Ее частицы приобретают от  ударной  волны  в  момент  взрыва  "новых"
звезд. Затем частицы разгоняются магнитными полями Галактики.  Путешествуя
по ней миллионы, а  иногда  и  миллиарды  лет,  они  накапливают  огромную
энергию. Ученые начали создавать  установки  -  ускорители  потока  частиц
высоких энергий. Я же обнаружил -  подобные  приборы,  правда,  не  совсем
такие, но близкие по духу, что ли, уже существовали тысячи лет назад.  Это
египетские пирамиды. Они не ускоряют частицы, а фокусируют их поток.  Вам,
конечно, известно: материя существует в виде вещества и поля?
   - Да.
   - В решении проблем  я,  очевидно,  чисто  интуитивно  сначала  отринул
вещества и занялся полями. Их  пока  известно  четыре:  поля  ядерных  сил
сильного и слабого взаимодействия, электромагнитные и  гравитационные.  Ни
одно мне не подходило. Следовало искать другие,  еще  не  открытые.  Вдруг
озарило - а не существует ли связи  между  физикой  и  космологией?  Помог
случай. В патентном бюро, разбирая как-то одну из самых курьезных  моделей
"вечного двигателя", я поразился: двигатель, разумеется, не  работал,  что
явствовало из заключения экспертов, но вот по моим выкладкам и расчетам он
должен был действовать. Ошиблись эксперты? Нет. Просто они не знали  того,
что уже" знал я. Двигатель подпитывается каким-то неизвестным и загадочным
полем. Я начал искать... И нашел. Доселе  неоткрытое  поле  улавливали  из
космоса монументальные гробницы фараонов. Я назвал это гипотетическое поле
Т-полем, где Т означало  -  трение.  Действие  Т-поля  исключительно.  Оно
раскачивало диполи и молекулы, разъединяло связи  внутри  их,  рвало  нити
соединения любого вещества. Даже полимеры разлагало полностью. Оно как  бы
расшатывало материал, делало податливым, безвольным,  нарушало  структуру,
заставляло атомы меняться местами, изменять свойства.  Стремилось  сделать
вещество жидкостью, текучей, словно вода. Впоследствии я убедился:  именно
это поле может менять генетический код, начисто  стирать,  заменять  новым
или из глубины веков возрождать признаки, забытые  и  отринутые  эволюцией
как ненужные. Мои открытия подводили вплотную к реализации идей,  но  лишь
подводили.
   - Вы хотите сказать, следовало найти еще что-то?
   - Да.  Поле  предстояло  сфокусировать  -  оно  быстро  рассеивалось  в
пространстве.  Не  имелось  прибора  для  его  обнаружения  и  определения
мощности. Опять труд. Днем и ночью. Скоро все  было  готово  -  оставалось
самое главное.
   - Как, и на этом работа не заканчивалась?
   - Требовался источник энергии.  Конечно,  Т-поле  можно  получить  и  с
помощью существующих электростанций. Но это дорого и громоздко,  да  и  не
исчерпывало  проблемы  целиком,  снижало  ценность  некоторых  открытий  в
комплексе.  Нужен  был  малогабаритный,  дешевый  и  необыкновенно  мощный
аккумулятор.
   Я запросил у компьютера  информацию  по  данной  теме.  Разумеется,  ее
оказалось не так уж и много. Отыскать требуемое не представляло труда. Это
в основном материалы, статьи и записи советского ученого Иоффе. Я выяснил:
он занимался кристаллами,  точнее,  их  поляризацией  и  диэлектриками,  и
столкнулся с необычным явлением - в тонкой  пластинке  кварцита  наводился
ток. Но когда ученый попытался сложить пластинки в пакет, надеясь,  что  и
напряжения будут складываться, -  ничего  не  вышло,  происходили  пробои.
Однако у русского не было того, чем обладал  я.  Идея  облучить  пластинки
Т-полем сверкнула молнией. И все встало на свои  места.  Каждая  пластинка
толщиной в один микрон покрывалась после облучения  молекулярной  пленкой,
не пропускающей заряд. Пакет размерами всего в миллиметр давал  напряжение
в миллион вольт. Источник найден - элемент величиной со спичечный  коробок
давал энергии столько же, сколько средняя электростанция. Круг  замкнулся:
аккумулятор подпитывал Т-поле, а  его  излучения  помогали  решать  многие
проблемы.
   - Ну а остальное? Другие аппараты?
   - Приборы, просвечивающие  стены,  раздевающие  негодяев  и  прочее,  -
игрушки. Достаточно  импульса,  равного  доле  секунды,  чтобы  облученное
вспышкой Т-поля вещество малой твердости рассыпалось в прах. Катализатором
являлся сноп ультразвуковых  волн.  Это  бескровное  орудие  возмездия.  Я
всегда ненавидел насилия, скажу откровенно  -  не  переносил  вида  крови,
презирал главное безумство - войну. Больше всего я опасался,  как  бы  мои
открытия и изобретения не послужили  ей.  Раздевающим  аппаратом  я  хотел
выставить на публичное осмеяние ненавистных мне мерзавцев, ибо  у  кого-то
из русских писателей прочел: смеха страшится даже тот, кто  вообще  ничего
не боится. Но вскоре  я  понял:  даже  мои  "шутки",  попади  они  в  лапы
милитаристов, превратятся в страшное оружие. Прав  был  Аристотель,  когда
утверждал: "Кто двигается в науках, но отстает в нравственности, тот более
идет назад, чем Вперед". Что же касаемо серьезных открытий, то если бы  до
них добрался Робинсон, он бы купался в  золоте  и  превратил  бы  людей  в
бесправных рабов, скотину.
   Голос смолк. Шелестела пленка, конец ее монотонно стукал по роликам.
   - Все. - Грег выключил магнитофон. - Мне бы хотелось,  что  бы  вы,  не
торопясь,  подумав,  прокомментировали.  Начнем  с  вас,  Уваров,   доктор
более-менее в курсе. Свое мнение он мне когда-то высказал. Что вы думаете?
   -  По-ра-зи-тельно,  -  слегка  запинаясь,  начал  Уваров.  Глаза   его
оживились, очки сползли, и он смотрел поверх них. - Жаль, я не могу задать
ему несколько вопросов. В том, что мы услышали,  есть  ответы  на  некогда
интересовавшие меня явления. Причем  ответы  гениально  просты.  Некоторые
проблемы, правда, в зародыше, роились в сознании, вернее,  в  воображении,
но я отодвигал их на будущее и, признаться, на не  совсем  близкое.  Меня,
однако, поразили его пессимизм, надломленность и обреченность. Парадокс: с
одной стороны - столь великая сила, с  другой  -  безысходность,  какое-то
непротивление злу. - Физик дрожащими руками вытер лоб. - Если вы  возьмете
меня с собой, буду очень рад.
   - Ну а  ваше  теперешнее  мнение,  доктор?  -  Грег  был  явно  доволен
выступлением русского. - Что скажет второй спец?
   - Я не столь восторжен, как мой коллега. - Эдерс усмехнулся  в  усы.  -
Прежде, когда Грег рассказал мне о Смайлсах, я отнесся к сообщению  весьма
скептически.  Больше  того,  решил:  имею  дело  с  шизофреником,   иногда
случается такое на почве травмы. Уж простите,  Грег,  но  и  вас  посчитал
слегка свихнувшимся. Потом представилось время подумать, сделать некоторые
допущения,  проанализировать.  Короче,  я  заколебался.  В  клинике,  куда
доставили Грега, я тоже  прослушал  запись,  но,  видно,  там  было  много
лишнего, и я  настроился  на  иронический  лад.  Теперь  пересмотрел  свои
взгляды. Сочту за честь  принять  участие  в  экспедиции.  Да,  по  поводу
удивления Мишеля пессимизмом Смайлса. А что ему прикажете делать?  Человек
сломлен и раздавлен жизнью.
   - Значит, это  плохая  жизнь,  -  назидательно  возразил  Уваров,  -  и
следовало поискать более разумный выход.
   - Легко сказать. - Эдерс хмыкнул.
   - Ну мне не очень легко, скорее наоборот.  Но  складывать  оружие  было
рановато.
   - Хорошо. - Грег постучал  никелированным  крючком  по  столу.  -  Есть
какие-нибудь предложения по существу?
   - Есть, - улыбнулся доктор и поднял бокал с пивом.  -  Хотя  я  злейший
противник спиртного, но предлагаю тост. Видите ли, по восточному календарю
нынешний год называется годом черной собаки.
   - А почему черной? - удивился Мартин. - Значит,  в  этом  летосчислении
встречаются собаки других цветов?
   - Представьте, да. Кроме белой, желтой, что вполне естественно для этих
животных, могут быть красные и даже синие. Мудрецы  толкуют:  именно  этот
год благоприятствует добрым начинаниям, сулит успех. Становится черным для
дурных людей и светлым для верных и преданных.
   - Теперь, я думаю, самое  время  выслушать  нашего  русского  друга,  -
предложил  Грег.  -  Расскажите  о  себе,  но  желательно  поподробнее  и,
разумеется, откровенно. Здесь, как мне кажется, собрались  единомышленники
и судить строго не будут.
   - Ладно, - Уваров вытер губы. - Откровенно так откровенно. Скрывать мне
от вас нечего, особенно от доктора, я ему многим обязан.
   - Полно вам, - насупился Эдерс.
   - И терять нечего. Все, что было дорого и свято, потерял.



3. ЭТОТ СТРАННЫЙ РУССКИЙ

   - Уж наберитесь терпения, - начал Уваров.  -  О  династии  нашей  можно
сложить целый роман.
   - Наберемся, - успокоил  его  Грег.  -  Пусть  вас  не  смущает  время,
рассказывайте.
   - Итак, после освобождения крестьян от крепостного права в 1861 году...
   - Вы хотите начать с 1861 года? - ужаснулся Эдерс.
   - Да пусть говорит! Куда нам спешить? - Мартин  ободряюще  взглянул  на
русского.
   - Не пугайтесь, об этом всего несколько слов.  -  Уваров  чуть  прикрыл
веки и продолжил: - Мой любимый поэт  Некрасов  так  прокомментировал  это
событие: "Порвалась цепь великая. Порвалась и  ударила.  Одним  концом  по
барину, другим по мужику". Но волею судьбы мои предки оказались в выгодном
положении. До царского манифеста они находились на так называемом оброке -
держали в Москве рыбную  торговлю,  а  барину  платили  дань.  Прадедушка,
человек предприимчивый, быстро пошел в гору и  разбогател  до  миллионного
состояния. Слыл он неверующим, даже богохульником и  "безобразником".  Его
супруга являла полную противоположность - искала утешения в религии. Родив
сына, вообще устранилась от мирской суеты, к вящей радости  мужа,  который
незадолго до революции, оставив жену на попечение монахов и попов, а  сына
сбагрив  в  морской  кадетский  корпус,  перебрался  в  Париж  в  обществе
француженки - то ли певички, то ли плясуньи  кафешантана.  Капиталы  также
перевел во  Францию.  Жил  припеваючи,  стриг  купоны,  словно  заправский
рантье.
   В двадцатых годах  дедушка  плавал  на  миноносце  гардемарином.  Когда
Красная   Армия   ударила   по   Крыму,   молодой   моряк   отправился   в
Константинополь. Разумеется, не один, а с  возлюбленной.  Она-то  и  стала
моей бабушкой. После многих мытарств молодые оказались в  Париже  и,  само
собой,  наведались  к  папаше-свекру.  Но  новоявленный  рантье  отошел  в
потусторонний мир. Однако бывшая "арфистка" не только взяла  их  под  свое
крылышко, но и приняла самое деятельное участие в дальнейшей судьбе.
   - Во-от. - Мартин поднял указательный палец. - А  мы  часто  говорим  -
шансонетка. Извините, перебил.
   - В 1922 году у супругов родился сын - мой отец. Почти одновременно  их
постигло и горе - умерла  от  воспаления  легких  мачеха-патронесса.  Свое
состояние она завещала им.
   Следует  заметить,  политикой  дед  не  интересовался,  и  ему  претило
общество злобствующих белоэмигрантов. Он не вступал ни в какие "союзы", не
предъявлял большевикам счет за отнятое  добро,  тем  более  никто  у  него
ничего и не отнимал.
   Когда фашисты оккупировали Францию, пришлось бежать  в  Великобританию.
Разумеется, остались без гроша. Дед сник и  как-то  незаметно  отдал  богу
душу - все заботы легли на плечи моего отца. Он стал моряком и даже весьма
отличился в десанте через Ла-Манш при открытии второго фронта.
   По окончании войны они возвратились в Париж, где и поселились  в  своем
особняке. Так и жили: отец плавал, бабушка вела хозяйство.
   Однажды,  вернувшись  из  очередного  рейса,  застал  дома  молоденькую
девушку-сиротку, дальнюю родственницу матери. На ней он и женился.  Вскоре
на свет появился я. Оговорюсь, в семье  постоянно  говорили  по-русски,  и
родной язык я освоил раньше французского и тем более английского.  Далекую
отчизну не забывали, в особняке было много книг,  я  рано  познакомился  с
русской классикой, а впоследствии папа привозил советские книги. Уже после
окончания Сорбоннского университета я  дважды  побывал  в  СССР  туристом.
Поездки оставили неизгладимый след, я буквально заболел  родиной  предков.
Там меня интересовало все: посещал то, что хотел. Часто  вообще  бродил  в
одиночку и в любое время по старым кварталам столицы и Ленинграда. Не могу
объяснить, но, вероятно, под  впечатлением  рассказов  близких  я  как  бы
узнавал места, в которых никогда прежде не доводилось бывать. Словно после
длительной разлуки возвратился туда, откуда меня увезли  ребенком.  Иногда
ловил себя  на  мысли,  что  все  это  уже  видел,  причем  до  мельчайших
подробностей, о которых раньше никогда не было речи. Я знал  русский,  мне
не требовался посредник в разговоре с советскими людьми,  да  и  они,  мне
кажется, не подозревали, что я иностранец, представитель иного мира. Скажу
откровенно, под конец я чувствовал себя почти советским гражданином, мысли
и чаяния этих люден мне были ближе, нежели остальным участникам круиза.
   - Мы  отвлекаемся.  -  Эдерс  побарабанил  пальцами  по  столешнице.  -
Продолжим по существу.
   Уваров несколько раз кивнул и сказал со вздохом:
   - Сейчас мы подошли к кульминации моей трагедии. Видите ли,  заканчивая
учебу, я познакомился с девушкой, русской по происхождению.  Она  приехала
учиться из вашей страны в Сорбонну. Звали ее Мэри  Гарб.  Но  это  на  ваш
манер, по нашему - Мария Гарбовская. Одиссея ее предков отличалась от моих
разве  отдельными  штрихами.  Отец   -   крупный   бизнесмен   в   области
радиоэлектроники,  заправлял  делами  фирмы  и   научно-исследовательского
отдела в этой отрасли. Дочь - единственный и к тому  же  поздний  ребенок.
Худенькая,  со  слабым  здоровьем,  очень  застенчивая.  Она  была  весьма
начитанной, особенно интересовалась русской и советской литературой. Общие
симпатии нас сблизили, а потом мы и полюбили друг друга. Она ввела меня  в
семью, и я не только получил  благословение  папаши  на  наш  брак,  но  и
предложение работать в технической лаборатории. В это время меня  постигло
огромное несчастье:  возле  берегов  Центральной  Америки,  в  пресловутом
Бермудском треугольнике, в урагане "Кэтрин" погиб танкер  отца,  а  в  это
время с  ним  плавала  моя  мама.  Родителей  лишился,  как  говорится,  в
одночасье.
   Я ликвидировал дела во Франции и переехал  сюда.  Со  дня  на  день  мы
собирались пожениться - жизнь рисовалась весьма радужно. - Он  вздохнул  и
продолжил:  -  Отец  Маши  собирался  посодействовать  приобрести  на  мои
капиталы - их было около тридцати тысяч - ценные бумаги его компании,  они
котировались очень высоко.
   В конце недели мы договорились с невестой,  что  я,  окончив  кое-какие
формальности, навещу ее за городом, где у  них  имелась  небольшая  вилла.
Машенька плохо себя чувствовала, побаливало сердце, и отдыхала там, ей был
необходим свежий воздух.
   Я сидел  в  гостинице,  когда  раздался  телефонный  звонок.  Звонивший
представился референтом мистера Гарба и сообщил: шеф поручил ему  оформить
мои финансовые дела и для этого он  ждет  меня,  -  разумеется,  со  всеми
деньгами и бумагами - в пять  часов  вечера  в  холле  бара  "Небеса",  за
крайним столиком справа от входа. Я  обещал  быть,  хотя  не  скрою,  меня
слегка озадачило столь легкомысленное место для подобного свидания.
   Уваров закрутил головой и сказал с досадой:
   - Там-то я и повстречал Ветлугина.
   - Референта звали Ветлугин? Он тоже русский? - словно подсказал Мартин.
   - Господи! - встрепенулся Уваров и  хлопнул  себя  ладонью  по  лбу.  -
Простите. Я же не упоминал. Тут вот какая история.  У  папы  был  товарищ,
тоже из эмигрантов, по фамилии Ветлугин. Предки его оказались за  границей
больше от растерянности,  чем  по  политическим  соображениям.  Он  жил  в
Париже, активно участвовал в Сопротивлении. Когда  отец  уехал  в  Англию,
связь между ними оборвалась. Лет через пять-шесть после возвращения папы в
Париж к нему неожиданно явилась незнакомая женщина с маленьким  мальчиком.
Она заявила: этот ребенок - малыш стоял и молчал, как  рассказывала  мама,
выглядел очень несчастным - сын, да-да, сын его друга, а она жена,  но  не
обвенчанная. Ветлугин умер и просил перед смертью разыскать отца, чтобы он
позаботился о ребенке. Дама собирается  выходить  замуж,  а  ее  жених  не
намерен воспитывать чужого ребенка. Она в отчаянии, не знает, что  делать,
и умоляет приютить его ненадолго. Короче, мальчуган - звали  его  Юлием  -
остался в семье, а мамаша так больше и не объявлялась. Своих детей у  моих
родителей тогда еще не было, и  к  приемышу  относились,  как  к  родному.
Однако парнишка оказался уже испорченным. Когда я появился  на  свет,  ему
было  лет  двенадцать-четырнадцать,  однако  он  умудрился   вылететь   из
нескольких школ и наконец устроился учеником в какое-то  маклерское  бюро,
но прилежанием не отличался. Мне тогда исполнилось пять  лет.  Дружбы  меж
нами не получилось - он меня просто высокомерно игнорировал, и  не  только
из-за  разницы  в  возрасте.  Юлий   отличался   какой-то   патологической
жестокостью и злобой. Однажды я  застал  его,  когда  он  расстреливал  из
пневматической винтовки собаку.  Бедное  животное  металось  по  саду,  не
понимая, откуда  приходит  эта  настигающая  ее  повсюду  боль.  Он  же  с
садистским наслаждением всаживал в собачонку пулю за пулей.
   Как-то, уже будучи юношей, он заявился  домой  и  объявил  с  апломбом:
записался наемником в иностранный  легион  в  Африку.  Отец  возмутился  и
потребовал объяснений. Разразился скандал. На утро Ветлугин исчез, и  папа
запретил даже упоминать о нем. Вот его-то я  и  встретил  в  том  баре.  -
Уваров прикрыл глаза и заскрипел зубами.


   В  мрачноватом  холле,  отбрасывая  на   стены   отблески,   вспыхивали
разноцветные огоньки. У стойки толпились посетители,  их  было  еще  мало.
Из-за малиновых портьер, свисающих над входом в общий зал,  выплескивались
потоки джазовой музыки. Пахло сигаретами, духами и коньяком.  За  широкими
окнами лил дождь. Уваров присел за столик справа и наблюдал, как  в  лужах
лопаются водяные пузырьки. Было без  десяти  пять.  На  миг  его  кольнуло
сомнение - может, перепутал что-либо, странное место выбрал  референт  для
делового разговора. А впрочем, ему виднее, значит, здесь удобней.
   В  коридорчике,  ведущем  к  туалету,  стояли  двое  и,  стараясь  быть
незамеченными, пристально наблюдали за Уваровым.
   - Так, - произнес  тот,  что  повыше  и  посолиднее.  -  Пришел.  Ждет.
Сбегай-ка позвони и сразу обратно. Как заговорю  с  ним,  мчись  наверх  и
готовь все к нашему приходу.
   Второй,  пониже  и  потщедушнее,  покорно  кивнул  и  скрылся  в  конце
вестибюля.
   Минуты через две к Уварову подошел кельнер, и сказал, что его просят  к
телефону.
   Звонил референт. Извинился и сообщил:  попал  в  автомобильную  пробку,
будет  добираться  на  метро.  Еще  раз  просит   его   простить,   явится
приблизительно спустя полчаса. Уваров согласился подождать  и  вернулся  к
своему столику.
   Громкий возглас по-русски заставил обернуться.
   - Дружище! Кого я вижу! Мишенька! Какими судьбами в наши  Палестины?  -
Около,  раскинув  руки,  остановился  полноватый  и  лысоватый  мужчина  в
бутылочного   цвета   модном   костюме-тройке   и   красном   в    горошек
галстуке-бабочке. Лицо сияло неподдельным радушием.
   - Не узнаешь? Стыдно, старик, стыдно.  -  Он  схватил  ладони  Уварова,
сильно потряс и прижал к груди. - Ну, Юля Ветлугин. Вспомнил? Ну  господи,
Мишель! Неужели не узнал? Ну, Юля, Юля Ветлугин. Напряги память.
   - Как же, узнал, - смутился Уваров и покраснел. Он догадался, кто перед
ним. - Здравствуйте.
   - Слава  те,  господи.  Здравствуй,  радость  моя.  -  Брови  Ветлугина
взлетели вверх. - Какими муссонами и пассатами? Ты же затворник  и  раньше
чурался подобных заведений?
   - У меня рандеву. - Он взглянул на часы. - Договорились  встретиться  с
одним человеком. Вот и дожидаюсь - застрял в заторе.
   - Боже мой! Мишенька! Я не видел тебя миллион  лет.  Дай-ка  взглянуть.
О-о-о, выглядишь