоне приспичило 
сбросить бомбу. Я, когда сюда пробирался, слышал, в какой-то машине 
радио трепало всякую чушь. Краем уха кой-что поймал. 
	- Так,- говорю я.- Стало быть, человечеству крышка. 
	- Нет, не крышка! - сердито возражает Шкалик.- Есть выход. Если 
только в Вашингтоне поймут, если... 
	- Если ты знаешь выход, чего ж ты тратил время, искал меня? 
Сказал бы там... 
	- Кому? Да разве мне поверят? Кто я такой? Дрянь,забулдыга и 
пьяница,да еще из больницы сбежал... 
	- Ладно,- говорю я,- ладно. 
	- А вот ты им растолкуешь, ты вроде как посол, что ли, доверенное 
лицо. Тебя кто-нибудь да выслушает. Свяжись там с кем- нибудь, и тебя 
послушают. 
	- Если есть что слушать. 
	- Есть что слушать! - говорит Шкалик.- У нас есть кое-что такое, 
чего тем чужакам не хватает. И только мы одни можем им это дать. 
	- Дать? - кричу я.- Все, что им надо, они у нас и так отберут. 
	- Нет, это они так сами взять не могут,- возражает Шкалик. 
	Я качаю головой. 
	- Что-то слишком просто у тебя получается. Ведь они уже 
подцепили нас на крючок. Люди только того и хотят, чтоб они к нам 
пришли, да если бы и не хотели, они все равно придут. Они угодили в наше 
самое уязвимое место... 
	- У Цветов тоже есть уязвимое место,- говорит Шкалик. 
	- Не смеши меня. 
	- Ты просто обалдел и уже не соображаешь. 
	- Какой ты догадливый, черт подери! 
	Еще бы не обалдеть. Весь мир летит в тартарары. Над Милвилом 
нависла ядерная смерть, уже и так все с ума посходили, а теперь Хайрам 
расскажет о том, что видел у меня в саду, и народ окончательно взбесится. 
Хайрам и его шайка дотла сожгли мой дом, я остался без крова... да и все 
человечество осталось без крова, вся Земля перестала быть для нас родным 
домом. Отныне она всего лишь еще одно звено в длинной, нескончаемой 
цепи миров, подвластных иной форме жизни, и эту чужую жизнь людям не 
одолеть. 
	- Эти Цветы - очень древняя раса,- объясняет Шкалик.- Даже и не 
знаю, какая древняя. Может, им миллиард лет, а может, и два миллиарда, 
неизвестно. Сколько миров они прошли, сколько всяких народов видели - 
не просто живых, а разумных. И со всеми они поладили, со всеми 
сработались и действуют заодно. Но ни разу ни одно племя их не 
полюбило. Никто не выращивал их у себя в саду, никто и не думал их 
холить и нежить только за то, что они красивые... 
	- Да ты спятил! - ору я.- Вконец рехнулся! 
	- Брэд,- задохнувшись от волнения, говорит Нэнси, - а может быть, 
он прав? Ведь только за последние две тысячи лет или около того люди 
научились чувствовать красоту, увидели прекрасное в природе. Пещерному 
человеку и в голову не приходило, что цветок - это красиво... 
	- Верно,- кивает Шкалик.- Больше ни одно живое существо, ни 
одно племя не додумалось до такого понятия - красота. Только у нас на 
Земле человек возьмет, выкопает где-то в лесу несколько цветочков и 
притащит к себе домой, и ходит за ними, как за малыми детьми, ради 
ихней красоты... а до той минуты Цветы и сами не знали, что они красивые. 
Прежде их никто не любил и никто о них не заботился. Это вроде как 
женщина и мила, и хороша, а только покуда ей кто- нибудь не сказал,- моя, 
какая ж ты красавица! - ей и невдомек. Или как сирота: все скитался по 
чужим, а потом вдруг нашел родной дом. 
	Как просто. Не может этого быть. Никогда ничто на свете не 
бывает так просто. И однако, если вдуматься, в этом есть смысл. Кажется, 
только в этом сейчас и можно найти какой-то смысл... 
	- Цветы поставили нам условие,- говорит Шкалик.- Давайте и мы 
выставим условие. Дескать, милости просим к нам, а за это сколько-то из 
вас, какой-нибудь там процент, обязаны оставаться просто цветами. 
	- Чтобы люди у нас на Земле могли их разводить у себя в саду, и 
ухаживать за ними, и любоваться ими - вот такими, как они есть! - 
подхватывает Нэнси. 
	Шкалик тихонько усмехается: 
	- У меня уж это все думано- передумало. Эту статью договора я и 
сам мог бы написать. 
	Неужели это и есть выход? Неужели получится? 
	Конечно, получится! 
	Стать любимцами другого народа, ощутить его заботу и нежность - 
да ведь это привяжет к нам пришельцев узами столь же прочными, как нас 
к ним - благодарность за то, что с войной покончено навсегда. 
	Это будут узы несколько иные, но столь же прочные, как те, что 
соединяют человека и собаку. А нам только того и надо: теперь у нас будет 
вдоволь времени - и мы научимся жить и работать дружно. 
	Нам незачем будет бояться Цветов, ведь это нас они искали, сами 
того не зная, не понимая, чего ищут, даже не подозревая, что существует на 
свете то, чем мы можем их одарить. 
	- это нечто новое,- говорю я. 
	- Верно, новое,- соглашается Шкалик. 
	Да, это ново, непривычно. Так же ново и непривычно для Цветов, 
как для нас - их власть над временем. 
	- Ну как, берешься? - говорит Шкалик.- Не забудь, за мной гонится 
солдатня. Они знают, что я проскочил между постами, скоро они меня 
учуют. 
	Только сегодня утром представитель госдепартамента и сенатор 
толковали о длительных переговорах - лишь бы можно было начать 
переговоры. А генерал признавал один язык - язык силы. Меж тем ключ ко 
всему надо было искать в том, что есть в нас самого мягкого, человечного,- 
в нашей любви к прекрасному. И отыскал этот ключ никакой не сенатор и 
не генерал, а ничем не примечательный житель заштатного городишки, 
всеми презираемый нищий забулдыга. 
	- Давай зови своих солдат, пускай тащат сюда телефон, - говорю я 
Шкалику.- Мне недосуг его разыскивать. 
	Первым делом надо добраться до сенатора Гиббса, а он поговорит с 
президентом. Потом поймаю Хигги Морриса, объясню, что к чему, и он 
поуспокоит милвилцев. 
	Но это короткая минута - моя, и я навсегда ее запомню: рядом - 
Нэнси, напротив, за барьером - старый нечестивец, верный друг, и я 
упиваюсь величием этого краткого мига. Ибо сейчас вся мощь истинной 
человечности (да, человечности, а не власти и положения в обществе!) 
пробуждается и прозревает грядущее - тот завтрашний день, когда 
неисчислимые и несхожие племена все вместе устремятся к несказанно 
славному и прекрасному будущему. 

Клиффорд Саймак. Все живое...
перевод с англ. - Н. Галь
Clifford Simak. All Flash is Grass.