ь - даже не думала о научной карьере.
   Он не был внутренне благороден,  как  отец,  и  не  имел  ни  малейшего
представления о чувстве юмора. Когда Элли называли дочерью  Стогтона,  она
приходила в ярость, и все знали об этом. Мать и отчим даже  не  предлагали
ей сменить фамилию на Стогтон: они предвидели, какой будет ее реакция.
   Но и в нем изредка находилось немного тепла  для  нее  -  как  тогда  в
больничной палате после удаления миндалин...  Он  принес  ей  великолепный
калейдоскоп.
   - А когда операция? - сонным голосом спросила она.
   - Уже сделали, - отвечал Стогтон. - Все в порядке.
   Элли не понравилось, что столько времени может незаметно  исчезнуть  из
памяти, и она винила в этом отчима, понимая, что это ребячество.
   Едва  ли  мать  могла  по-настоящему   полюбить   его,   это   казалось
невероятным; скорее она вышла за него от одиночества и слабости, ей  нужна
была чья-то поддержка. Элли поклялась, что  никогда  не  попадет  в  такую
зависимость. Отец умер, мать отдалилась  от  нее,  и  в  своем  доме  Элли
чувствовала себя так, словно она в  заточении  и  в  оковах.  Даже  Тинкой
назвать ее теперь некому.
   Она замыслила побег.
   "- Бриджпорт? - спросил я.
   - Камелот, - ответил он."



2. КОГЕРЕНТНЫЙ СВЕТ

                   С тех пор как впервые я обрела разум, склонность моя  к
                учению стала столь крепкой и  сильной,  что  ни  осуждение
                других людей... ни собственные ощущения не могли отвратить
                меня  от  следования   этому   естественному   побуждению,
                дарованному мне Богом. Он один знает почему. И  Он  знает,
                что я просила отнять у недостойной  этот  свет  понимания,
                оставив мне лишь столько,  сколько  нужно,  чтобы  творить
                волю Его. Ведь, как говорят  некоторые  люди,  все  прочее
                излишне  для  женщины.  Иные  же  утверждают,   что   свет
                понимания опасен для всех людей.
                     Хуана Инес де ла Крус. "Ответ епископу города Пуэбла"

                   Я  хочу  предложить   на   благосклонное   рассмотрение
                читателя доктрину, которая, боюсь, может показаться крайне
                парадоксальной  и  противоречивой.  Предлагаемая  доктрина
                такова:  не  следует  доверять  предположению,  если   нет
                никаких оснований считать его верным. Я  должен,  конечно,
                признать,  что,  если  подобная   идея   найдет   всеобщее
                применение, она полностью преобразует и нашу  общественную
                жизнь,  и  политическую  систему.  Они  сейчас   считаются
                безупречными, но изложенная мысль опровергает их.
                                    Бертран Рассел. "Скептические эссе", I

   В плоскости экватора бело-голубую  звезду  охватывало  огромное  кольцо
материи: скалы, металлы, лед и органика - все кружило  по  своим  орбитам.
Кольцо  было  краснее  снаружи,  а  возле  звезды  голубело.  Многогранник
размерам с мир скользнул  в  щель  между  кольцами  и  появился  с  другой
стороны. Там, внутри кольца, на него то и дело падали  тени  кувыркающихся
скал и ледяных глыб. Но теперь, когда траектория  вынесла  его  наружу,  к
противоположному  полюсу  звезды,  солнечный  свет  заиграл  на  миллионах
чашевидных выступов. Если бы вы глядели на них очень внимательно, то могли
бы  заметить,  как  одна  из  чаш  слегка  шевельнулась.  Но  радиоволн  -
импульсов, устремившихся в глубины космоса, вы бы не заметили.


   Для нас, людей - гостей Земли  временных  и  недолгих,  -  ночное  небо
всегда было другом и источником вдохновения. Звезды утешали.  Они  как  бы
доказывали, что небо  и  сотворено  было  лишь  для  блага  и  наставления
человечества. Эта полная патетики концепция  стала  общепринятой  во  всем
мире. Ни одна культура не обошла ее стороной. Люди видели в небесах дверь,
отворенную для религиозного чувства. Величие космоса и его  безграничность
повергали большую часть человечества в трепет, остальных же небо  подвигло
на самые экстравагантные полеты фантазии.
   Когда люди познакомились с истинными масштабами Вселенной, они  поняли,
что самые немыслимые фантазии человечества  в  действительности  ничто  по
сравнению с истинными размерами одной только галактики  Млечного  Пути,  и
приняли меры, чтобы их  потомки  попросту  не  смогли  бы  увидеть  звезд.
Миллионы лет люди ежедневно видели над собой извечный небесный  купол.  Но
лишь  в  последние  несколько  тысяч  лет  они  начали  строить  здания  и
съезжаться в города. А в последние  несколько  десятилетий  большая  часть
человечества совсем оставила сельскую жизнь.  Совершенствовалась  техника,
города  загрязняли  небо,  и  ночи  стали  беззвездными.  Новые  поколения
вырастали, не ведая неба, ошеломлявшего их предков, того самого небосвода,
что породил всю современную науку и технику. Пока  астрономия  вступала  в
свой золотой век, большая  часть  людей  отгородилась  от  неба,  даже  не
заметив этого, и такой космический изоляционизм закончился  лишь  на  заре
исследований космоса.


   Элли частенько глядела на Венеру и представляла  ее  подобной  Земле...
населенной растениями, животными и разумными существами. Только другими  -
не такими, как здесь. На окраине городка после заката она  вглядывалась  в
ночное небо, отыскивала на нем эту немигающую яркую точку. По сравнению  с
еще  освещенными  Солнцем  высокими   облаками   планета   казалась   чуть
желтоватой. Элли пыталась представить себе, что там  происходит.  Привстав
на цыпочки, она впивалась взглядом в светило. Иногда ей казалось -  и  она
верила в это, - что пелена желтоватых облаков на миг рассеялась и под  ней
бриллиантом вспыхивал огромный город.  Воздушные  автомобильчики  носились
среди хрустальных шпилей. Ей даже представлялось, что  она  заглядывает  в
один из автомобильчиков и видит кого-то из них. Или  ей  виделся  какой-то
юноша, который, привстав на цыпочки, смотрит на голубую звезду, горящую на
их небосводе, с мечтой о далеких  землянах.  С  этой  мечтой  было  трудно
бороться: вот она рядом - жаркая, тропическая планета,  кишащая  разумными
существами.
   Элли занялась зубрежкой, понимая, что это только  подобие  образования.
Так она получала лишь необходимый минимум знаний, чтобы не  отставать,  но
все свободное время посвящала иным занятиям. Дни и часы  она  проводила  в
грязной и тесной мастерской,  устроенной  в  те  времена,  когда  в  школе
"профессиональному  обучению"  уделялось  больше  времени,   чем   сейчас.
Профессиональное обучение в основном сводилось к  умению  работать  своими
руками. Там были токарные  и  сверлильные  станки,  какие-то  механические
инструменты,  и  ей  было  запрещено  подходить  к  ним...  Независимо  от
способностей она оставалась "девочкой".  Не  без  колебаний  ей  разрешили
заниматься  в   той   части   мастерской,   где   находилось   электронное
оборудование. Сначала она собирала приемники из имеющихся деталей, а затем
принялась за более интересные вещи.
   Элли сделала шифровальную машину. Набиралась любая английская фраза,  и
простой перестановкой букв  она  преобразовывалась  в  явную  тарабарщину.
Построить   машину,   выполняющую   обратное   действие   -    превращение
зашифрованного сообщения в понятный текст, - было  гораздо  труднее,  ведь
способ обратной подстановки заранее  не  известен.  Машина  должна  сперва
проверить все возможные варианты ("А" вместо  "В",  "А"  вместо  "С",  "А"
вместо "D" и т.д.),  или  же  следовало  учесть,  что  некоторые  буквы  в
английском языке используются чаще других. Некое представление  о  частоте
использования букв можно было получить  прямо  в  соседней  типографии  по
размеру ящичков  для  букв  "ETAOIN  SHRDLU"  -  мальчишки  из  типографии
довольно  точно  знали  последовательность   двенадцати   наиболее   часто
используемых букв. В любом зашифрованном сообщении  почти  наверняка  чаще
всего встречалась буква "Е".  Элли  обнаружила,  что  некоторые  согласные
имели тенденцию объединяться в группы, гласные же располагались более  или
менее случайно. Из трехбуквенных слов чаще всего встречалось слово  "THE",
определенный артикль. Если "Т" и "Е"  внутри  слова  разделяла  буква,  ею
почти наверняка оказывалась "Н". Если нет - можно было держать  пари,  что
это "R" или гласная. Она вывела еще кое-какие  правила  и  долгими  часами
подсчитывала частоту, с которой буквы встречаются в различных учебниках, и
лишь позже обнаружила, что  такие  таблицы  не  только  существуют,  но  и
опубликованы. Так что ее шифровальная машина оказалась  простой  игрушкой.
Элли не шифровала писем с ее помощью. Она не  была  уверена,  что  друзьям
можно поведать о своих занятиях криптографией и электроникой:  в  подобных
случаях мальчишки начинали нервничать и повышать голос, а  девочки  просто
странно глядели на нее.


   Солдаты  Соединенных  Штатов  воевали  в  далеких   краях,   называемых
Вьетнамом. Ей казалось, что  с  каждым  месяцем  на  улицах  и  на  фермах
оставалось все меньше молодых парней...  потому  что  их  всех  отправляют
туда. И чем больше она узнавала  о  причинах  войны,  чем  больше  слушала
публичные  заявления  политических  лидеров,  тем  больше  овладевало   ею
негодование. И президент, и конгресс лгут, думала она, лгут и  убивают,  а
все остальные, за редким исключением, просто молча соглашаются. А отчим  с
радостью повторял официальные оправдания: договорные обязательства, тайная
и  явная  коммунистическая  агрессия.   Его   разглагольствования   только
усиливали  ее  решимость.  Элли  начала  посещать  собрания  и  митинги  в
расположенном  неподалеку  колледже.  Люди,  которых  она  там  встречала,
казались ей ярче, дружелюбнее - живее, что ли - ее неуклюжих и  бесцветных
одноклассников. Для начала Джон Стогтон предупредил  ее,  а  потом  просто
запретил проводить время со студентами колледжа. Они отнесутся к  ней  без
уважения,  пояснил   он,   и   всегда   будут   подчеркивать   собственное
превосходство, и вообще изображать из себя ученую  личность  нечего...  ею
она не является и никогда не станет. Кроме того, она перестала следить  за
тем, во что одевается, - нечего ссылаться на трудности военного времени...
девчонка,  кривляка,   ханжа...   ничтожество,   осмеливающееся   осуждать
американское вторжение в Юго-Восточную Азию.
   Не  ограничиваясь  одними  только  тщетными  призывами  к  миру,   мать
принимала посильное участие в спорах между ними, но с глазу на глаз всегда
умоляла Элли слушаться приемного отца  и  быть  "хорошей"  девочкой.  Элли
начала было подозревать, что Стогтон женился на  матери  из-за  страховки,
выплаченной после смерти отца... Из-за чего  же  еще?  Уж  он-то  явно  не
обнаруживал к ней никаких признаков чувства и  не  имел  склонности  "быть
хорошим". Наконец однажды мать раздраженным тоном потребовала от нее  хоть
что-нибудь сделать для семьи и не  пренебрегать  более  изучением  Библии.
Пока был жив отец, скептик в  вопросах  веры,  не  могло  быть  и  речи  о
занятиях в воскресной школе. И как только мать могла  выйти  за  Стогтона,
едва ли не в тысячный раз спросила она себя. Библейский класс,  настаивала
мать, поможет ей выработать в себе  общечеловеческие  добродетели  и,  что
гораздо важнее, докажет Стогтону, что "Элли тоже хочет с ним  ладить".  Из
любви и жалости к матери она согласилась.
   Теперь каждое воскресенье Элли отправлялась в постоянную  дискуссионную
группу при ближайшей церкви. Это был  почтенный  протестантский  храм,  не
отмеченный ни малейшим пятнышком евангелизма. Занятия,  которые  проводила
жена проповедника, посещали несколько студентов и большое число  взрослых,
главным образом пожилых женщин. Элли еще никогда всерьез не читала  Библию
и  потому  была  настроена  предвзято.  В  соответствии  с  не  слишком-то
справедливым мнением отца она заранее воспринимала Священное  писание  как
"смесь истории и сказок диких кочевников". Весь конец недели перед  первым
занятием она тщательно вчитывалась в то, что показалось ей самым важным  в
Ветхом завете, пытаясь относиться к  нему  не  предвзято.  Элли  сразу  же
заметила, что в первых двух главах Книги Бытия излагаются две различные  и
противоречащие друг другу версии Творения. Она  не  понимала,  откуда  мог
взяться свет и как исчислялись дни до сотворения Солнца;  кроме  того,  ей
трудно было понять, на ком все-таки мог жениться Каин. Истории Лота и  его
дочерей, Авраама и Сарры, Дины, Иакова и Исава удивили  ее.  Она  считала,
что место трусости только в реальном мире: здесь сыновья могут  обманывать
и надувать старого отца, здесь мужчина может терпеть и одобрять совращение
своей жены царем и не противиться этому, здесь отцы могут блудить  даже  с
собственными дочерьми. И  все  эти  мерзости  словно  и  не  осуждались  в
Священном писании. Правда, и не одобрялись, их просто как бы не замечали.
   Когда занятия начались, она так и горела желанием разузнать подробнее о
причинах этих загадочных противоречий, хотела, чтобы ее как-то  просветили
относительно Провидения Божьего и уж  по  крайней  мере  дали  объяснения,
почему  автор  или  авторы  не  осудили  все  эти  грехи.  Но   ее   ждало
разочарование. Жена священника явно тянула время: в дальнейшем она  так  и
не коснулась всех этих историй. Когда же Элли осведомилась,  как  служанки
дочери фараона, обнаружив в тростниках младенца,  сумели  понять,  что  он
еврей, преподавательница сильно  покраснела  и  попросила  Элли  более  не
задавать непристойных вопросов (в этот миг догадка осенила и Элли).
   Когда они добрались до Нового завета,  негодование  Элли  усилилось.  В
Евангелиях от Луки и Матфея происхождение Иисуса  прослеживалось  до  царя
Давида, но  по  Матфею  между  Давидом  и  Иисусом  было  двадцать  восемь
поколений, а по  Луке  -  сорок  три.  Имена  в  обоих  списках  почти  не
совпадали. Как же  могут  оба  этих  Евангелия  одновременно  быть  Словом
Господним?  Противоречия  в  генеалогии  показались  тогда  Элли  попыткой
подогнать события под пророчества  Исайи,  результатом  вольной  обработки
фактов. Нагорная проповедь очень растрогала ее, рекомендация  же  отдавать
кесарево кесарю глубоко разочаровала, фраза же "не мир я пришел  принести,
но меч" вызвала и обиду, и слезы, потому что преподавательница дважды  как
бы не заметила ее вопроса о смысле изречения. Элли объяснила  расстроенной
матери, что старалась и сделала все, что  могла,  но  более  в  воскресную
школу ее не затянешь и на аркане.


   Она лежала в постели. Летняя ночь была жаркой. Элвис пел:  "Подари  мне
ночь, иного не прошу". Старшеклассники казались ей  зелеными,  а  завязать
какие-то отношения со студентами колледжа, с которыми она  встречалась  на
лекциях,  было  просто  невозможно,  учитывая   все   предосторожности   и
притеснения со стороны отчима. Джон Стогтон был прав  по  крайней  мере  в
одном, нерешительно призналась Элли  себе:  почти  все  молодые  люди  без
исключения  обнаруживали  по  отношению  к  ней  одни   лишь   сексуальные
устремления. И при том они оказались эмоционально более ранимыми, чем  она
ожидала. Быть может, одно вызывало другое.
   Элли не  надеялась  попасть  в  колледж,  хотя  и  собиралась  покинуть
родительский дом. Уж Стогтон не станет платить  за  нее,  где  бы  она  ни
продолжала учебу, а кроткие увещевания матери явно не обнадеживали.  Но  с
блеском  сдав  стандартные  вступительные  экзамены,  она  к  собственному
удивлению обнаружила, что скорее всего ее ждет учеба в одном из знаменитых
университетов. Элли сумела выбрать правильные ответы из предлагавшихся,  а
потому собственный успех считала случайным. Пусть скудные знания позволяют
тебе выбрать наиболее вероятные ответы, потом ты правильно  отвечаешь  еще
на десять вопросов, но лишь в одном случае из  тысячи  на  все  десять  ты
ответишь правильно, решила она. В  случае  двадцати  вопросов  вероятность
равнялась  одной  миллионной.  Но  эти  экзамены  ежегодно  сдавали  около
миллиона школьников. Должен же был _кто-нибудь_ оказаться удачливым.
   Кембридж, штат Массачусетс, позволял  ускользнуть  из-под  опеки  Джона
Стогтона, и все же он был достаточно близко, чтобы на каникулах можно было
навещать мать, видевшую в ее  поступлении  выход  из  сложного  положения:
выбирать приходилось между оставляемой на собственное попечение дочерью  и
постепенно  приходящим  во  все  большее  раздражение  мужем.   К   своему
удивлению,  Элли  предпочла  Гарвард   Массачусетсскому   технологическому
институту.
   Такой она и появилась там в ориентационный период: любознательная  юная
женщина среднего роста с застенчивой улыбкой.  Она  поставила  себе  целью
расширить  собственные  познания  и  помимо  основных  для  нее  курсов  -
математики, физики, техники - прослушать столько  дополнительных,  сколько
сумеет. Но все сложности связывались с главными интересами. Оказалось, что
участвовать  в  дискуссиях  по  физике  нелегко:  трудно  было  спорить  с
оппонентами, в основном принадлежавшими  к  мужскому  полу.  Поначалу  они
якобы не замечали ее  слов.  После  краткой  паузы  дальнейшее  обсуждение
продолжалось,  как  если  бы  она  вовсе  не  открывала  рта.  Изредка  на
высказанные ею вслух соображения реагировали, даже хвалили, но ее мысли не
находили никакого отклика. Она прекрасно понимала, что  говорит  вовсе  не
глупости, и потому не хотела, чтобы ее мнением пренебрегали, а тем  более,
чтобы к ней относились свысока. Частично - но только частично - виной тому
был ее тихий голос. Поэтому она  быстро  приобрела  профессиональный  тон,
голос  физика  -  ясный,  уверенный,  громкостью  на   несколько   децибел
превышающий потребности разговора.  Имея  такой  голос,  следовало  почаще
оказываться на высоте. И она выбирала моменты. Но долго сохранять подобный
тон было трудно...  иногда  она  боялась  не  выдержать  и  расхохотаться.
Постепенно Элли стала специализироваться на быстрых, порой колких  налетах
- только с целью привлечь внимание  -  продолжать  можно  было  и  обычным
тоном. Попадая в новую группу, ей каждый раз  приходилось  пробивать  себе
путь... просто чтобы погрузить свое весло в русло дискуссии. Мальчики, как
правило, не видели в этом проблемы.
   Иногда во время лабораторных работ и  семинаров  преподаватель  начинал
словами: "Джентльмены, продолжим. - Но, видя  недовольное  выражение  лица
Элли, добавлял: - Извините, мисс Эрроуэй, здесь вы для меня словно один из
мальчиков". - Вот и все комплименты, на которые они были способны: мол,  в
их глазах она не совсем женщина.
   Ей пришлось сопротивляться, чтобы не  стать  воинствующим  мизантропом.
Она обуздала себя. Мизантроп - это тот, кто не любит людей  вообще,  а  не
просто мужчин. Конечно, у этих типов нашлось и имя для тех, кто  не  любит
женщин, - мизогинист. Но составители словарей позабыли еще  одно  слово  -
название женской неприязни к мужскому полу. За редчайшим исключением,  все
эти  ученые  мужи  были  мужчинами,  подумалось  ей,  они  даже  не  могли
представить себе, что кому-то может потребоваться подобное слово.
   Родительские заповеди мешали  ей  больше,  чем  многим  другим.  Однако
новообретенная свобода -  интеллектуальная,  социальная  и  сексуальная  -
просто пьянила. И в те времена, когда многие  ее  сверстницы  устремлялись
мыслями к бесформенным одеяниям, сводящим к  минимуму  различия  в  одежде
между полами, сама она понемногу поднималась до элегантности  и  простоты,
вкупе с косметикой перенапрягавшими  ее  скромный  бюджет.  Есть  и  более
эффективные способы сделать политическое заявление, думала она. Она завела
несколько близких  приятельниц  и  мимоходом  несколько  недоброжелателей;
последним не нравились ее взгляды  на  моду,  политические  и  религиозные
воззрения и пыл, с которым она защищала собственное мнение. В т