Геннадий ПРАШКЕВИЧ

                             ШКАТУЛКА РЫЦАРЯ




     Кипр. 15 июля 1085 года до н.э.
     ...Уну-Амон, торговец, отправленный Хирхором, верховным  жрецом  отца
богов Амона, в Финикию закупать лес для закладки новой священной барки,  с
отвращением пил горькое  кипрское  пиво  и  время  от  времени  молитвенно
складывал руки на груди; при этом его круглая, коротко  стриженная  голова
непроизвольно  дергалась  -  следствие  раны,  полученной   в   стычке   с
разбойниками где-то  под  Танисом.  Сирийское  море  набегало  на  плоские
песчаные берега, занимало все окна деревянного  дворца  и  весь  горизонт,
нагоняло тоску своим смутным немолчным гулом.
     Уну-Амон, торговец, доверенный человек Хирхора, был пьян. "Я брожу по
улицам, от меня несет пивом, - горько думал он. - Запах пива  отдаляет  от
меня людей и отдает мою душу на погибель. Я подобен сломанному рулю, наосу
без бога, дому без хлеба и с шатающейся стеной. Люди бегут  от  меня,  мой
вид наносит им раны. Удались от  пива,  несчастный  Уну-Амон,  забудь  про
горький напиток тилку!.."
     Так он думал, пил пиво и клял судьбу.
     "Я научился страдать, - клял он судьбу. - Я научился петь под  флейту
и под аккомпанемент гуслей. Я научился сидеть  с  девицами,  умащенный,  с
гирляндой на шее. Я колочу себя  по  жирному  животу,  переваливаюсь,  как
гусь, а потом падаю в грязь..."
     Уну-Амон страдал.
     Снабженный идолом Амона путевого и верительными грамотами к Смендесу,
захватившему   власть   над   севером   Египта   и   назвавшемуся    гордо
Несубанебдедом, Уну-Амон давно не имел  ни  указанных  грамот,  ни  идола.
Египет, ввергнутый в смуту, пугал его. Разбойники на море и разбойники  на
суше пугали его. Пугали мор, болезни, пустыни, внезапные смерчи над тихими
островами и водяные столбы, разрушающиеся над прибрежными скалами.
     Поставив  перед  собой  тяжелую   шкатулку,   отнятую   у   какого-то
филистимлянина из Дора вместе с мешком серебра, Уну-Амон громко  заплакал.
Буря прибила его корабль к Кипру. Уну-Амона  хотели  убить.  Он  с  трудом
нашел в свите царицы Хатибы  человека,  понимающего  речь  египтян.  "Вот,
царица, - сказал через этого человека Уну-Амон, - я слышал в Фивах,  граде
Амона, что все всегда творят на свете неправду, только на Крите - нет.  Но
теперь я вижу, на Крите неправда  тоже  творится  ежедневно,  а  может,  и
ежечасно..."
     Удивленная царица Хатиба сказала: "Расскажи".
     Уну-Амон рассказал.
     Хирхор, верховный жрец отца богов Амона, отправил его в Финикию.  Он,
Уну-Амон, снабженный идолом Амона путевого и верительными  грамотами,  был
хорошо принят Смендесом, назвавшимся Несубанебдедом, и  в  Танисе  сел  на
корабль, чтобы плыть в Дор, где осели филистимляне  Джаккара.  Здесь  царь
Бадиль совсем хорошо принял Уну-Амона, но несчастного  египтянина  обокрал
собственный матрос - он унес деньги, предназначенные  для  путешествия,  и
унес деньги,  доверенные  Уну-Амону  для  передачи  в  Сирии.  В  отчаянии
Уну-Амон пожаловался царю Бадилю, но не получил никакой помощи, ибо  вором
был его человек, а не туземец. Уну-Амон, плача, уехал в  Тир,  а  затем  в
Библ. На свое счастье он встретил в пути некоего филистимлянина из Дора и,
восстанавливая  справедливость,  творя  то,  что  подсказал  ему  сердечно
наставляющий его великий Амон, отнял у филистимлянина  мешок  с  тридцатью
сиклями серебра, оправдывая себя тем, что у него в Доре украли столько же.
Царь Библа Закарбаал, узнав о  появлении  египтянина,  заставил  Уну-Амона
девятнадцать дней сидеть на корабле в гавани, не пускал  его  на  берег  и
даже ежедневно посылал приказания удалиться. Но на двадцатый  день,  когда
Закарбаал приносил жертвы своим богам, одно справедливое божество схватило
главного помощника царя Закарбаала и заставило его плясать, выкрикивая при
этом: "Пусть приведут  Уну-Амона!  Пусть  приведут  египтянина  Уну-Амона!
Пусть предстанет перед царем Библа посланник отца богов бога Амона!"
     Уну-Амона доставили к царю.
     Царь Закарбаал сидел в верхней комнате деревянного дворца,  спиной  к
окну, так что за его спиной разбивались  нескончаемые,  как  жизнь,  волны
Сирийского моря. "Я прибыл за лесом для  закладки  новой  священной  барки
Амона-Ра, отца богов, - сказал Уну-Амон. - Твой отец давал  фараонам  лес,
твой дед давал, и ты дашь."
     Царь Закарбаал усмехнулся. Он сказал:  "Это  верно,  мой  отец  давал
фараонам лес, и мой дед давал. Но  фараоны  всегда  платили  за  лес,  так
сказано в книгах. Писцы говорят, фараоны всегда платили за лес..."
     Царь Закарбаал усмехнулся и добавил: "Если бы царь Египта был и  моим
царем, он бы не стал посылать серебро, не  стал  посылать  золото,  он  бы
просто сказал - выполняй повеления великого Амона! Я не слуга тебе, как не
слуга тому, кто тебя послал.  Стоит  мне  закричать  к  Ливану  -  и  небо
откроется, и бревна будут лежать на берегу моря. Но писцы говорят: фараоны
платят за лес. Разве не так, жалкий червь?"
     "Ты заставил девятнадцать дней ждать на рейде самого Амона-Ра, царя и
отца богов, - смиренно, но твердо ответил Уну-Амон. - Я дам тебе  серебро,
я дам тебе ценности, которые придутся тебе по  вкусу,  но  прикажи  рубить
лес..."
     И добавил негромко: "Лев свое возьмет..."
     Царь Закарбаал долго думал, потом кивнул. Он взял египетское  золото,
взял серебро,  запасы  полотна  и  папируса  и  приказал  грузить  корабль
египтянина лесом. Правда, на прощание он  сказал:  "Не  испытывай,  жалкий
червь, еще раз ужасов моря. Если ты снова попадешь в Библ,  я  поступлю  с
тобой так, как поступил с послами фараона Рамсеса, которые  провели  здесь
семнадцать лет и умерли в одиночестве."
     И спросил: "Показать тебе их могилы?"
     Уну-Амон отказался. Он сказал: "Лучше поставь памятную доску о  своих
заслугах перед Амоном. Пусть последующие послы из Египта чтут твое имя,  и
пусть сам ты всегда  сможешь  получить  воду  на  Западе,  подобно  богам,
находящимся там."
     Уну-Амон простился с Закарбаалом  и  собрался  отчалить,  но  в  этот
момент в гавань вошли корабли джаккарцев, решивших  задержать  египтянина.
Уну-Амон  стал  плакать.  Увидев  его  слезы,  секретарь  царя  Закарбаала
спросил: "В чем дело?" И Уну-Амон ответил: "Видишь  птиц,  которые  дважды
спускаются к Египту! Они всегда достигают цели, а я сколько времени должен
сидеть в Библе покинутым? Эти люди на кораблях пришли обидеть меня".
     Утешая Уну-Амона, царь Библа послал ему два сосуда с вином, барана  и
египтянку Тентнут, которая пела у него при дворе. "Ешь, пей и не  унывай",
- передал он Уну-Амону и корабль египтянина, наконец,  отчалил.  Джаккарцы
его не преследовали, зато буря пригнала корабль к Кипру.
     Поставив перед собой шкатулку,  найденную  в  мешке  ограбленного  им
филистимлянина, Уну-Амон пьяно заплакал и медленно опустил палец на  некий
алый кружок - единственное украшение странной металлической  шкатулки,  не
имеющей никаких внешних замков  или  запоров.  Шкатулка  поблескивала  как
медная, но была тяжела. Не как медная,  и  даже  не  как  золотая,  а  еще
тяжелее. Уну-Амон надеялся, что в шкатулке лежит большое  богатство.  Если
это так, подумал он, я выкуплю у царицы Хатибы корабль и доставлю  Хирхору
лес для закладки священной барки.
     "Я смраден, я пьян, я нечист... - бормотал про себя Уну-Амон. - Пусть
Амон-Ра,  отец  богов,  пожалеет  несчастного  путешественника,  пусть  он
вознаградит мое терпение большим богатством. Я был  послан  в  Финикию,  я
приобрел лес для закладки священной барки. Неужели великий  Амон-Ра,  отец
богов, не подарит мне большое сокровище?.."
     Палец египтянина коснулся алого пятна, как  бы  даже  мягко  продавил
металлическую крышку, как бы даже на мгновение погрузился  в  металл,  но,
понятно, так лишь казалось, хотя Уну-Амон сразу почувствовал:  вот  что-то
произошло. Не могли птицы запеть - в  комнате  было  пусто,  а  за  окнами
ревело, разбиваясь на  песках,  Сирийское  море.  Не  могла  лопнуть  туго
натянутая струна, ничего такого в комнате не было.  Но  что-то  произошло,
звук странный раздался... Он не заглушил  морского  прибоя,  но  раздался,
раздался рядом и Уну-Амон жадно  протянул  вперед  руки:  сейчас  шкатулка
раскроется! Но про филистимлян не зря говорят: если филистимлянин не  вор,
то он грабитель, а если он не грабитель, но уж точно вор!..
     Шкатулка, темная, отсвечивающая как медная, тяжелая больше, чем  если
бы ее выковали из золота, странная, неведомо кому принадлежавшая до  того,
как попала в нечистые руки филистимлянина, эта шкатулка вдруг просветлела,
на глазах превращаясь в  нечто  стеклянистое,  полупрозрачное,  не  теряя,
впрочем, при этом формы... Наверное,  и  содержимое  шкатулки  становилось
невидимым или хотя бы прозрачным, потому что  изумленный  Уну-Амон  ничего
больше не увидел, кроме смутного, неясно поблескивающего тумана.
     А потом и туман исчез.



                      1. "НЕГР, РУМЯНЫЙ С МОРОЗА..."

     13 июля 1993 года.
     Человек  под  аркой  показался  Шурику  знакомым.   Лица   Шурик   не
рассмотрел,  но  характерная  сутулость,   потертый   плащ,   затасканная,
потерявшая вид кепка... Ерунда, конечно. Не встречал этого человека Шурик.
Обычный бич на случайных заработках. Наняли на улице,  таскает  с  другими
бичами мебель...
     Трое,  автоматически  отметил  Шурик.  Мужичонка  в  плаще  похож  на
Данильцына - проходил такой по делу  Ларина  (кража  мебели),  и  было  бы
смешно узнать, что Данильцын,  отсидев,  сразу  вышел  на  свой  нескучный
промысел.
     Закурив, Шурик прошел в последний подъезд. Заберу у Роальда отпускные
и уеду. Подальше от Города, от лже-Данильцына, даже от  Роальда.  И  уж  в
любом случае от Леры. "Тебя скоро убьют,  -  сказала  Лера,  забирая  свои
вещи. - Сейчас каждое дерьмо таскает  в  карманах  нож  или  пушку,  а  ты
работаешь именно среди дерьма. На помойке работаешь, на городской  свалке.
Не хочу остаться вдовой человека, работавшего на помойке!"
     И ушла.
     "Правильно сделала, - оценил поступок Леры Роальд, человек,  которого
даже привокзальные грузчики держали за грубого. - Работаешь ты  в  дерьме,
на помойке, потому и от оружия зря отказываешься. Лера права, однако, тебя
убьют. Зачем ей жить вдовой дурака?"
     И добавил, подумав:
     "...Привыкай к оружию. Хочешь быть профессионалом, привыкай."
     Шурик отмахнулся.
     Пистолет Макарова,  зарегистрированный  на  имя  Шурика,  хранился  у
Роальда. Отказывался  от  оружия  Шурик  не  просто  так.  Он  знал  себя.
Сострадание и ненависть - сильные штуки. Если  не  хватает  сил  на  то  и
другое, надо сознательно выбрать одно. Шурик  не  всегда  доверял  себе  в
ярости. Боялся. Предпочитал  пока  обходиться  без  оружия.  Его  даже  не
интересовало, где хранится его ПМ  -  не  в  шкафу  же,  занимающем  самый
просторный угол частного сыскного бюро, основанного Роальдом? В этом шкафу
лежали бумаги и карты...
     А где, действительно, хранит оружие Роальд?
     Стоял в бюро стол, стояли, конечно, стулья. Вызывающе торчала рогатая
вешалка для верхней одежды, сейчас промокшие под утренним  дождем  плащ  и
шляпа Роальда  болтались  на  ней  как  повесившееся  чучело,  на  широких
подоконниках валялись газеты, - тем не менее,  когда  Роальд  находился  в
бюро,  комната  не  казалась  неприбранной  или  запущенной.  Роальд  умел
заполнить комнату жизнью. Стулья, по дешевке купленные у разорившегося  СП
"Альт", угрюмый кожаный диван времен хрущевской оттепели, длинные полки со
справочниками - был в этом некоторый шарм, бюро казалось консульством  или
посольством, правда, консульством или посольством государства, воюющего со
всеми окружающими  его  странами  и  народами.  Стоял  в  бюро  и  сейф  -
примитивный стальной куб, не способный удержать не то что  там  ценностей,
но  даже  обыкновенных  слухов.  Впрочем,  именно  слухи   трудней   всего
удержать... Все документы, связанные  с  делами  возглавляемого  им  бюро,
Роальд предпочитал хранить в своей голове; по  крайней  мере,  многие  так
думали. Даже Шурик  не  подозревал  о  существовании  мощного  компьютера,
установленного в квартире Роальда. Кстати,  у  Роальда  Шурик  никогда  не
бывал. Если Роальда шлепнут,  не  раз  приходило  ему  в  голову,  контору
придется закрыть.
     Обычно  немногословный,   время   от   времени   Роальд   раздражался
непонятными цитатами. Скорее всего, услышанными от Врача. Некто Леня Врач,
давний друг Роальда, иногда наезжал в контору. Жил он в городке Т.,  носил
подчеркнуто демократичный костюм, часто вообще без галстука, и, по  мнению
Шурика, был чокнутым.
     "Графиня хупалась в  мирюзовой  ванне,  а  злостный  зирпич  падал  с
карниза..."
     Сперва  Шурик  думал,  что  таких  выражений  Роальд   нахватался   в
пограничных библиотечках, когда служил на Курилах. Чего только не  найдешь
в этих библиотеках, но Роальд как-то  не  укладывался  в  представление  о
читающем человеке. Нет, нет, Леня  Врач,  конечно.  Это  он,  появляясь  в
конторе, мог воздеть над головой длинные  руки:  "В  горницу  вошел  негр,
румяный с мороза!"
     К черту! Получу деньги и уеду! Надоели сумасшедшие,  кем  бы  они  ни
были...
     Шурик вошел в бюро и  запер  за  собой  дверь.  Роальд  на  мгновение
приподнял большую голову:
     - В горницу вошел негр, румяный с мороза...
     Еще бы! Что он еще мог сказать  Шурику?..  Ладно...  Негр  так  негр,
румяный так румяный. Через несколько часов он, Шурик,  будет  смотреть  на
мир из окна вагона и пить баночное баварское пиво.
     - Я в отпуске, - на всякий случай предупредил он Роальда.
     - Ну! - удивился Роальд, впрочем, без особого интереса.  -  С  какого
числа?
     Серые, крупные, холодные  навылет  глаза  Роальда  не  отрывались  от
топографической карты, разостланной перед ним на столе.
     - С тринадцатого.
     -  Дерьмовое  число,  -  Роальд  оторвался  от   карты,   хмыкнул   и
неодобрительно покосился на Шурика. - Пойдешь с шестнадцатого...
     И окончательно оторвался от карты:
     - С шестнадцатого хоть в Марий Эл.
     - Это в Африке? - глупо спросил Шурик.
     - В  России,  -  таким  тоном  обычно  подчеркивают  интеллектуальную
несостоятельность собеседника.
     - Да ну? - не поверил Шурик. - Район такой?
     - Республика.
     - Богатая?
     - Скорее молодая.
     - И что там у них есть?
     - Все, что полагается молодой республике, - пожал плечами  Роальд.  -
Флаг, герб, гимн.
     - А леса?
     - Лесов нет. Свели.
     - А озера? Горы? Моря?
     - Брось! Многого хочешь. Гимн есть, флаги пошиты, герб  имеется.  Что
еще надо?
     - Не поеду. В Марий Эл не поеду. Даже с шестнадцатого не поеду. И  не
финти, Роальд, я в отпуске!
     - Поздравляю, - сказал Роальд. - Взгляни сюда.
     И ткнул пальцем в красный кружок на карте.
     - Бывал в Т.?
     Шурик настороженно усмехнулся.
     Именно в Т. (где, кстати, жил  Леня  Врач)  Шурик  когда-то  закончил
школу   (с   определенными   трудностями),   работал   в   вагонном   депо
(электросварщиком, много ума не надо), потом  поступил  в  железнодорожный
техникум (помогла тетка, входившая в приемную комиссию).  Ничего  хорошего
из учебы в техникуме не получилось, в таких городах, как Т., молодые  люди
быстро набираются активного негативного опыта. Правда, Шурику повезло:  со
второго курса его забрали в армию. Сержант Инфантьев,  внимательно  изучив
нагловато-доверчивую физиономию Шурика, сразу проникся к  нему  симпатией:
чуть ли  не  на  полковом  знамени  сержант  поклялся  сделать  из  Шурика
человека.
     И слово свое сдержал.
     Работа в милиции, заочный  юрфак,  перевод  в  частное  сыскное  бюро
Роальда... Мозги у Шурика были, бицепсы он еще в армии накачал. Правда, на
силовые акции  Роальд  предпочитал  отправлять  Сашку  Скокова  или  Сашку
Вельша. Где Скоков работал до сыскного бюро, никто не знал, но все в общем
догадывались,  а  Сашка  Вельш  был  просто  здоровый  добродушный  немец,
нисколько не любопытный и умеющий держать язык за зубами. Иногда в паре  с
Вельшем работал Коля Ежов, про которого не без гордости говорили - это  не
Абакумов! В местном райотделе служил лейтенант Абакумов, его глупости были
у всех на виду. Вот и говорили с гордостью: Ежов это не Абакумов! Молчалив
Коля был как Вельш. Роальда это устраивало.
     - Бывал в Т.?
     Шурик обиделся.
     - Я в Т. техникум мог закончить.  Сейчас  бы  водил  поезда,  получал
хорошие деньги, и в отпуск строго по графику.
     Роальд грубо хмыкнул.
     - В Т. тебе три статьи светили. Это по меньшей  мере.  Я  глубоко  не
копал.
     Шурик совсем обиделся.
     - Роальд, я два года не отдыхал. От меня Лерка  ушла.  У  меня  плечо
выбито. Разве я не пашу, как вол?
     - Пашешь, - вынужденно согласился Роальд. - Только голос у тебя злой.
Ты прости всех, тебе станет легче.
     - Как это? - не понял Шурик. - Как это - простить всех?
     - А так, - грубо хмыкнул Роальд. - Дали тебе по морде  -  прости,  не
копи злость. Все равно кому-то должны были дать по морде.  -  Роальд,  без
сомнения, перелагал идеи Лени Врача. - Хулиганье всегда хулиганье. Злиться
на них? Да у тебя и  без  того  рожа  перекошенная.  Прости  всех!  Поймай
ублюдка, сдай куда нужно, и прости. Вот увидишь, у тебя жизнь изменится.
     Шурик оторопел:
     - Всех простить? Это что ж, и Соловья простить? Костю-Пузу простить?
     - Поймай и прости, - грубо сказал Роальд.
     - Как это - поймай? - до Шурика что-то дошло. - Разве  Соловей  не  в
зоне?
     Банду Соловья  (он  же  Костя-Пуза)  они  взяли  в  прошлом  году.  В
перестрелке (Соловей всегда пользовался оружием) ранили Сашку Скокова. Сам
Соловей (на пальцах левой руки татуировка -  "Костя",  на  пальцах  правой
соответственно - "Пуза"; в зоне какой-то грамотей колол) хорошо повалял  в
картофельной ботве Шурика, и не приди на помощь Роальд, завалял бы вконец,
наверное.
     - Разве Соловей не в зоне? - повторил Шурик.
     - Бежал, скотина, - просто объяснил  Роальд,  и  его  холодные  глаза
омрачились. - Всплыл в Т., с обрезом, и обрез этот уже стрелял. Но ты в Т.
отправишься не за Костей-Пузой.
     - Я в отпуске, - быстро сказал Шурик.
     - С шестнадцатого, - быстро поправил Роальд.
     - Почему с шестнадцатого?
     - А  работы  как  раз  на  три  дня.  Сегодня  уедешь,  шестнадцатого
вернешься и прямо в Марий Эл.
     Шурика передернуло.
     - Три дня! Какая это работа - три дня?
     Роальд усмехнулся.
     - Двойное убийство.
     - Двойное убийство? Раскрыть двойное убийство за три дня?!
     Роальд опять усмехнулся и усмешка его Шурику не понравилась:
     - Не раскрыть... Не допустить третьего.
     - Чьи трупы? - еще не соглашаясь, хмуро спросил Шурик.
     Роальд усмехнулся.
     - А трупов нет...
     - То есть как - нет?
     Роальд объяснил.
     Получалось так:
     В тихом, незаметном прежде железнодорожном городке Т., ныне с головой
погрузившемся  в  диковатую  рыночную  экономику,  жил  тихий   незаметный
бульдозерист Иван Лигуша. Лигушей, кстати, он был вовсе не по  прозвищу  -
получил такую фамилию от отца. Здоровый, как бык,  неприхотливый  в  быту,
Лигуша во всем был безотказен - выкопать ров, засыпать ров, снести  старое
здание, расчистить дорогу, просто помочь соседу... Жил  Лигуша  одиноко  в
частном домике, ни жены, ни детей  не  имел,  всех  близких  родственников
выбило еще в войну, не пил, не курил, не гулял, на работе  особым  рвением
не отличался, правда, и от работы не бегал. Некоторое скудоумие делало его
оптимистом. Вот потрясись всю жизнь  в  кабине  бульдозера!..  Но  полгода
назад с Иваном Лигушей начались странности.  Для  начала  Иван  попал  под
машину. Не под "Запорожец", не под "Москвич", даже не под  "Волгу".  Попал
Лигуша под тяжело груженный КАМАЗ. Крепыш от рождения, бульдозерист выжил,
врачи перебрали