некоторые  наши  общие
друзья.
   -  Я  сказал  -  малохольный,  -  буркнул  Уваров.  -  Все  у  нас  тут
сикось-накось. Даже за то, что выкарабкиваешься с того  света,  приходится
платить. Если бы я умер, врачи страшно огорчились, и  не  потому,  что  не
спасли, а из-за потери дохода.
   - Вам еще повезло, - вставил Мартин, - не ропщите.
   - Конечно, - русский  с  признательностью  взглянул  на  доктора,  -  к
счастью, я попал в мастерские ручонки гуманисту и  инженеру  человеческого
организма. Так сказать, маэстро...
   - Да хватит вам, - засмущался Эдерс.
   - Я не то имел в виду, - возразил негр.
   - А что?
   - Случись несчастье сейчас - ваш долг возрос бы на одну пятую.  Вот,  -
он показал журнал в суперобложке. На ней вокруг  операционного  стола  под
круглой бестеневой лампой толпились люди в зеленых халатах.
   - Кого-то режут? - Грег выглянул из-за плеча профессора.
   - Режут, - подтвердил негр. - В переносном смысле. Читаю:
   "Стоимость медицинского обслуживания  по  сравнению  с  минувшим  годом
подскочила на 20 процентов. Например, операция на сердце с  пребыванием  в
клинике в течение месяца составляет следующую сумму: в день  за  палату  -
190 долларов.  Хирургу  -  3500.  Анестезия  -  600.  Донорская  кровь  за
пол-литра - 85. Высокоэффективные средства ежедневно  -  490.  Амортизация
операционной  -  2790.  Лекарства  -  1190.  Рентген  -  720.  Специальное
оборудование - 2760. Лабораторные исследования -  1410.  Итого  за  четыре
недели 33455 долларов, или более 1000 в сутки". Каково?
   - Но может  быть,  это  какая-то  уникальная,  из  ряда  вон  выходящая
операция? Там не написано? - поинтересовался Грег.
   - Написано, - подтвердил Мартин. - Обычная операция средней сложности.
   - Уникальная! - встрепенулся Уваров. - Да таких сотни и тысячи. А  если
у человека нет денег?
   - На нет и суда нет. - Эдерс махнул рукой.
   - Вот видите, - русский ткнул  пальцем  в  журнал,  -  а  мне  известно
совершенно противоположное. Событие врезалось в память и останется там  до
конца дней. Оно буквально выбило моих спутников по  туристскому  вояжу  из
колеи.
   - Что же это было? - спросил профессор. - Опять медицинские  выкрутасы?
А может быть,  аналогичное  сверхцинизму  гитлеровцев,  которые  присылали
семье казненного счет за израсходованные патроны?
   - Не-ет! - Уваров замотал головой.
   - Так поведайте нам! - Эдерс округлил глаза. - Не интригуйте!
   - Во время поездки в СССР мы навестили  Вильнюс,  в  Литве.  И  там  на
хуторе произошел несчастный случай с трехлетней  девочкой  -  сенокосилкой
отхватило обе ножонки. В  медпункте  оказали  первую  помощь  и  отправили
ребенка вместе с отрезанными ступнями в город Радвилишкас.  Дежурный  врач
тотчас связался с командующим ВВС Прибалтики, а тот с Латвией и Москвой. В
борьбу за жизнь малышки включились сотни людей разных рангов и наций  трех
союзных республик. Был выделен огромный  лайнер  Ту-134  для  единственной
крохотной  пассажирки.  Ее  доставили  в  Москву,  где   хирурги   провели
девятичасовую операцию, сохранив девочке не только жизнь, но и избавив  от
инвалидности. Ей так искусно  прирастили  ножонки,  что  спустя  некоторое
время она уже зашевелила пальчонками. Вот как там относятся к людям. Слова
"чужих детей не бывает" - не декларация.
   - Интересно, а чья она дочка? - спросил Грег. - За какие заслуги папы с
мамой ей столь  высокие  почести  и  затраты?  Это,  пожалуй,  обошлось  в
кругленькую сумму, не меньшую, о которой упоминал Мартин.
   - Родители ее обыкновенные сельские труженики, по-ихнему -  колхозники.
И все мероприятия не стоили им ни копейки, расходы в таком случае берет на
себя государство.
   - Слушая нашего русского друга, - задумчиво  произнес  профессор,  -  я
словно сам проделал весь путь с раненым ребенком, очень образно представил
события  той  ночи.  Этим  добрым  людям  я  бы  с  величайшим   почтением
поклонился. Сообщение Уварова меня потрясло и, скажу  откровенно,  вселило
надежду; есть еще на свете земля, где честных и  благородных  не  придется
вносить в Красную книгу.
   За столом зашумели, рассказ произвел сильное впечатление.
   Раздался голос Мартина:
   - А если бы у них была установка по регенерации? Представляете?
   Грег постучал вилкой, подождал, когда друзья успокоятся, и произнес:
   - Меня Миша  тоже  взволновал,  но  давайте  вернемся  к  своим  делам.
Дискуссию о гуманизме, доброте и справедливости мы, разумеется, как-нибудь
продолжим. Однако замечу - мне, например,  в  этом  вопросе  все  ясно,  а
насущных проблем хоть отбавляй. Сегодня до ужина следует закончить дела  и
достойно проводить профессора - он уезжает.
   - Опять банкет? - уфыркнул доктор и сделал постное лицо.
   - Какой там банкет, - Грег тепло взглянул на Эдвина. - Посидим в  своей
компании, поговорим. Кто ведает, встретимся ли снова. И еще,  дорогой  наш
профессор, вы никогда не рассказывали о себе. Я как-то сразу принял вас за
давнего знакомого, почти родственника. А ваше  житье-бытье,  мне  кажется,
весьма поучительно.
   -  Ну,  положим,  вы  меня  приняли  не  сразу.  -  Эдвин  заговорщицки
подмигнул. - Забыли, как затряслись поджилки при нашем знакомстве?
   - Не забыл, но разбирает любопытство. Желательно  бы  узнать  -  думаю,
выражу общее мнение - о вашей, надеюсь, интересной, жизни.
   - Хотите удостовериться, не  беглый  ли  я  каторжник-правдолюбец.  Жан
Вальжан из "Отверженных" Гюго  или  что-то  наподобие  графа  Монте-Кристо
Дюма?
   - Если и так, обещаем простить за давностью лет.
   - Разочарую вас - никаких прегрешений нет, во всяком случае крупных,  -
вздохнул профессор. - Да и вряд ли мое жизнеописание вас чем-то  обогатит,
хотя я бы не сказал, что оно ординарно, скорее напротив.
   - Тем более, профессор, - Грег сделал приглашающий жест.
   Остальные придвинулись поближе и приготовилась слушать.



15. АВСТРАЛИЕЦ

   - Ранним утром, - начал неторопливо профессор, -  1606  года  голландец
Виллем Янсзон, полупират-полуученый, греховодник по кличке Янц, сочетавший
в себе,  казалось  бы,  несовместимые  качества  кутилы  и  исследователя,
приплыл к западному побережью таинственного материка. Мореход окрестил его
Новой   Голландией.   Однако   пустынный   берег   поразил   Янца    своей
неприветливостью, о чем свидетельствует дневниковая запись:  "Страна  эта,
видимо, проклята богом", с сим первооткрыватель и удалился  восвояси.  Так
впервые открыли Австралию.
   - Почему впервые, разве ее открывали еще? - спросил Мартин.
   - Даже, можно сказать, дважды. В 1642-м  Абел  Тасман,  а  в  1770-м  -
известнейший путешественник и первопроходец, знаменитый  и  почитаемый  во
всем мире, и особенно среди естествоиспытателей, Джеймс Кук. Кстати, он-то
и  привез  туда  первых  переселенцев  -  каторжников  из  Альбиона,   где
преступность начала принимать угрожающие размеры. Этот огромный остров  не
особенно баловали вниманием в том числе, разумеется,  и  писатели.  Больше
того, один из них, будем надеяться, без злого  умысла,  нанес  ему  весьма
ощутимый материальный ущерб.
   - Кто же это? - воскликнул Грег.
   - Всеми нами любимый Вальтер Скотт, - усмехнулся профессор.
   - На он никогда не посещал Австралии?
   - Ему и не требовалось. В 1829 году  Вальтер  Скотт  опубликовал  роман
"Анна Гейерштейн". Его героиня  любила  носить  на  своих  дивных  волосах
фамильную диадему  с  благородными  опалами.  Смерть  Анны,  загадочная  и
непонятная, связывалась именно с воздействием  этих  камней:  им  издревле
приписывались свойства приносить беды. Психология людей, особенно  женщин,
очень восприимчива - от перестали надевать украшения с этим камнем. И надо
же  случиться  -  именно  тогда  в   Австралии   обнаруживают   крупнейшее
месторождение благородных опалов с великолепной игрой света, в  том  числе
редчайших - черных. Но после выхода книги спрос на них упал почти до нуля.
Не помогло и то, что английская королева Виктория, желая развеять суеверие
и  поддержать  экономически  свое  заокеанское  владение,   демонстративно
украшала колье опалами.
   - Да, действительно, -  вставил  русский,  -  знаток  минералов  Пыляев
подтверждает - большинство женщин ни за что не станут носить опалов.
   - Скажите, какие привереды, - хмыкнул Эдерс.
   - Се ля ви, - профессор  развел  руками.  -  Известно  -  все  материки
эволюционировали особо. Австралия тому  подтверждение.  Здесь  встречаются
животные,  которых  нет  больше  нигде.  Возьмите  кубомедузу  хироникс  -
"смертельную осу" и массу других ядовитых медуз, от соприкосновения с ними
человек умирает спустя 3-5 секунд. Из 140 видов змей -  20  очень  опасны.
Например, парадемансиа  микролепидус  в  300  раз  токсичнее  американской
гремучей змеи и в 20 - индийской кобры. А черный паук сиднейский спайдер -
восьминогий убийца? Наконец, кенгуру, коала, сумчатый крот,  дикая  собака
динго, утконос, ехидна,  птицы  киви,  кукабарру  или  двоякодышашая  рыба
цератод  и  дюгонь.  Последнее  млекопитающее   мне   приходилось   видеть
неоднократно. Думаю, не случайно зоологи отнесли его к отряду сирен.
   - Но согласно греческой мифологии сирены -  это  полуптицы-полудевы,  к
тому же обладающие сладкозвучным голосом, - вмешался  Уваров.  -  Им-то  и
очаровывали и пленяли доверчивых моряков. Надеюсь, ваш дюгонь не поет?
   - Разумеется, - улыбнулся Эдвин. - Его голос напоминает рев  тюленя.  Я
имел в виду само название - сирена - гибрид чего-то  или  кого-то.  Скорее
всего легенда о русалках возникла в тот  момент,  когда  впервые  человеку
удалось лицезреть дюгоня. Представьте, я однажды наблюдал, как он вынырнул
в заросшем водорослями устье реки. Зрелище поистине фантастическое. Голова
и "лицо" очень  похожи  на  женские,  с  круглыми,  обрамленными  длинными
ресницами, глазами. Водоросли,  словно  зеленые  локоны.  Сильно  развитые
молочные железы  поразительно  напоминали  груди  девушки.  Покатые  плечи
плавно переходили в узкую талию, заканчивающуюся рыбьим хвостом.  Подобные
изображения украшали в древности носы парусников.
   - Извините, профессор, но мне придется вас прервать, - прищурился Грег.
- Все это, конечно, интересно и занимательно, но, зная вас  как  человека,
ничего не делающего зря, меня наводит на мысль, что вы...
   - Угадали, Фрэнк, интуиция детектива вас не подвела - наш род - выходцы
из Австралии, страны, находящейся до  сих  пор  в  какой-то  непонятной  и
загадочной  полуизоляции.  Мне  думается,  континент  с  такой   историей,
животным, миром и флорой заслуживает большего. Итак - это моя родина.
   Отец мой был смотрителем маяка. Да-да, Грег, не делайте  больших  глаз.
Он плавал сначала  юнгой,  матросом,  затем  выучился  на  штурмана,  стал
капитаном. Однажды на лайнере, шедшем из Европы  с  переселенцами,  возник
пожар. Судно отца находилось недалеко - лежа в дрейфе, пережидало  сильный
туман. Рация у них отсутствовала, и  команда  не  знала,  что  в  каких-то
нескольких десятках миль гибнут люди.
   Катастрофа   потрясла   мир.   Владельцы   лайнера,   желая    избежать
ответственности  за  плохое  оснащение  спасательными  и  противопожарными
средствами, обвинили отца в самом страшном преступлении  -  не  пришел  на
помощь терпящим  бедствие.  Его  лишили  диплома  и  ошельмовали  Каиновой
печатью. Он не мыслил себя вне морской стихии и устроился  смотрителем  на
маяк. Отец  запомнился  мне  высоким  молчаливым  человеком  с  неизменной
трубкой в зубах.
   Мать оставила нас, едва мне минуло три года. Образ ее совершенно стерся
в моей памяти. От своего родителя - отдать ему  должное  -  я  никогда  не
слышал о ней худого слова.  Кроме  нас,  в  маячной  пристройке  проживала
средних лет вдова рыбачка. Очень добрая полная, белокурая  и  голубоглазая
ирландка, с мягкими руками, от которых всегда пахло свежеиспеченным хлебом
и овечьим молоком. Она вела наше хозяйство. Море и все, что с ним связано,
окружали меня с младенчества. Тогда же возникла не прекращающаяся  по  сей
день любовь к собакам и дельфинам.
   -   Чем   же   они   заслужили   столь   избирательное   отношение?   -
полюбопытствовал Уваров.
   - У нас жил пес - желто-белый, сильный и мудрый шотландский колли.  Его
кто-то из соседей подарил отцу еще щенком. Когда  мне  исполнилось  четыре
года, на усадьбу забежали три тасманских волка, скорее всего бешеные - это
часто случалось в летнюю жару. Я играл  среди  травы  и  привлек  внимание
хищников. Обычно они не нападают на людей, но тут бросились  ко  мне.  Вот
тогда-то собака и показала свою преданность человеку и вступила с  ними  в
жестокий бой. Она вышла победительницей, но сама еле держалась  на  ногах,
до того была помята и изранена. Очевидно, каким-то инстинктом понимая свою
опасность для окружающих - пса покусали сбесившиеся животные, - он  заполз
под стоящий на отшибе сарай. Как только его ни звали, чем  ни  приманивали
благодарные отец и вдова, он не вышел. Так и  умер  там  два  дня  спустя,
оставаясь благородным до конца своих собачьих дней.
   - Бедная собака, - прошептал Мартин. - Я всегда чувствовал  симпатию  к
этим животным, никогда не обижал, подкармливал бездомных.  У  нас  даже  в
войну на катере жил щенок.
   Профессор легонько догладил руку негра и произнес:
   - Вот почему все мои питомцы мужского пола носят кличку Рекс, так звали
колли, я как бы обессмертил имя своего спасителя.
   Я долго горевал о  любимце.  Сидел  на  покрытых  пахучими  водорослями
камнях у моря в небольшой бухточке и заливался горькими слезами...
   Профессор задумался, затем потеплевшим голосом произнес:
   - Там и произошла новая встреча. Привлеченный, вероятно, моим горестным
видом, меж коричневых ноздреватых скал появился дельфин - молодая афалина.
Она высунулась из воды и, как  мне  показалось,  стала  меня  успокаивать.
Улыбалась, скрипела и посвистывала, прыгала на хвосте и  вытворяла  прочие
фокусы. Так я обрел нового друга. Почти каждое утро он  приплывал  в  этот
заливчик с прозрачной водой и песчаным дном, и  мы  играли.  Дельфин  брал
рыбу из рук, катал меня на спине, доставал ракушки.
   Однажды мы купались  вместе,  и  я  увидел  малюсенького,  как  детская
ладошка с  растопыренными  пальчиками,  красивого  осьминога.  Тельце  его
переливалось цветами радуги, на оранжевом фоне проступали синие колечки. Я
потянулся к моллюску, но афалина резко  отбросила  его  хвостом  далеко  в
море. Позже я узнал - это был спрут-хапалохлена, от  его  "клевка"  смерть
наступает в считанные минуты. Как видите, и собаке  и  дельфину  я  обязан
жизнью. Да-а.
   Летом,  спасая  каких-то   шалопутных   девиц,   заплывших   далеко   и
испугавшихся акул,  утонул  отец.  Через  сутки  после  похорон,  когда  я
приковылял на берег, дельфин откуда-то принес отцовскую фуражку, она  была
на нем  в  тот  злополучный  день.  Так  возникли  любовь  к  дельфинам  и
патологическая, я бы сказал, ненависть к морю. - Профессор замолчал.
   - А что потом? - нарушил затянувшуюся паузу Грег.
   - Совершенно непредвиденное и неожиданное событие в корне изменило  мою
судьбу. Если бы не оно, я бы остался, очевидно, жить  с  вдовой  рыбачкой,
так как матери о гибели бывшего супруга  не  сообщили.  Однажды  на  маяке
появились незнакомые  люди.  Они  долго  беседовали  с  Юджин,  так  звали
экономку, а затем увезли  меня  в  Канберру.  Оказалось:  в  автомобильной
аварии погиб муж моей матери - весьма состоятельный коммерсант.  Наверное,
она его  очень  любила  -  неделю  спустя  после  похорон  отравилась.  По
завещанию, оставленному ею, я становился богатым. Опекуны  отправили  меня
учиться в Европу,  в  привилегированный  колледж,  а  затем  в  Англию,  в
университет. Вдова рыбачка, я часто писал ей и помогал материально, вскоре
скончалась от какой-то болезни, я остался одинешенек на целом свете  и  со
всей страстью отдался археологии. Вот так к живу.
   - И у вас не было семьи? - спросил Мартин. - Вы не женились?
   - Как же, женился, - недобро усмехнулся Эдвин.  -  Но,  вероятно,  надо
мной, как и отцом, витал какой-то злой рок. Жена ушла, когда я  производил
раскопки в Греции. Я не виню ее -  она  человек  экспансивный,  совершенно
другого склада. Мои же отлучки по полгода кого угодно довели бы до  белого
каления. Детьми мы, слава богу, обзавестись не  успели  и  разошлись,  как
принято говорить, по-джентльменски. Где она сейчас, мне неизвестно.
   Несколько минут над столом черным облаком  висело  тягостное  молчание.
Словно кто-то из  присутствующих  затронул  запретную  тему  и  остальные,
сознавая это, не знают, как выйти из столь  неловкого  положения.  Развеял
его сам профессор.
   -   Со   студенческой   скамьи   я   воспринимал   науку   как   что-то
космополитическое,  оторванное  от  общества,  государства,  принадлежащее
всему человечеству - под этим  термином  опять  же  подразумевалось  нечто
весьма расплывчатое в виде огромного и однородного скопления людей.  Я  не
задумывался, кому служат в конечном  счете  научные  открытия,  полагая  -
самой науке, всему миру. Но какому?  Неважно.  С  годами,  вероятно,  люди
начинают размышлять, ради чего  прожили  жизнь,  чем  обогатили  то  самое
человечество? И вот тут-то возникло чувство, что человечества-то вообще не
существует.
   - То есть как это не существует человечества?
   - Не существует как единого понятия. То,  что  идет  на  пользу  одним,
оборачивается другим во вред, хотя и первые и вторые входят в  определение
- человечество. Больше того, некоторые, казалось бы, незыблемые  качества,
такие, как честь,  благородство,  мужество,  справедливость,  тоже  весьма
относительны  и  в  разных  обществах  трактуются  по-иному,  порой  имеют
противоположное  значение  даже  в  юридическом  плане.  За  что  у  одних
наказывают, у других возводят на пьедестал, а это ужасно,  когда  принципы
определения добра и  зла  не  равнозначны.  Меня  восхищает  сила  и  мощь
человеческого разума,  но  приводит  в  бешенство  и  заставляет  страдать
людская подлость. Парадокс - этими качествами обладает, по сути дела, одно
и то же белковое тело - гомо сапиенс. Одни, используя врожденные инстинкты
собаки, учат ее спасать в горах заблудившихся  туристов,  быть  поводырями
слепых, вытаскивать из горящих домов детей. Другие внушают тем же животным
перегрызать горло узникам, бросаться на демонстрантов.  Тех  же  дельфинов
одни хотят использовать на  благо,  другие  превратить  в  живые  торпеды.
Зловещая диалектика прогресса - разум, уничтожающий сам себя. Но какой  же
он тогда, к черту, разум, если поступает неразумно?  Вот  и  получается  -
неизбежно сформируется такое общество, в основу которого заложены  высокие
нравственные принципы: справедливость, милосердие и доброта.  Ведь  должен
же восторжествовать именно разум. Иного выхода я не вижу...
   - Абсолютно с  вами  согласен,  профессор,  -  Уваров  закивал  в  знак
подтверждения. - Я хоть и сам технарь, но  мне  претят  также  утверждения
отдельных пессимистов: машины выйдут из повиновения людей, "роботы  сожрут
человека"  и  прочая  чушь.  Когда-то-кибернетик   Норберт   Винер   метко
выразился:  "Оставьте  машине  машинное,  а  людям  человеческое".  Машина
продукт человеческого мозга, и какой бы совершенной  она  ни  была,  умнее
своего создателя не станет. То же можно сказать и о роботах  -  их  задача
облегчить труд людей.
   - Не скажите, Миша, роботы  отнимают  у  человека  работу,  -  возразил
Мартин, - лишают куска хлеба.
   - Это не роботы. Они сами  по  себе,  грубо  говоря,  набор  железяк  и
электронных схем. Они могут пеленать детишек и... отрубить голову.  Роботы
бездумные исполнители - что прикажете, то и  сотворят.  Руководит  же  ими
общественный  строй.  Как  раз  на  этом  примере   и   можно   убедиться:
научно-технический прогресс, его плюсы и минусы нельзя  рассматривать  вне
общества, в котором он действует.  Добавлю  к  словам  профессора:  думаю,
науки и техники