дежды, успокоил Шурика.
     Что, собственно, произошло? Встречусь с Анечкой, поговорю  с  Врачом,
проверю способности Лигуши, а завтра пятнадцатое...
     Роальд твердо сказал: с шестнадцатого хоть в Марий Эл!
     Допивая свой бедный кофе, Шурик как будто заново, как будто  впервые,
очень внимательно всматривался в дымку березовых  и  сиреневых  ветвей,  в
прозрачный  утренний  воздух  над   первооткрывателем,   которому   кто-то
сочувственно натянул на разбитую голову целлофановый пакет.
     Константин Эдмундович, впрочем, не выглядел сломленным,  серп  в  его
откинутой руке угрожающе поблескивал.
     В Т., в сущности, ничего не изменилось.
     Да и не могло измениться.
     Можно  менять  форму   грелки,   делать   ее   круглой,   квадратной,
прямоугольной  или  ромбической,  можно   украшать   ее   аппликациями   и
вологодскими кружевами, все равно грелка останется грелкой...
     Что нужно сделать, чтобы изменить жизнь в Т.?
     К черту!
     "В одном и том же месте, в парке на  седьмой  улице,  чуть  ли  не  с
начала перестройки тощая белая собачонка в вязаном ошейнике терпеливо ждет
бросившего ее хозяина."
     Шурик поднялся.
     Сразу за площадью начинался пустырь.
     Когда-то там начали возводить современную  гостиницу,  подняли  целых
семь этажей, даже застеклили, но на этом все и кончилось. Стекла выбили  и
разворовали, рамы унесли,  забор,  окружавший  стройку,  повалили,  а  под
капитальными  кирпичными  стенами,  в  белесых  полувытоптанных   зарослях
лебеды, действительно обосновались  беженцы  из  солнечного  Таджикистана.
Заграничный кишлак, совсем как в старом кино,  был  слеплен  из  картонных
коробок и деревянных ящиков. Иногда в кишлак забредали местные алкаши.  Их
никто не гнал, русских в кишлаке держали за туристов.
     Смутная жизнь...
     Оглядываясь на картонные хижины, Шурик пересек пустырь и  свернул  на
Зеленую.
     Эта улица всегда была зеленой.  Шурик  помнил,  лет  десять  назад  в
канаве под трансформаторной будкой цвела ряска. Веселый ярко-желтый ковер,
радость домашних уток.
     Цвела ряска и сейчас, уток не было...
     Дом  номер  восемнадцать  стоял  в  глубине  довольно  обширного,  но
запущенного двора. На скамеечке под открытым окном уныло  ждал  человек  в
тапочках, в простых вельветовых брючишках, в потертой байковой рубашке. На
круглой голове красовалась кепка с большим  козырьком.  Сдвинув  кепку  на
загорелый лоб, он недоброжелательно взглянул на Шурика:
     - Живая очередь.
     Шурик огляделся. Кроме  них  во  дворе  никого  не  было.  Успокаивая
человека в кепке. Шурик кивнул:
     - Нет проблем.
     Он даже собирался присесть на скамью рядом с человеком в кепке, но  в
распахнутое настежь окно стремительно выглянул  остроносый  губастый  тип,
похожий на Буратино. И он ткнул длинным пальцем в Шурика:
     - С каких это пор  мы  все  сентябрим,  закутавшись  в  фуфайки  и  в
рогожи?..
     Нормально, подумал Шурик. О чем еще спрашивать?
     Но Леня Врач и не сомневался.
     - От Роальда?
     - Ага.
     - Тогда заходи!
     - А живая очередь? - возразил человек в тапочках.
     - Подождет! - решил Врач.
     Не оглядываясь на рассерженную живую  очередь,  Шурик  прошел  сквозь
темные сени и сразу оказался в просторной комнате, занимающей едва  ли  не
половину просторного  деревянного  дома.  Вдоль  глухих  стен  возвышались
книжные  шкафы.  Они  таинственно  поблескивали  темным  лаком  и   хорошо
протертым  стеклом.  Иностранных  языков  Шурик  не  знал,  но   написание
некоторых фамилий на корешках книг ухватил... Крамер,  скажем,  Кольдевей,
Шлиман... Бикерман какой-то, Лейард и Винклер... Ничего эти  имена  Шурику
не говорили.
     Может, медики, подумал он. Может, психологи. Или психи.
     В одном из двух простенков стояли высокие напольные часы  в  шикарном
деревянном резном футляре,  в  другом  висел  черно-белый  портрет  химика
Менделеева. Химика в прямом смысле этого слова. Правда, ручаться бы за это
Шурик не стал, в последний раз видеть портрет Менделеева ему  привелось  в
школе. Позорно назвав на одном из выпускных экзаменов жену  грека  Одиссея
Потаповной, Шурик как-то надолго утерял интерес к наукам.
     - Расслабься! - крикнул из-за стола Врач.
     Письменный стол перед ним был огромен, беспорядочно загружен  книгами
и бумагами. Тут же стояла  пишущая  машинка,  на  ее  клавиатуре  дымилась
только что зажженная длинная сигарета.
     - Расслабься! - крикнул Врач. - Книг не бойся. Я  сам  тут  трети  не
прочитал.
     - Тогда зачем они?
     Врач удивился:
     - Как зачем? Атмосфера! Ты же к профессионалу пришел!  Не  хомуты  же
тебе показывать, не бабочек и не картинки. Ты сразу должен  ощутить  -  ты
пришел к умному человеку!
     Врач вскинул над собой длинные руки:
     - Что облагораживает  человека  без  каких-то  особых  усилий  с  его
стороны?..
     Цинично хохотнув, он ответил сам:
     - Книги!
     Шурик пожал плечами:
     - У меня бумажник пропал.
     - Это к Лигуше! - быстро сказал Врач, жадно изучая Шурика. Его темные
зрачки сузились, волосы встали дыбом, толстые губы, казалось, еще  сильнее
распухли, с них  срывались  странные,  никак  не  истолковываемые  Шуриком
слова, какие раньше ему приходилось слышать только  от  Роальда.  Впрочем,
сам Роальд слышал их от Врача и, кажется, не всегда понимал их.
     - "Хлюстра упала старому графу на лысину... когда собирался завещание
одной кокотке Ниню написать!.. Он так испугался, что вовсе не пискнул..."
     Наклонив голову набок, как это  часто  делают  куры,  Врач  изумленно
моргнул. В его черных глазах зрели странные требования.
     - Смелее! - воскликнул он. - Не учиняй над собой насилия. Я чувствую,
ты готов. Я чувствую, ты набит глупостями. Произноси  их  вслух,  освободи
душу. Незачем стыдиться глупости, если она твоя. В конце концов, глупость,
она от природы. Именно глупость придает быту стабильность. Говори все!
     - Бумажник у меня пропал... - глупо повторил Шурик.
     Врач изумленно моргнул.
     - Не мог мне Роальд прислать придурка!
     И быстро спросил:
     - Как плечо?
     - Тянет. Томит... Откуда вы про плечо знаете?
     - Я все знаю. Сиди.
     Врач высунулся в окно и помахал рукой.
     Через  минуту  живая  очередь,  целиком  представленная  человеком  в
тапочках и в потертой байковой рубашке уважительно стягивала перед  Врачом
кепку. При этом очередь смущенно сопела, опускала глаза, пыталась сбить  с
вельветовых штанов воображаемую пыль.
     - Печатнов... - очередь, похоже, стеснялась.
     - Знаю! - отрезал Врач.
     -  Дореволюционный...  -  Печатнов  уважительно   провел   рукой   по
закругленным углам ближайшего книжного шкафа.
     - Доконтрреволюционный! - отрезал Врач.
     И крикнул в упор:
     - Лигушу хочешь убить?
     Печатнов вздрогнул и попытался засунуть кепку в карман штанов. Это  у
него не получилось. Тогда он сказал негромко:
     - Хочу!
     - Отлично! - обрадовался Врач. - Со мной  никогда  не  ври.  Со  мной
вранье не проходит.
     Печатнов кивнул.
     Врач торжествующе обернулся к Шурику:
     - Открытая душа! Не скована мертвящими предрассудками!
     И помахал длинной рукой:
     - Кофейник на плитке. Все остальное на подоконнике. Самая пора выпить
кофе.
     И быстро спросил:
     - Печатнов, пьешь по утрам кофе?
     Печатнов неопределенно повел плечами.
     - Ладно, не ври. Ты водку по утрам хлещешь. Я тебя помню,  ты  шумный
мужик. Из электровозного депо, да? Говорят, неплохой слесарь. Тебя  весной
менты хотели вязать. За шум в ресторации "Арион". Чего тебя туда потянуло?
     - Лигушу хотел убить.
     - А остановился зачем? - укорил Врач. - Зачем остановился? Лигушу все
хотят убить. Зачем упустил момент?
     Заломив руки, он процитировал с чувством:
     - "Эти милые окровавленные рожи на фотографиях..."
     И, опершись кулаками о стол, снова укорил:
     - Зря остановился.  Если  решение  принято,  останавливаться  нельзя.
Никак нельзя! - Врач даже помахал перед Печатновым длинным пальцем.
     Что он несет такое? - подумал Шурик. В каком решении хочет  утвердить
слесаря?
     - Зря ты остановился! - Врач прямо кипел. -  На  слизняка  не  похож,
руки крепкие! Какого черта остановился?  Тут  ведь  надо  лишь  просчитать
последствия.
     И быстро наклонился к онемевшему Печатнову:
     - Последствия просчитал?
     Неясно, что  из  сказанного  Врачом  дошло  до  сумеречного  сознания
слесаря Печатнова, но он кивнул:
     - Я что это... Запросто...
     - Ну вот, молодец! Серьезно настроен! -  обрадовался  Врач.  -  Учти,
Печатнов, я человек прямой, плохому не научу,  но  сочувствовать  тоже  не
стану. Учти, что таких, как ты, сотни тысяч. Взялся убит Лигушу, убей!  Но
сам! Сразу! Если уж садиться в  тюрьму,  то  с  приятными  воспоминаниями.
Закон такой: можешь до  чего-то  дотянуться,  дотянись!  Трезвый,  трезвый
подход, Печатнов!
     - Так я что?.. Я и не пью... Разве по праздникам...
     - Я о другой трезвости.
     - А я его все равно убью! - вдруг  почему-то  прорвало  Печатнова.  -
Сядет, гусак, и твердит, твердит: пожара боись,  пожара  боись,  Печатнов.
Дескать, домик у тебя деревянный, сухой, вспыхнет - спалишь полгорода! Вот
уж год, как рвет душу. Я лучше его убью, чем ждать пожара!
     Они сумасшедшие, подумал Шурик, снимая кофейник с  плитки.  Почему  у
Роальда все приятели сумасшедшие?
     - Ты прав! - возликовал Врач, выслушав хмурые откровения Печатнова. -
Убить Лигушу! Восстановить справедливость! Успокоить душу! Одно мгновение,
зато звездное! Ты прав!
     И вонзил в Печатнова буравящий взгляд:
     - Способ?..
     Он кричал так, что его могли слышать на улице.
     - Способ?  Молчи!  Топор?  Наезд  машины?  Обрез?..  Учти,  Печатнов,
эстетика  в  этом  деле  немаловажна.  Не  станешь  же  ты  в  самом  деле
размахивать окровавленным топором?..
     Что он несет? - оторопел Шурик.
     Чашку с горячим кое он поставил перед Врачом, тайно  надеясь  на  то,
что Врач нечаянно ее  опрокинет,  а  значит,  опомнится.  Но  Врач,  жадно
хлебнув из чашки, без промаха сунул ее обратно в руки Шурика.
     - Никогда не стесняйся своих желаний! - прорычал он, не спуская  глаз
с загипнотизированного Печатнова. - Хочешь убить, убей! Только не делай из
этого проблемы. Не надо рефлексии. Ты имеешь право на все! Сам факт твоего
появления на свет дал тебе право на  обман,  на  насилие,  на  измену,  на
многоженство.  Единственное,  о  чем  ты  должен  помнить  -  последствия!
Подчеркиваю, Печатнов,  последствия!  Оно  ведь  как?  Пять  минут  машешь
топоров, а потом пятнадцать лет вспоминаешь.
     Врач выпрямился и рявкнул:
     - Ты уже сидел?
     - Нет, - испугался Печатнов, вскакивая со стула.
     - Тогда читай специальную литературу. Я укажу, что тебе понадобится в
камере. Ты, наверное, слышал, наши тюрьмы  самые  плохие  в  мире.  Может,
правда, где-нибудь в Нигерии... Или в Уганде... - поправил он себя. - Но в
Уганду тебя не пошлют. А наши тюрьмы, это я точно скажу, дерьмовые.
     - Так я... Я это... - бормотал Печатнов, то надевая, то  стаскивая  с
головы кепку. - Я еще думаю... Че так сразу?.. В Уганду зачем?..
     - А как? - со значением спросил Врач. - Если уж  падаешь,  так  падай
осмысленно. Истинное падение всегда осмысленно, потому им и гордятся.
     Врач снова протянул руку за чашкой и сделал основательный глоток:
     - Хороший кофе, правда, Печатнов? В тюрьме такого не будет. В  тюрьме
вообще никакого не будет. Ну, разве морковный.  Ты  же  к  авторитетам  не
относишься, у тебя  и  морковный  там  отберут.  А  этот  кофе,  Печатнов,
называется Пеле. В честь футболиста, помнишь такого? Запомни. Пе-ле.  Гол!
Сколько забили? В тюрьме вспоминать  придется.  Вечера  в  тюрьме  долгие,
особенно зимой. Грязь, холод. Ты вообще-то что любишь? Детей  и  баранину?
Это хорошо. В тюрьме не будет ни того, ни другого. Твоя дочь, говоришь,  в
третьем классе? А сын во втором? Считай, им повезло.  Лучший  возраст  для
чрезвычайного  острого  восприятия  новостей.   В   таком   возрасте   все
воспринимается очень живо. Отец-убийца! Им  будет  что  рассказать!  Такая
новость наполнит их сердца гордостью. В самом деле! Зарубить топором такое
большое существо, как Лигуша! Ты топором будешь его рубить?
     Он перегнулся  через  стол  и  длинной  рукой  потрепал  потрясенного
слесаря по плечу:
     - Ты правильно сделал, что пришел ко мне.  Я  умею  раскрепощать.  На
улицу ты выйдешь другим человеком.  А  из  тюрьмы  и  вообще  другим!  Вот
несколько дней назад... - Врач указал на  легкое  кресло,  поставленное  у
окна, - здесь сидела женщина, влюбленная в чужого мужа. Банально, как мир.
Но я ей сразу сказал: выкладывай! Все выкладывай, не тяни!  Ты  же  зрелая
женщина! Чем откровеннее будешь, тем серьезнее можно помочь! И она  ничего
не скрыла, Печатнов, я ей в этом помог. Я ей сразу сказал: ну да,  большая
любовь! Но тебя ведь мучает то, что  твой  самец  несвободен.  Ах,  ты  не
можешь говорить об этом! Ах, ты женщина скромная, у тебя обязательства, ты
скована цепями долга! Просто самец, которого ты хочешь, несвободен. Но  ты
ведь уже спишь с ним? Ах, у вас красивые романтические отношения! То есть,
ты спишь с ним, но  каким-то  особенно  извращенным  образом?  Нет?  Самым
обыкновенным? Тогда зачем этого стесняешься? Прекрасный вариант:  отобрать
желанного  самца  у  его  прежней  самки  и  тем  самым  обрести  истинную
свободу... Ах, тебе не хочется причинять боль прежней самке!  Тогда  убери
ее! Нет ничего легче. Полистай газеты, там есть объявления  типа  "Выполню
все. Недорого." И звони. Эти дела, они и впрямь недорого стоят. А если все
же нужной суммы у тебя не наберется, укради в общественной кассе. Ты  ведь
имеешь доступ к общественной кассе? Видишь, как все  удачно  складывается.
Что  там  еще  у  желанного  тебе  самца,  какие  он   распускает   перья?
Двухкомнатная хрущевка без телефона и первый этаж? Неплохо. Присоединишь к
своей однокомнатной на девятом. Двое детишек-двоечников? Тоже неплохо.  Не
надо рожать. Удачный расклад, сказал я взволнованной женщине.  Как  только
ты возьмешь общественную кассу, как только ту самку шлепнут, у тебя  сразу
появится свой самец, своя веселенькая хрущевка, свои детишки,  нуждающиеся
в уходе. Ну, право, о чем мечтать?
     - И что?.. И что она выбрала?.. - заикаясь, спросил Печатнов.
     Врач строго нахмурился.
     - Уж поверь мне, не пепси-колу!
     "Требуются сторожа и дворники. Русскоязычным не звонить."
     - "Он так испугался, что вовсе не пискнул..."  -  пробормотал  Шурик,
проводив взглядом Печатнова, чуть ли не бегом ринувшегося  на  улицу,  над
которой чернильными нездоровыми кляксами набухало предгрозовое томление. В
такую пору, подумал Шурик, немудрено схватиться за топор. И сказал  вслух:
- Опасные вы советы даете...
     - Зато действенные и без вранья!
     Врач с наслаждением допил кофе.
     - Я разбудил в слесаре Печатнове  сомнения.  Теперь  ему  не  удастся
заснуть спокойно. Теперь он получил элементарное представление о  проблеме
выбора.  Обычно  такие  люди,  как  слесарь  Печатнов,  живут  без  особых
сомнений, потому так легко они и хватаются за топор. Слишком  много  людей
пришибло  при  последнем  крутом  падении  нравственности.  Поэтому  я   и
сторонник крутых радикальных мер.
     Врач с наслаждением откинулся на спинку кресла и процитировал:
     - "Юненький сырок... Сырная баба  в  кружевах...  Красные  и  голубые
юйца... Что вам полюбится, то и глотайте!.."
     - Опасные советы, - повторил Шурик.
     - Да ну! - сказал Врач. - Говори мне ты! Я жаб не люблю!
     И не определяя сказанного, воскликнул:
     - Что делает человека личностью?
     Шурик открыл рот, но Врач протестующе вскинул руки:
     - Молчи! Ни слова! Ты на пределе!
     И махнул рукой:
     - Считай, тебе повезло. Я работаю с душами. Кости и мышцы, это не для
меня. Для меня то, о чем человек говорить не любит, то, что  он  прячет  в
подсознании, то, в чем он не признается  ни  на  каком  допросе,  то,  что
убивает его вернее наркотиков.
     - О чем ты?
     - Об индивидуальном уродстве.
     Врач впился глазами в Шурика:
     - Тебя это обошло, но кто  знает,  кто  знает...  Тебя  может  мучить
что-то другое... И мучает...  По  глазам  вижу...  Забудь!  Я  высвобождаю
скованные начала, выкапываю таланты, бездарно зарытые в  землю,  возвращаю
людям то, что они сами у себя отняли. Лицом в дерьмо! Это  отрезвляет.  Ты
представить не можешь, как резко лучше  становится  людям  после  подобных
операций. Сам мир становится юным! - Врач  сладострастно  закатил  темные,
влажно сверкнувшие глаза, его тонкие ноздри подрагивали. - Пять лет назад,
когда я начинал, ко мне  явилась  толстая  коротышка  с  глупыми  овечьими
глазами. Она была убеждена: ее все ненавидят. Она толстая, она  глупая,  у
нее короткие некрасивые ноги. Вот-вот! - сказал я ей. - Это хорошо, что ты
знаешь правду! От моих слов она зарыдала громко.  Она  была  убеждена:  ее
травят  родители,  учителя,  соклассники,  просто  прохожие  на  улице.  И
правильно делают, сказал я ей, что взять с такой  дуры?  Наверное,  книжки
читаешь? Чем набита твоя круглая кудрявая овечья голова? Небось, про  даму
с собачкой? И вдруг она подняла руку и спросила:  это  вы  про  метелку  с
хундиком? И я понял: она спасена для будущего.
     - Ты понял? - Врач торжествующе поднял руки. -  Я  сразу  сказал  ей:
прощайся с собой! Такой, какая ты есть, ты уже никогда не будешь! Ты дура,
это точно, и ноги у тебя не класс, но шанс есть и  ты  им  воспользуешься.
Только один? - спросила она. Только один, подтвердил я, но для тебя и  это
не мало. Соврати классного руководителя, тебе только шестнадцать,  переспи
с директором школы, сведи с ума всех соклассников, пусть они  почувствуют,
что только с дурой можно ощутить истинную свободу! Пусть все самцы  вокруг
тебя придут в возбуждение, пусть все трубят как мамонты  в  период  течки,
пусть  все  испытывают  смертную  тягу  помочь  тебе.  Выбрось  из  сердца
сочувствие, закрой глаза на слезы подруг, на страдание родителей, они свое
уже получили. Используй  то,  чем  наделила  тебя  природа,  но  используй
стопроцентно!
     Черные глаза Врача пылали, как грозовая ночь:
     - Она единственная из класса  попала  в  пединститут,  все  остальные
рассеялись по техникумам, а подружки повыскакивали замуж, боясь,  что  эта
дура их обскачет. А уже через год... - Врач ласково погладил рукой обшивку
кресла, в котором  сидел,  -  уже  через  год...  это  кресло  много  чего
помнит... уже через год она сидела против меня... сладкая  глупая  овечка,
осознавшая, что ни один человек не приходит в этот мир просто так...  и  в
ней был шарм... было за что зацепиться... Я ей сказал: повтори все, но  на
более высоком уровне. Незачем тебе коптить пединститутские  потолки,  твое
место в университете. И она повторила. Она перешла в МГУ. Она там училась.
     - Училась? - тревожно спросил Шурик.
     Врач облизнул пересохшие губы:
     - Перевелась в Сорбонну. Я лечу сильными средствами.
     Удовлетворенно покивав, Врач опять закурил длинную черную сигарету.
     - Если ко мне приходит человек с головной болью, я сразу говорю:  это
рак, мужик, труба дело! Обычно головную боль как рукой  снимает.  Если  ко
мне приходит неудачник с утверждениями, что кроме паршивой общаги, дырявых
носков и отсутствия каких бы то ни было перспектив, в жизни ему ничего  не
светит, я сразу говорю: ты прав. На хрен все это! Используй  самоубийство.
Именно самоубийство кардинально снимает стрессы.  А  если  и  этого  мало,
плюнь на все и ограбь  магазин.  А  если  и  этого  мало,  садись  и  пиши
скандальную книгу, чтобы в тебя  из  каждой  подворотки  пальцами  тыкали.
Только волевые решения вводят  нас  в  иной  круг,  сталкивают  с  другими
волевыми людьми, а, значит, предоставляют выбор. Если ты