жасе лже-император  Мурцуфл  повернул  коня  и  погнал  его
вскачь прочь от собственных алых палаток, поставленных на холме так, чтобы
явственно видеть флот французов и венецианцев, растянувшийся в заливе чуть
не на целое лье.
     Грешный город пал.
     Огромный город, оставленный Господом, не устоял  перед  ничтожной  по
количеству, но крепкой в своей вере армией святых пилигримов; всю ночь  на
узких улочках звенели мечи - святые воины добивали  остатки  императорской
гвардии,  хватали  рабов  и  имущество,  прибивали  свои  щиты  к  воротам
захваченных вилл. Рыцарю Андрэ де Дюрбуазу Господь и меч даровали каменный
особняк, уютно затаившийся в тенистой  роще.  Устало  присев  на  открытой
террасе, рыцарь  вдруг  услышал  звон  фонтана  и  тревожный  шум  листвы,
раздуваемой порывами  налетающего  с  залива  ветра.  Отсветы  чудовищного
пожара, охватившего всю портовую часть  Константинополя  от  ворот  святой
Варвары  до  Влахернского  дворца,  падали  на  груду  оружия,  серебряных
светильников,  золотых   украшений,   удивительных   тканей   и   сосудов,
кипарисовых ларцев, наполненных жемчугом и золотыми  безантами,  снесенную
на террасу верными оруженосцами рыцаря. Он смотрел на брошенные перед  ним
драгоценности равнодушно. Еще до  штурма  праведные  пилигримы  на  святых
мощах поклялись отдать все захваченное в  общую  казну  для  справедливого
дележа. Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз не собирался нарушать клятву,  однако  его
внимание привлекла некая шкатулка, не кипарисовая, а как бы  из  меди,  по
крайней мере  поблескивающая  как  медная,  при  том  лишенная  каких-либо
видимых замков или запоров. Он  дотянулся  до  нее  и  удивился:  шкатулка
весила так, будто ее набили  золотом  или  тем  жидким  металлом,  который
алхимики считают вообще отцом всех металлов; ни одна вещь не  должна  была
столько  весить.  Рыцарь  Андрэ  де  Дюрбуаз  захотел  увидеть  содержимое
шкатулки.
     Никаких замков, никаких запоров он не нашел, однако на  крышке,  чуть
выгнутой, тускло поблескивающей,  алело  некое  пятно,  к  которому  палец
рыцаря потянулся как бы сам собою: сейчас он заглянет в странную  шкатулку
и сразу бросит ее в груду захваченной у ромеев добычи  -  она  принадлежит
паладинам.
     - Храни меня Бог!
     Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз много слышал о мерзостях грешного города.  Он
слышал, например, что жители Константинополя развращены, что сам  базилевс
развращен, а священнослужители отпали  от  истинной  веры.  Они  крестятся
тремя пальцами, не верят в запас божьей  благодати,  создаваемой  деяниями
святых, они считают, что дух  святой  исходит  только  от  Бога-отца,  они
унижают святую Римскую церковь, отзываясь о ней  уничижительно,  а  своего
лже-императора равняют с самим Господом-богом, тогда как  сей  лжебазилевс
часто, забывая властительное  спокойствие,  отплясывает  в  безумии  своем
веселый кордакс, сопровождая пляску непристойными телодвижениями...
     Грех! Смертный грех!
     Город греха!
     Город вечной ужасной похоти!..
     Палец рыцаря Андрэ де Дюрбуаза как бы погрузился в прохладный металл.
Вздрогнув, рыцарь оторопело уставился на шкатулку.
     Дьявольские штучки!
     Под пальцем рыцаря шкатулка вдруг  странно  изменилась.  Долгий  звук
раздался,  будто  рядом  вскрикнула  райская  птица,  а  может,   дрогнула
напряженная до предела струна, сама же  шкатулка  при  этом  начала  вдруг
стеклянеть, мутиться, но и очищаться тут же, как воды взбаламученного,  но
быстрого ручья. Она как  бы  бледнела,  ее  только  что  плотное  вещество
превращалось в вещество медузы, только еще более прозрачное. Рыцарь  Андрэ
де Дюрбуаз увидел игру теней, стеклянных вспышек, преломлений, то кровавых
в отблесках чудовищного пожара, то совсем таинственных,  почти  невидимых,
лишь угадываемых каким-то боковым зрением в  дьявольской,  несомненно,  не
Господом дарованной игре.
     Еще мгновение - и таинственная шкатулка исчезла.
     - С нами Бог!
     Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз торопливо  осенил  себя  крестным  знамением.
Если бы не усталость, если бы не ноющие  от  боли  мышцы,  он  покинул  бы
виллу, в которой  так  откровенно  хранятся  вещи  явно  не  божественного
происхождения, но храбрый рыцарь Андрэ де Дюрбуаз,  первым  ворвавшийся  в
осажденный Константинополь, устал, а город нечестивых ромеев горел, а  все
лучшие здания и виллы давно были захвачены  другими  святыми  пилигримами.
Рыцарь Андрэ де Дюрбуаз  только  прошептал  молитву,  отгоняя  дьявольское
наваждение, и громко крикнул оруженосцев, всегда готовых ему помочь.



                      2. "ПЯТНАДЦАТОГО МЕНЯ УБЬЮТ..."

     13 июля 1993 года.
     "Меняю левое крыло на правое."
     Два   ангела,   искалечившись    при    грехопадении,    обмениваются
поврежденными крыльями...
     Шурик хмыкнул.
     Женщина, сидевшая между ним и окном автобуса, вздрогнула.  Маленькая,
рыжая, она нехорошо скосила на  Шурика  зеленые,  болотного  цвета  глаза.
Простенькое ситцевое платье,  вполне  уместное  в  такую  жару...  Голубой
легкий плащ и светлую сумку соседка Шурика держала на коленях.
     - Извините, - сказал Шурик.
     - Да ладно... -  протянула  женщина  неожиданно  низко.  И  вновь  ее
зеленые глаза странно блеснули. Впрямь огни над ночным болотом...
     "Двухкомнатную квартиру, комнаты смежные, первый этаж,  без  удобств,
без горячей и холодной воды, село Большие Шары за Полярным  кругом,  меняю
на благоустроенную в любом южном штате Америки. В  Больших  Шарах  развита
грибная промышленность (трудартель  "Ленинец")  и  воздух  всегда  чист  и
прозрачен."

     Шурик хмыкнул.
     Рыжая, не поворачиваясь, презрительно  повела  плечом.  Ее  неприязнь
была непонятна Шурику.
     Мотор автобуса взрыкивал на  подъемах,  вдруг  набегала  тень  рощиц,
снова открывались поля. Побулькивали  баночным  пивом  уверенные  челноки,
ввозящие в Т. сенегальский кетчуп, японские презервативы и польскую  колу.
Помаргивали настороженно, с  любой  стороны  ожидающие  засады  испуганные
беженцы-таджики, кутающиеся в пестрые, как листва осеннего  леса,  халаты.
За спиной Шурика  двое  парней  в  одинаковых  лжеадидасовских  спортивных
костюмах, сработанных, наверное, даже не в Китае, а где нибудь в  Искитиме
или в Болотном, приглушенными голосами обсуждали  судьбу  урода.  Кажется,
это был их близкий приятель, называли они его  -  урод.  И  урод  собрался
жениться.
     "Пять  лет  назад,  будучи  военнослужащим,   участвовал   в   ночном
ограблении магазина. Осознав вину, согласен добровольно  отдаться  в  руки
властям. Поскольку ограбленный магазин находился на территории бывшей ГДР,
могу ли рассчитывать на отсидку в ИТЛ в Германии?"
     Газета "Шанс" была насыщена увлекательной информацией.
     Расковался народ, одобрительно подумал Шурик. При таких темпах  легко
сбить копыта.
     "Две особи противоположного пола,  составляющие  обыкновенную  семью,
готовы рассмотреть деловые предложения любого зоопарка  мира  представлять
на их территории типичный вид Гомо советикус на условиях:  а)  Обеспечение
питанием по разряду высших млекопитающих; б) По истечении срока  контракта
выход на волю в том районе земного шара, который  покажется  нам  наиболее
предпочтительным."
     Может,  это  и  есть  забытое  бывшим  бульдозеристом   зашифрованное
указание? Две особи - цифра два... Можно наскрести еще пару цифр...
     Нет,  даже  для  кода  автоматических  камер   хранения   маловато...
Просто-напросто отчаянный крик души. Крик души  конкретных  представителей
указанного в объявлении вида...
     Шурик вздохнул.
     Я бы не пошел смотреть одичавшую пару вида Гомо советикус, в каком бы
зоопарке мира их ни разместили. Будь я  немцем  или  аргентинцем,  будь  я
поляком или чилийцем, будь я хоть негром преклонных годов, бедуином,  даже
беженцем с Кубы, не пошел  бы  я  смотреть  на  представителей  вида  Гомо
советикус, пусть даже впрямь кормят их по разряду приматов...
     Шурик не смог себе объяснить - почему? - но точно знал: не пошел  бы.
Вот не пошел бы он смотреть на таких придурков.
     "Одинокая женщина с древнерусским характером, потомок известного рода
пчеловодов, страстно мечтает о встрече  с  одиноким  мужчиной,  гордящимся
теми же чертами характера и понимающим толк в пчеловодстве."
     Сильно сказано.
     А вдруг пчеловод окажется не одиноким? А  вдруг  подкачает  его  род?
Вдруг, пусть просто по пьянке, начнет гордиться он совсем другими  чертами
характера?
     Не люблю я этого, сказал себе Шурик.
     "Иван!"
     Бог мой, как страстно  могут  взывать  к  любви  одинокие  женщины  с
древнерусским характером! Вот ведь не Фриц, не  Герхард,  не  Соломон,  не
Лукас и не какой-нибудь там Джон... Иван! Только Иван!
     Шурик покосился на рыжую соседку.
     Характер, пожалуй, тоже из древних.  Чувств  своих  не  скрывает.  И,
похоже, я для нее вовсе не пчеловод... И глаза как болото, только  комаров
нет... Нервирую я ее своим хмыканьем... Парней, обсуждающих судьбу  урода,
она почему-то не слышит, а мое хмыканье...
     Он вздохнул.
     "Прошу отозваться всех,  кто  хотя  бы  раз  в  жизни  сталкивался  с
аномальными явлениями."
     Какие аномальные явления имел в виду неведомый вопрошатель?
     Шурик скептически выпятил губы.
     Однажды  Сашка  Скоков,  о  котором  никто  не   знал   (все   только
догадывались), где он работал раньше, рассказал  аномальную  историю.  Его
приятель,  мелкий  небогатый  фермер,   распахивал   где-то   за   Городом
собственное свекловичное поле.  Тракторишко  рычит,  душно,  пыльные  поля
кругом, рядом скоростное шоссе, по которому  бесконечным  потоком  несутся
машины. Гнусная, ординарная, но все-таки человеческая суета...
     Устав и решив перекусить, фермер подъехал к обочине.
     На глазах равнодушной ко всему шоферни фермер устроил на  старом  пне
нехитрую закуску, выставил чекушечку  водки.  Сто  грамм,  не  больше,  но
чекушечка должна стоять перед ним! У каждого свои устоявшиеся  привычки...
Вот свои сто грамм фермер и налил, отвел локоть  в  сторону,  торжественно
задирая голову, чтобы принять  необходимый  вес,  правда,  в  этот  момент
кто-то требовательно похлопал по его плечу.
     - Иди ты! - сказал фермер, зная, что местные алкаши  вполне  способны
учуять запах алкоголя даже за Городом.
     И обернулся.
     Прямо на него, опираясь на блестящие, как бы  под  собственным  весом
расползающиеся  спиральные  кольца,  пристально,  даже  загадочно  смотрел
гигантский питон.
     Фермер и раздумывать не стал, чего тут раздумывать?  Одним  движением
он расшиб чекушечку о  пень,  зажал  в  руке  ужасное  холодное  оружие  и
бросился на вторгнувшегося на его территорию питона. Особой веры  в  успех
фермер не испытывал, но надеялся на помощь - машины по шоссе так и  катили
одна за другой.
     По словам Сашки Скокова, а Скокову можно  верить,  битва  Геракла  со
Змеем длилась минут двадцать. Кровь вставала фонтанами.  Иногда  опутавший
фермера питон отбрасывал хвост чуть не под колеса КАМАЗов и ЗИЛов,  но  ни
одному водителю и в голову не пришло остановиться, узнать, не причиняет ли
каких-либо неудобств гигантский питон человеку...
     Аномальная   это   история?..   Может,   откликнуться   на    просьбу
неизвестного, рассказать, как рыдал  на  обочине  бедный  фермер,  победив
тропическое чудовище? Ведь никто - никто! - не пришел к нему на  помощь  в
борьбе с чудищем, сбежавшим из приезжего цирка!
     На реках вавилонских, там сидели мы и плакали...
     Откуда это? Где он вычитал такую тревожащую фразу?..
     К сожалению, Шурик так этого и не смог  вспомнить.  Да  и  не  сильно
хотел.
     "Недавно узнал, что  моего  прадеда  звали  Фима.  Имею  ли  я  право
незамедлительно слинять за бугор?"
     Шурик хмыкнул.
     Автобус перебежал через деревянный брусчатый мост, очень старый, судя
по его простой, но сверхнадежной  конструкции.  Багровые  листья  осин  на
высоком берегу речушки трепетали, как флажки  на  демонстрации.  Июльский,
уставший от долгой жары лес походил на театральную декорацию, перенесенную
кем-то на пленэр, и в то же время остро чувствовалось, как  живы  деревья,
как они  напитаны  соками  земли,  как  все  вдруг  жадно  дышит,  растет,
движется, меняясь ежесекундно, неумолимо...
     "Пятнадцатого меня убьют..." - вспомнил Шурик. Какая самоуверенность!
     Впрочем, далеко не каждый может так смело заявить о  своем  последнем
дне. Наверное у Ивана Лигуши,  наряду  с  недостатками,  есть  и  какие-то
достоинства. Не может живой человек состоять из одних недостатков.
     Исключая, конечно, Костю-Пузу, хмыкнул он.
     "Отдам бесплатно зуб мамонта."
     Вот человек бескорыстный! - восхитился Шурик. Плевать ему на рыночную
экономику, романтик, наверное... Опять же, зуб мамонта...  Безвозмездно  и
бескорыстно... Кому-то же требуется этот зуб... И вот  -  нате!  берите!..
Человек не требует места в зоопарке, не  унижается,  никому  не  грозит...
Хорошо, что у нас в стране сохранился такой человек...
     "Усталый мужчина шестидесяти  лет,  образование  среднее,  коммунист,
ищет ту свою половину, которая все выдержит и выдюжит,  не  продаст  и  не
предаст, а в роковой  час  печально  закроет  остекленевшие  глаза  милого
друга, поцелует его в холодный и  желтый  лоб  и,  рыдая,  проводит  туда,
откуда не возвращаются даже коммунисты."
     Шурик был потрясен накалом страстей.
     Сколько верности! Желтый холодный лоб... Рыдая и плача... Не  продаст
и не предаст...
     Потрясенный Шурик исподтишка изучил пассажиров  автобуса.  Кто  может
сказать такое? Кто поцелует в холодный лоб? Ну и так далее...
     Не рыжая, сразу решил Шурик. У нее глаза злые. Не будет она рыдать. А
если и зарыдает, то от обиды.
     И не будут рыдать приятели  в  лжеадидасовских  костюмах,  пошитых  в
Искитиме.
     И не будут рыдать,  не  потянутся  губами  к  желтому  холодному  лбу
отходящего в лучший мир коммуниста  уверенные  местные  челноки,  забившие
автобус  товарами,  приобретенными  за  бесценок  где-то  на  самом   краю
ойкумены.
     И не зарыдает над усталым  мужчиной  шестидесяти  лет  хмурый  хромой
богодул, измученный хроническим похмельем.
     И не хлынут слезы из черных, как ночь, глаз  таджиков,  кутающихся  в
пестрые халаты, надеющихся начать в Т. новую жизнь. Шурик слышал, в Т.  их
называют максимками, вкладывая в это слово жалость и благодушие,  и  в  Т.
они поставили свой кишлак прямо на руинах  недостроенной  гостиницы  -  из
деревянных ящиков и картонок. Местные богодулы, слышал Шурик, совершают  в
кишлак паломничества, это в Т. приравнивается  к  заграничной  турпоездке.
"Мы еще до Индии доберемся!" - хвастают богодулы.  Всерьез  уверены:  рано
или поздно кто-то омоет сапоги в водах Индийского океана,  а,  значит,  на
руинах недостроенной гостиницы в Т. поднимется, заживет напряженной жизнью
новый кишлак, и поселятся в нем смуглые босоногие люди, не верящие в белых
мух, падающих с неба, и в то, что вода может быть твердой...
     Шурик вздохнул.
     Широк русский человек.
     Не выйди вовремя закон о частной и охранной деятельности, подумал он,
тянул  бы  я  сейчас  армейскую  лямку,  поддавшись  на  уговоры  сержанта
Инфантьева. Или тянул бы лямку в милиции.
     Скушно.
     Зато Лерка бы не ушла...
     Но закон вышел, и вышел вовремя. Роальд,  суровый  прагматик,  создал
одно из самых первых в стране частных сыскных бюро. Никогда Роальд не  был
романтиком, потому мечта и сбылась.
     За два года работы в бюро  Шурик  насмотрелся  всякого.  Его  уже  не
удивляли бурные слезы, он разучился верить слезам. Его не удивляли  бурные
мольбы, бурная ругань, явная ложь и  скрытая  ложь,  его  уже  не  трогало
эффектное  благородство,  он  не  верил  невинным  голубым  глазкам.   Что
глазки?..
     Коля  Ежов  (который  не  Абакумов)  отследил  женщину,  с   завидным
упорством преследовавшую свою соперницу. Бывшую,  кстати.  Едва  утром  С.
выходила из дому, тут же появлялся синий "жигуленок" М. Если С. вскакивала
в трамвай или в автобус, М.  это  не  смущало,  она  так  и  следовала  за
трамваем до самого места работы С. Каждый день, каждое утро.  И  все  лишь
потому, что год назад С. увела у нее мужа.
     Коля Ежов хорошо поработал.
     С.,  по  его  сведениям,  оказалась  скромницей,  грубого  слова   не
произнесет, а М., наоборот, типичная хамка. Богатая волевая хамка, умеющая
себя держать. Зачем бы ей преследовать скромницу, пусть и  уведшую  у  нее
мужа? Все у М. было при себе - и  пронзительно-голубые  глаза,  и  светлые
волосы, и холеные руки на руле. Ну, муж ушел к другой, так  это  сплошь  и
рядом бывает, никто соперниц не преследует  день  ото  дня...  Не  похоже,
чтобы М. жаба душила. Зависть, то есть. Хамка - да,  но  чтобы  зависть...
Она с подружками встретится, разговор всегда прост: все  мужики  -  пьянь,
грызуны, бестолочь. Один приходит с цветами, другой с бабоукладчиком  (так
М. определяла  ликеры),  а  разницы  никакой.  Только  наладишь  мужика  в
постель, а он, грызун, глянь, уже, конечно, ужалился...
     Понятно, такая грымза, пусть и привлекательная,  особых  симпатий  не
внушает, но Коля Ежов разобрался с М. справедливо.  После  того,  как  муж
ушел, М. поменяла квартиру, оказавшись случайно в соседнем доме.  А  место
ее работы всегда находилось рядом с конторой скромницы.  Отсюда  и  нервы:
преследуют!.. Но чаще всего людям только кажется, что  их  преследуют.  На
самом деле, даже действительные твои соперники преследуют не тебя, а  свои
цели.
     "Всем известно, что  монополии  это  плохо,  любую  продукцию  должны
производить  несколько   предприятий.   А   предусматривают   ли   у   нас
антимонопольные меры наличие сразу нескольких президентов, чтобы  из  кучи
дурацких указов каждый гражданин мог без труда выбрать для  себя  наименее
дурацкий?"
     Шурик читал уже по инерции.
     Только привычка работать тщательно не позволяла ему пропускать  массу
стандартных объявлений.
     "Продам   дом    с    хозяйственными    пристройками...",    "Именная
бизнес-программа осуществит вашу  мечту...",  "Немец  тридцати  шести  лет
примет подругу...", "Продам щенков дога, окрас палевый...", "Опытный юрист
поможет молодой фирме..."
     Шурик уже не верил, что из всей  этой  мешанины,  называемой  газетой
"Шанс", действительно можно выловить какую-то  информацию,  относящуюся  к
бывшему бульдозеристу Ивану Лигуше, надежно упрятавшему  в  Городе  что-то
такое, из-за чего пятнадцатого его могли убить...
     Бред.
     Время от времени сквозь разметывающуюся  вдруг  рыжую  гриву  соседки
Шурик всматривался в знакомые места... Село под  холмом,  речушка...  Село
длинное,  дугой  уходит  за  холм...  Домики  ничего,  даже  веселые,   но
подтоплены ржавым болотом...
     Шурик вздохнул.
     Что  творится  за  стенами  веселых,  подтопленных  болотом  домиков?
Рыдания звучат? Смех раздается?..
     "Пятнадцатого меня убьют..."
     В свое время, из  чистого  любопытства,  Шурик  прошел  краткий  курс
графологии. Понятно, поверхностный, мало что дающий, но все  же.  Судя  по
завитушкам крупных  букв,  бывший  бульдозерист  не  был  лишен  некоторой
самоуверенности.   Правда,   эта   самоуверенность   выглядела   несколько
неубедительно... Он, наверное, много чепухи несет,  решил  Шурик.  Дырявая
память, да еще самоуверенность...
     Но этот быстрый нажим в гласных... Незаметный быстрый  нажим...  Этот
Лигуша как бы отгораживается от окружающего мира, похоже, он не в ладах  с
ним...
     Похоже, Роальд не все мне рассказал.
     "Объявляю о создании добровольного Союза слесарей. Всем, кто  вступит
в Союз сразу и добровольно, полагаются льготы."
     А  тем,  кто  вступит  в  Союз  под  давлением  обстоятельств?  Таким
полагаются  хоть  какие-то  льготы?  Или  они  становятся  как  бы  нижним
спецконтингентом, чем-то вроде серого резерва, сразу и навсегда  лишенного
льгот