ной
двумя березами витриной магазина "Русская рыба".
     Собственно  витриной   служил   огромный   аквариум,   сваренный   из
бронестекла. Возможно, ночью он подсвечивался, но днем в  аквариуме  царил
таинственный полумрак. Серебряно суетясь,  рвались  со  дна  из  невидимых
отверстий светлые рои мельчайших  воздушных  пузырьков,  медленно,  как  в
мультфильме, колебались зеленоватые космы водорослей...
     Что там, в водорослях?
     Морской водоглаз, о котором упоминал Леня Врач?  Или  дело  в  шляпе,
которую запросто можно купить на  базаре,  прогулявшись  туда  с  какой-то
Горгоной и повстречав ме-фи-ти-чес-кого мясника?
     Что такое ме-фи-ти-чес-кий мясник?
     Остро  чувствуя  свое  несовершенство,  Шурик  рассматривал   цветные
таблицы, которыми был украшен верх аквариума.
     Вепревые рыбы, прочел он.
     И удивился: точно, вепревые! Так написано.  А  рядом  нандовые,  тоже
рыбы.
     Шурик внимательно всмотрелся в облачко рыбешок, суетливо вспухшее над
колеблющимися  водорослями.  Как  понять,  кто  из  них  нандовая,  а  кто
вепревая? Все рыбешки были в одинаково пестрой боевой раскраске, какой уже
давно не пользуются даже шлюхи Гонконга, все  агрессивно  щетинились  явно
ядовитыми колючками и шипами. Нет, таких Шурик никогда не  встречал  ни  в
городском  пруду,  ни  на  загородных  речках.  Даже  мордастого   губана,
презрительно зависшего над  все  более  распухающим  рыбьим  облачком,  он
никогда нигде не встречал.  Правда,  губан  чем-то  напомнил  ему  Лигушу.
Может, наглым взглядом?..
     Шурик ругнулся:
     - Чучело...
     И услышал:
     - Это ты мне?
     Шурик обернулся.
     В двух шагах от витрины, вдруг отразясь в ней,  стояла  Кошкина.  Она
повторила:
     - Это ты мне?
     Он отрицательно помотал головой.
     Ничуть  Кошкина  не  походила  сейчас  на  женщину,  вертлявую,   как
шестикрылый воробей. Маленькая, рыжая, плотная, вся при себе, она пылала в
облаке густого загара, а зеленый ее взгляд проникал до самой души.
     - Мы в автобусе рядом ехали?
     Шурик кивнул.
     - Это как я на твой телефон попала? Подстроили? Ты мент, что ли?
     - Считай как хочешь, - ответил Шурик. - А звать можно Шуриком.  Шурик
я.
     Он не собирался с ходу переходить на "ты", но так захотела Кошкина, и
он не стал упираться. В конце концов, именно  Кошкина  связывала  странный
треугольник: Лигуша - Анечка - Соловей.
     А, может, этот треугольник связывает не  Анечка,  подумал  он,  а  та
самая загадочная шкатулка?..
     -  Шурик,  значит...  -  скептически  поджала  губы  Кошкина,   сразу
становясь похожей на одну из нандовых. - Учти, времени у меня мало...
     -  Странные  в  Т.  обычаи,  -  пожаловался  Шурик.  -   Не   успеешь
познакомиться, все тут же торопятся. Кто на автобус, кто к телефону...
     И указал на лавочку под витриной:
     - Присядем?
     - А стоя?..
     - Я не клиент. Твоя контора меня не интересует.
     - А что тебя интересует? - Кошкина не обиделась, но было видно, ни на
грош она не верит Шурику.
     - Костя-Пуза.
     - А-а-а... - разочарованно протянула  Анечка.  -  Я  еще  в  автобусе
подумала, что ты мент. У тебя рожа такая, ни с кем не спутаешь, - она явно
преувеличивала. - И о  Соловье  ты  зря.  Я  все  следователю  рассказала.
Подробно и  несколько  раз.  Такая  форма  есть,  лист  допроса,  пойди  к
следователю и почитай.
     - Я неграмотный.
     - Ну? - заинтересовалась Анечка. - Неужели такие есть?
     - Есть, - сухо сказал Шурик. - Садись и выкладывай. Этот  Соловей,  о
котором ты говорить не хочешь, здесь где-то, в Т.  Ему  человека  убить  -
пустяк. В конце концов, он и до тебя доберется.
     - Нужна я ему...
     - А говорили... - начал было Шурик, но Анечка, наконец, разозлилась:
     - Подумаешь, говорили! Ты больше слушай, тебе наговорят!
     Злость Анечки оказалась неподдельной.
     В апреле, рассказала Анечка,  в  библиотеку,  которой  она  заведует,
зашел интеллигентный мужчина в добротном пальто, в добротных башмаках и  в
не менее добротной шляпе. Шляпу, понятно, он  сразу  снял.  Не  Лигуша,  с
порога видно... Глаза Анечки  сумрачно  сверкнули...  В  библиотеке  тихо,
пусто. Батареи чуть греют. Даже неудобно:  она,  Анечка,  оказалась  перед
интеллигентным человеком в пальто и в шляпе, а на  ногах  полурасстегнутые
зимние сапоги. Вот, в самом деле!.. Но этот, который в  шляпе,  ничему  не
удивился, знал, в какой мы стране живем, кивнул понимающе. Чего,  дескать,
везде бардак, везде сплошная хреновина, аж до британских морей, считай,  и
все такое прочее!  Интеллигентно,  без  обиды  сказал.  И  попросил  книгу
писателя,  даже  имя  такого  не  выговоришь.   Виллардуэн!   Жоффруа   де
Виллардуэн! А? Прямо как мушкетер! Я потом узнала,  его  книги  читал  сам
Гоголь!.. Она, Анечка, понятно, полезла в каталоги и оказалось, что книжка
такая  есть,  но  только   на   французском   языке:   когда-то   Институт
усовершенствования  учителей  передал  городской  библиотеке  часть  своих
фондов. Человек в шляпе заметно расстроился, как раз по-французски  он  не
читал. Мы уже три  года  не  комплектуемся,  утешила  его  Кошкина.  Скоро
придется языки учить, чтобы прочесть хоть что-то.  Мы  в  этом  году  даже
"Аргументы и факты" не выписали, пожаловалась она. К нам в последнее время
только  пенсионеры  ходят,  просят  книжку  про  Кагановича.  Это   точно,
подтвердил человек в шляпе, везде нищета и бардак,  то  красно-коричневые,
то цвета бледной поганки, разберись, да? И назвал свое имя  -  Константин.
Редкое по нынешним временам, ей понравилось. Да и  человек  обходительный,
все его интересовало, даже ученый Кольдевей. Правда, книга Кольдевея  тоже
оказалась не на  русском  языке...  В  зеленых  болотных  глазах  Кошкиной
несколько неуместно сверкнул огонек злой усмешки.  А  Константин,  хоть  и
интеллигент, по-немецки тоже не очень хорошо читал. Но книги знал,  был  о
книгах наслышан. Путал ударения, произносил редкостные имена, она, Анечка,
до того таких имен и не слыхала. Она даже не подозревала, что  таких  книг
много. Для нас ведь настоящая книга это то, что мы читаем, да?.. А  правую
руку Константин не прятал. Подумаешь, Пуза! Кто  в  детстве  не  увлекался
наколками? Ей в голову не могло прийти, чем занимается этот, в шляпе... Он
же  сказал:  я  денег  достану.  Он  же  сказал:  мы   библиотеку   заново
укомплектуем. Как это, библиотека не комплектуется? Что  молодежи  читать?
Жутики?.. Вот, сказал, найду спонсоров. Без книг  нет  жизни.  Что  сейчас
возьмешь, то и проедать будешь  в  старости!  Красивый  такой,  и  говорил
красиво.
     - Этот красавчик трупами обвешан, - хмуро напомнил Шурик.
     - А я знала?
     Короче, они подружились. Она, Анечка, хотела  Лигушу  позлить.  Когда
она видит Лигушу, ей, кажется, она слышит, как жизнь уходит. Ну, как  вода
из спущенной запруды. Он ведь обещал!..
     Анечка задохнулась.
     Этот паскудник Лигуша много чего обещал. Вот  она  и  решила  позлить
бывшего  бульдозериста.  Кто  знал,  что  Константин...  Соловей   этот...
Костя-Пуза... схватится за обрез? Лигуша-то всего и  сказал  ему:  сядешь,
мол... Кто такого не говорит? А Соловей  сразу  за  обрез...  Только  зря!
Правда, он не знал. Это я знаю... Лигуша, он все равно  вернется.  Хоть  с
самолета его бросай.
     - Как вернется? - не понял Шурик.
     - Ну как! Сам знаешь. Я следователю писала. Пока у  Лигуши  шкатулка,
хоть из танка в него стреляй!
     - А следователь?
     - Дурой назвал.
     - У Лигуши действительно есть шкатулка?
     - Была... - неохотно подтвердила Анечка. - Небольшая такая, а  весит,
будто кирпич. Может, золотая...  -  Анечка  вызывающе  облизнула  губы.  -
Соловей так тихо, культурно в душу влезал: приятель, мол  у  тебя!  Смекал
свое...
     Глаза Анечки вспыхнули:
     - Только стоимость рога я с него все равно слуплю!
     - С Соловья? - не понял Шурик.
     - С Лигуши.
     - А Соловей бывал у Лигуши?
     - Не знаю. Может, пытался...  Я  чувствовала,  задергался  Лигуша.  В
Город ездил... Я думала, ревновал... Константин, он точно ревновал.  Ну  и
Лигуша ревновать начал...
     - Этот Соловей... Как ты думаешь? Он все еще в Т.?
     - Смылся.
     - Почему так думаешь?
     - Ну... Пришел бы ко мне! - с обидой ответила Анечка.
     - Убедительно...
     Шурик вздохнул:
     - Он жадный?
     - Кто? Соловей?
     - Лигуша.
     Анечка снова вспыхнула.
     Лигуша, например, всегда прижимист. А Соловей пусть дерьмо,  зато  от
души. Если гуляет,  то  все  будут  гулять.  А  Лигуша  ржавый  гвоздь  не
пропустит, подберет, сунет в карман. Изодранную книгу увидит на свалке - и
ее подберет. Болезнь у него такая. Не помнит,  что  именно  хлама  у  него
достаточно. Ничего ценного нет, один хлам. Он теперь всю пенсию пропивает,
а память от того  не  лучше.  Слов  не  терпит.  В  Лиомелу,  дескать,  не
ныряла!.. А что за Лиомела? Где?.. Она, Анечка,  перелистала  все  атласы.
Нет нигде никакой Лиомелы.
     - Ты, правда, завтра отгул берешь?
     - Еще бы!
     Шурик погрозил пальцем:
     - Смотри, Кошкина!
     А Кошкина ответила:
     - Иди ты!
     "Беляматокий."
     Шурик с сомнением смотрел  вслед  Кошкиной.  Что-то  не  сходилось  в
словах Лени Врача и Анечки. "Рожден, чтобы быть  убитым."  И  вдруг:  "Все
равно вернется." Как это понять? И зачем Соловью понадобилась папка Врача?
Обычно в делах он довольствовался наводкой...
     К Лигуше!  -  решил  Шурик.  Увидеть  Лигушу!  Если  поможет  вернуть
бумажник, на двоих обед закажу. И съем. Один!
     Шурик снова шел по Зеленой.
     Ярко-желтый ковер ряски  под  трансформаторной  будкой,  штакетник  с
проросшей сквозь щели крапивой и лебедой, наклонившиеся заборы,  просевшие
деревянные дома, густо оплетенные зарослями малины, кюветы, не чищенные со
дня их творения... Как и много лет назад, в белой  сухой  пыли  завалинок,
встопорщив крылья, купались рябые куры... Бездумно орал петух, уставясь во
что-то плавающее перед его желтыми полусумасшедшими глазами...
     Недостроенная гостиница, правда... Кишлак на руинах...
     Шурик вздрогнул.
     - Барон! Барон!
     Причитая негромко, прихрамывая, подхватывая  на  ходу  подол  длинной
юбки, Шурика обогнала не старая, но какая-то запущенная  женщина.  Истошно
воя,  пронеслась  вслед  за  ней,  празднично  сверкая  яркой  раскраской,
пожарная машина.
     Шурик свернул в переулок. Куда это все спешат?
     И увидел пустырь, забитый по краям одичавшим крыжовником.
     Увидел вытоптанную траву, по которой пожарники  в  брезентовых  робах
деловито раскатывали плоский рукав.
     Над толпой зевак  (в  основном  ее  составляли  женщины)  торчал  уже
знакомый Шурику парагваец в голубых штанах и в белой рубахе. В  свете  дня
усы парагвайца поблекли, смотрел он пасмурно. Не  сгибаясь,  как  сеятель,
длинной рукой разбрасывал он зевакам красно-синие книжки.
     - Есть два пути, только два пути... - высоким голосом пасмурно  вещал
он. - Широкий ведет в ад, сами знаете. А узкий  в  небо!..  Просто  так  в
книжке не напишут!.. Не  бегите  путем  широким,  попадете  в  ад,  в  ад!
Подумайте, какой путь  избрать...  У  нас,  в  Асунсьоне,  духовные  книги
бесплатно. Задумайтесь о душе!..
     Высоко подняв руку, он щедро разбросал последние книжки. Одну из  них
подхватил Шурик.
     - Что там? - спросил он у женщины, несмотря на  жару  подвязанной  по
поясу шарфиком. На  парагвайца  женщина  смотрела  неодобрительно  выпятив
губу. И на Шурика глянула так же:
     - Шурф.
     - Какой шурф?
     - Глубокий.
     - Ну и что? - не понял Шурик.
     - Как что? - до женщины вдруг дошло, что Шурик ничего не знает.
     Мгновенно подобрав губы, вся оживившись, вся придя в движение,  вовсе
не не стараясь заглушить парагвайца, но сразу заглушив его, она  зашептала
страстно:
     -  Да  с  ночи  же,  с  ночи!..  Это  он  говорит,  что  спьяну...  -
неодобрительно кивнула женщина в сторону усатого парагвайца. - С ночи,  не
с вечера!.. Это он спьяну!.. Книжки вот раздает! А я не читала их, а знаю:
че ни сделай, все грех! Срам все!.. Нет, что ли?
     Шурик удивленно раскрыл книжку.
     Пламя ада пыхнуло ему в лицо. На черном фоне жгучее  пламя  выглядело
особенно зловеще.  А  по  мрачному,  как  небо  Аида,  черному  фону,  как
напоминание, бежали  слова.  Убийство,  эгоизм,  азартные  игры,  клевета,
зависть, сплетни, скверные мысли, непослушание, гордость, злость, неверие,
страсть, ненависть, жадность, месть,  воровство,  гадкие  желания,  обман,
пьянство, непочтение, прелюбодеяние, неприличные  разговоры,  и  много,  и
много чего еще...
     Что ни слово, все в цель. Особенно Шурика потрясли гадкие  желания  и
неприличные разговоры.
     - Я и говорю Сашке: с ночи!.. - шептала женщина,  схватив  Шурика  за
руку и громким шепотом привлекая всеобщее внимание. - А он книжки вразнос!
Бесплатно! Рыдают там, говорю, с  ночи  рыдают.  А  он  книжки!..  Там  ад
разверзся!
     - Сашка! - вдруг крикнула она, уперев в бока руки. - Катись со своими
книжками!
     И решительно скомандовала пожарникам:
     - Заливай!
     - Ага, заливай, - хмыкнул пожарник  в  каске,  наверное,  старший.  -
Воды-то хватит... Ты веревку брось... Веревку зачем несли?
     - Барон! Барон!.. - простонала женщина, обогнавшая Шурика.
     На нее сочувственно оглядывались.
     - Ой, Барон!..
     - Видишь? -  сказал  парагваец  пожарнику  и  высоко  поднял  руку  с
устремленным к зениту пальцем. - Только страдание!.. Никакие  наши  добрые
дела, никакие наши попытки служить  чему-то...  Только  страдание!  Только
Спаситель!..
     И тоже не выдержал, крикнул пожарникам:
     - Заливай!
     - А ну, человек там?
     - Воду пускай! - нетерпеливо укорил  пожарника  наконец-то  несколько
расшевелившийся парагваец. - Наш человек - всплывает! Чтобы  наш  человек,
да не всплыл!
     - Твои в Парагвае! - отрезал пожарник. - Бросай, говорю, веревку!
     Веревка полетела вниз.
     Наступила тишина.
     Униженный парагваец грозно насупился:
     - Покаяние... Долой из сердца гордыню... - что-то он, правда,  был  с
утра смутен. - Покаяние  спасет,  не  веревка...  Если  и  Барон  там,  не
обвязаться ему веревкой... Гордыня... Грех, грех...
     Парагвайца не поддержали. Кто-то взвыл:
     - Вцепился!
     - Ага! - торжествующе потряс кулаками пожарник. - А вы  -  заливай!..
Душа живая... Берись, мужики!
     - О, Господи!.. Что там?.. - волновалась толпа.
     - Вцепился! Барон вцепился! Барон в веревку вцепился.
     Ну и пес, поразился Шурик. Умный как Филиппок.
     - Тягай!
     - И-и-и раз!.. И-и-и два!..
     Толпа ахнула.
     После мощного  рывка  пожарных  на  истоптанную  траву,  как  пробку,
выбросило  толстого  розового  борова.  Он  ошеломленно  щурился  и,   как
революционный матрос  пулеметными  лентами,  был  крест-накрест  перевязан
веревкой.
     Толпа взвыла:
     - Впрямь привязался!
     Шурик обалдел.
     Хрю-хрю, брыкающийся окорок, как сказал  бы  Врач.  Как  может  боров
обвязать себя веревкой?
     - Это что же? - спросил Шурик  растерянно,  ни  к  кому  особенно  не
обращаясь. - Это как?..
     Барон, похрюкивая, близоруко разглядывал людей. Веревку с него сняли,
узкие глазки  борова  понимающе  ухмылялись.  Мы  многое  видели,  туманно
намекали они. Стерев слезы с лица,  хозяйка  Барона  как  шашку  выхватила
откуда-то хворостину и счастливо вытянула ею борова.
     Взвизгнув от неожиданности, оскорбленный Барон бросился в переулок.
     Подхватив подол длинной юбки, хозяйка рванулась за ним, уже привычно,
уже обыденно голося:
     - Барон!..
     - Путь широкий ведет в погибель... - потрясенно бормотал парагваец. -
Узкий к спасению... Где ваш путь? В ловле Барона?
     - Сворачиваемся! -  скомандовал  своим  людям  старший  пожарник,  но
кто-то призвал его к тишине:
     - Рыдают!..
     Толпа притихла, испуганно дернувшись. Черный провал шурфа  притягивал
ее как магнит.
     - Лей воду! Затопить шурф! - крикнула женщина, осуждавшая  бесплатные
книжки парагвайца. - Что всплывет, то всплывет, хуже не будет. Зато  Барон
больше не попадет туда!
     - Затопить! - решила толпа.
     Старший  пожарник  неуверенно  оглянулся.   Крутые   физиономии   его
помощников  сияли  готовностью.  Затопить?  Нет  проблем!   Другое   дело,
засыпать. Тут они пас. Тут пусть думает администрация.
     - Веревку! - решительно кивнул старший пожарник, сразу покорив толпу.
     Веревка, шурша, полетела в шурф.
     Старший пожарник сразу похож на  рыболова.  Сбив  каску  на  ухо,  он
уперся ладонями в колени и наклонился над черным провалом.
     - Клюет, - озадаченно хмыкнул он.
     И крикнул:
     - Вцепился!
     - Кто? Кто вцепился? - ахнула толпа.
     - А я знаю? Тяни!
     На утоптанную траву, загаженную окурками, тараща огромные  испуганные
глаза, вылетел после мощного рывка  пожарных  тощий,  как  палка,  таджик.
Пестрый халат на  нем  был  густо  перепачкан,  тюбетейка,  шитая  неярким
серебром, сползла на лоб. Глаза таджика  пылали  как  угли,  полуприкрытые
сизым пеплом.
     - Максимка! - разочарованно взвыл парагваец. - Бросай обратно!
     Смуглое лицо максимки исказилось. Он  понимал  русскую  речь.  Он  не
хотел обратно, он вцепился в траву обеими руками:
     - Не надо бросай! Не надо обратно!
     И пополз, пополз в толпу, боком, как краб,  подальше  от  парагвайца.
Какая-то сердобольная баба не выдержала, накинула на него платок:
     - Шо, змэрз, Маугли?
     Максимка кивал, кивал быстро.
     - Еще бросай! - крикнул кто-то. - Если на голую веревку  идут,  много
наловим!..
     "Куплю все!"
     Ухнули, ахнули на пустыре голоса.
     Шурик не обернулся.
     Интересно,  захаживает  Лигуша   в   кишлак,   выросший   на   руинах
недостроенной гостиницы, и как вообще он относится к беженцам?..
     Шурик, наконец, добрался до цели.
     Ладный бревенчатый домик Лигуши, срубленный еще до войны, почерневший
от времени, запирал конец улицы, превращая  ее  в  тупик.  Глухой  высокий
забор был недавно подправлен, на свежих тесинах красовались самодеятельные
надписи и рисунки. Все они носили отталкивающий характер и касались особых
примет Лигуши.
     В   глубоком   вырезе   калитки   что-то   чернело,   может,   кнопка
электрического звонка. Шурик ткнул пальцем в вырез и получил  ошеломляющий
удар током.
     - Черт!
     На голос Шурика  выглянул  из-за  штахетника  соседнего  дома  ветхий
старикашка в заношенной телогрейке и в зимней ватной шапке на голове.
     Старикашке хотелось поговорить.
     - К Ваньке? - спросил он, прищурившись. - Плох  стал  Ванька.  Раньше
все слышал. Закричит человек у калитки - выходит встречать. А сейчас, хоть
убей тебя, ничего не слышит. А может,  не  помнит,  зачем  кричат.  Раньше
здесь Бондарь жил. Мамаша Ванькина, значит, дом у него купила. Не  слышать
стал Ванька. Ты ведь к нему?  Так  живет,  вишь,  какая  над  ним  береза?
Срубить надо. Сырость от дерева, крыша гниет. Видишь, мхи по  краю?  Какой
дом без крыши?
     И неожиданно выпалил:
     - Зачем к Ваньке?
     - По делу.
     - Ну да, - прищурился старикашка. - Чего  ж  без  дела?  Аль  потерял
чего? Крикни погромче!
     - Куда уж громче? - раздраженно пробурчал Шурик,  потирая  обожженный
палец.
     - А крикни, - убеждал старикашка.  -  Оно  ведь  как?  Один  крикнет,
другой смолчит, вот и гармония.
     В этот момент над подправленными тесинами  забора  выросли  голова  и
рыхлые плечи Ивана Лигуши.
     Наверное, по ту сторону забора стояла скамеечка. Встав на нее, Лигуша
сразу возвысился и над Шуриком, и над улицей. В темных, бобриком,  волосах
звездочками  посверкивали  чешуйки  русской   рыбы,   в   глазах   застыло
равнодушие:
     - Чего?
     - Бумажник вот потерял...
     Лигуша помялся. Скучно  почесал  затылок.  Подумал  о  чем-то,  молча
пошевелив толстыми губами. Решка выпадет - к драке