тической же точки зрения...

- Не будьте догматиком, юноша! - перебил Борг. - Форм движения материи
множество. А вы... мгм... все сводите к веществу. Игнорируете поле, говорю
я вам! В моем представлении мысль так же материальна, как вещество, из
которого состоит мозг. Они образуют неразрывную совокупность. Только
вещество локализовано в пространстве, а поле мысли простирается в
бесконечность. Теоретически... мгм... Возьмите звезду и ее свет. Звезда
может быть в другой галактике, а ее световое излучение достигает нас,
преодолев немыслимое расстояние. И по нему мы судим о самой звезде.

- Но ведь человек... Его энергия... - начал было Игин, но, запутавшись,
умолк.

- Биотоки человека настолько слабы, что не зажгут крошечную лампочку. Но их
можно усилить, и тогда... Дошло?

- Вы хотите сказать, что, промодулировав мыслью вакуумные волны, можно
точно так же усилить ее энергию? - догадался наконец Стром.

- Дошло, - на сей раз утвердительно произнес Борг. - Но не следует...
мгм... все сводить к технике. - Нужен мыслелетчик. Человек. Остро мыслящий.
Впечатлительный. Лишенный эгоизма. С чистым сердцем и возвышенными
чувствами. Способный осмыслить великое множество проблем, стоящих перед
человеческим обществом, понять чуждую нам инопланетную жизнь, связать
разрозненное, дни и годы транспонировать в секунды... Найдется ли еще такой
человек на Мире или на Утопии? Ну?

- Джонамо! - воскликнув Стром.

- Конечно же, Джонамо! - подтвердил Игин. - Если уж не она, то кто же еще?

- Джонамо? Припоминаю... - насупил брови Борг. - Пожалуй, она подойдет...
Определенно подойдет, - повеселел старый ученый. - Мгм... Это уже полдела.
А теперь, молодые люди, слушайте меня внимательно...

18. Преступление

- А я тебе говорю, что никаких запоров там нет! - вышел из себя Банг. -
Обычная биоволновая задвижка.

- Какая разница, - продолжал твердить Тикет. - Мы же все равно не знаем
кода!

- Если струсил, так и скажи. И проваливай, слышишь? Без тебя обойдусь!

- Я не трушу, а хочу как лучше.

- Тогда молчи. Я знаю что делаю. Никакого кода нет. Просто надо задумать.

- Как это задумать?

- Ну, мысленно скомандовать: "двери, откройтесь!"

- И они действительно откроются?

- Должны открыться.

Банг прибавил шаг, и Тикет, который был младше года на два, едва поспевал
за ним.

- А ты почем знаешь?

- Вот зануда, - выругался Банг. - Ведь говорил же: запирать не от кого,
преступников не осталось. Кроме нас, - добавил он с гордостью. - Но о том,
что мы преступники, никто не знает. Понял?

- А ты уверен, что это будет настоящее преступление? - робко спросил Тикет.

- Еще бы! В старину нас назвали бы злодеями. "От кошмарного злодейства
леденела кровь..."

- Я не понял, что леденело?

- Кровь! Что еще может леденеть! Это я вычитал в де... в детективном
романе, - Банг с торжеством посмотрел на окончательно оробевшего Тикета. -
Очень древняя книга, понял? У моей бабушки была своя бабушка, а у той еще
одна. Так вот, самая старая бабушка очень любила читать детективные романы.
Жаль, сохранился единственный. Мама говорит, что он... сейчас вспомню...
ага, семейная реликвия, вот как! Я его наизусть выучил.

- Расскажи, - взмолился Тикет.

Банг пригладил взлохмаченную шевелюру, вздернул усыпанный веснушками нос и
с важностью проговорил:

- Потом. Когда сделаем дело.

Тикет обиженно замолчал, но долго не выдержал и, шмыгнув носом, спросил:

- А правда, что в старину было интереснее?

- Да уж! Сражались, совершали подвиги. Вот в следующий раз давай совершим
подвиг!

- Какой?

- Ну... например, угоним звездолет.

- Зачем?

- Какая разница, зачем? Просто подвиг, понимаешь?

- Понимаю... - неуверенно сказал Тикет. - Послушай, ты музыку любишь?

- А ты?

- Компьютерную нет. А вот ту, что передавали по глобовизору...

- Это и есть старинная музыка, - разъяснил Банг. - Она настоящая. Так моя
мама говорит.

- Ну и как тебе?

- Здорово!

- Вот увидишь, я научусь тоже, как Джонамо...

- Может, и научишься, - великодушно согласился Банг. - Но раньше сделаем
дело.

... Председатель был непривычно рано разбужен сигналом информ-компьютера.

- Что случилось? - спросил он, еще не поборов сна.

- Чрезвычайное происшествие. Выведен из строя компьютериал в Сеговии-Бест.

- Причина аварии?

- Диверсия.

- Что-о?

- Разрушены корпуса блоков, поломаны платы, оборваны кабели. И повсюду
надписи: "Долой компьютеры, да здравствует Джонамо!"

- Информация принята, - подавленно произнес Председатель.

В первый момент его охватила растерянность, мелькнула малодушная мысль: "Не
ошибся ли я, поверив Строму? Неужели мои прежние опасения оправдываются?
Началось с мелкой диверсии, бессмысленного вандализма. А что потом:
погромы, взрывы, убийства? Пойдет прахом то, чего с таким трудом удалось
достичь человечеству. Оно окажется отброшенным в прошлое. И вместо
обещанного Стромом духовного расцвета, новой волны сбалансированного по
всем компонентам прогресса наступят упадок и хаос..."

В этих своих скоротечных размышлениях Председатель старательно обходил
Джонамо, как будто ее не существовало, хотя она уже стала для него самым
дорогим человеком. Но вот воспоминание о ней пробило мысленную блокаду,
словно солнечный луч вспыхнул в промозглом мраке, принеся с собой
успокоение и решимость.

"Действовать! Немедленно действовать!"

Но с чего начать? Уже много лет существовавший на Мире порядок не нуждался
в защите: на него никто не посягал. И органы защиты порядка, столь
могущественные в прошлом, постепенно превратились в атавизм,
атрофировались, сошли на нет. Общество переросло их и отвергло за
ненадобностью.

Преступление сродни душевному заболеванию. Благодаря успехам молекулярной
генетики с психическими болезнями покончено раз и навсегда. Сумасшедших не
стало. Откуда же было взяться преступникам?!

В основе преступления ненависть или жажда наживы. Но что может быть менее
рационально? Ненавидя другого, губишь себя. Да я кого ненавидеть, за что?
Тех, кто богаче? Но таких нет. Любая вещь доступна, понятия "обогащение",
"власть", "карьера" утратили смысл...

Так рассуждал Председатель. Но в логической цепи его рассуждений было
слабое звено: преступление все же произошло, и оттого, что его, казалось
бы, некому совершить, суть случившегося не могла измениться.

Председатель Всемирного Форума тронул сенсор информ-компьютера.

- Конституционные меры?

Бесстрастный голос тотчас ответил в том же лаконичном стиле:

- Приняты.

- Конкретно?

- Информация по глобовидению. Ответы на запросы. Прием советов.

- Технические меры?

- Эксперт-консилиум. Поиск аналогии. Анализ причинно-следственных связей.
Расчет вариантов. Выработка стратегии.

- Предварительные выводы?

- Случившееся носит аномальный характер.

- Это я и сам знаю! - раздраженно крикнул Председатель и отключил
информ-компьютер.

Раздался негромкий мелодичный сигнал вызова - сработал личный информ
Председателя. Его шифр был известен лишь нескольким близким людям.

Информ сфокусировал в пространстве объемное изображение Джонамо.

- Здравствуйте, Ктор! - голос пианистки звучал встревожено. - Я не
помешала?

- Нет, что вы, - натянуто улыбнулся Председатель. - Рад вам. Мне как раз
нужно с вами посоветоваться.

- Только что узнала об этом... об этой глупой проделке.

- Проделке? "Долой компьютеры и да здравствует Джонамо"? Ваша популярность
приобрела странные формы. Помните наш первый разговор?

- Второй. Впервые мы разговаривали в Оультонском заповеднике.

- Да, конечно...

- А тогда, после концерта... Вы назвали меня возмутителем спокойствия. И,
кажется, оказались правы. Никогда бы не поверила, что мое искусство может
вселить в души людей не доброту, а жажду разрушения. Если так, то незачем
жить!

Голос Джонамо был бесстрастен. Но за этим внешним бесстрастием угадывалась
с трудом сдерживаемая нестерпимая боль.

"Уж лучше бы она расплакалась", - подумал Председатель. Но он знал, что
Джонамо не расслабится, не зарыдает, а так и останется в сверхчеловеческом
напряжении, пока... Каким окажется это "пока", Председатель не представлял.
И тем не менее, когда он заговорил, голос его был тверд и спокоен.

- Не будем спешить с решениями. То, что произошло в Сеговии-Бест, -
единичный случай, аномалия. Послушайте... - вдруг осенило его. - Вам надо
выступить по глобовидению!

- Мне? После того, как... Да я же не смогу играть!

- Кто сказал, что вы должны играть? Объясните тем, кто разрушил
компьютериал, какой они нанесли вред нашему общему делу.

Послышался зуммер информ-компьютера.

- Простите, Джонамо, я сейчас... - поспешно проговорил Председатель и
протянул руку к сенсору.

- Получены результаты логико-вероятностного анализа. С вероятностью ноль
девяносто девять преступление совершено детьми.

- Не может быть! - воскликнул Председатель. - Вы слышали, Джонамо, это были
дета! Детская проделка, но сколько новых задач ставит она перед нами!

19. Восстание

Когда Стром предложил дать убежище гемянам, люди на Утопии еще жили
по-старому, замкнуто. Сообщение о трагедии Гемы нарушило эту замкнутость.
Утопийцы, каждый из которых переживал собственную драму, с энтузиазмом
поддержали Строма. Они не имели ни малейшего представления о тех, кому
предстояло оказать гостеприимство. Сколько их? Какие они? Все эти и
подобные им вопросы отступили на задний план перед благородным порывом
протянуть руку помощи братьям по разуму, попавшим в беду.

Не было ни возражений, ни споров. Никто не требовал подробностей, не
высказывал опасений. Вопрос решали в принципе - да или нет.

Все сошлись на том, что надо без раздумий прийти на помощь. Гемянам?
Безусловно! А почему и не друг другу? Ведь каждый из них нуждался в
участии, поддержке.

И Утопия восстала. В отличие от прежних социальных взрывов, сотрясавших
систему Мира, это восстание было бескровным и ненасильственным. Оно
совершалось под лозунгами: "Не желаем больше тунеядствовать!", "Хотим
приносить пользу обществу!", "Хватит быть нахлебниками!".

Игин и Стром возглавили восстание - не как вожди, а скорее как зачинщики.
Их настроения разделяли большинство утопийцев. Одних явно, других
подсознательно тяготило унизительное состояние вынужденного безделья.
Одиночество, на которое они добровольно обрекли себя, скрывая от окружающих
собственные переживания, замыкаясь в скорлупу домашнего мирка, было
невыносимо для всех.

Начали создаваться всевозможные кружки, объединения по интересам, клубы.
Они становились центрами взаимного притяжения людей. Возродился интерес к
творчеству. Разрабатывались и заинтересованно обсуждались поистине
утопические проекты. Большая их часть так или иначе касалась спасательной
экспедиции на Гему. Был образован штаб Гемы. Руководящую роль в нем играл
Стром.

О переменах сразу же известили Мир. Отныне Утопия перестала быть
планетой-потребителем...

А ведь ее иждивенческое положение долгое время казалось естественным.
Забыли, что труд - непременный компонент человеческой жизни. Потому и
придумали Утопию. Применительно к ее целям, какими они изначально
представлялись, само слово "труд" заменили, словно эквивалентом, словом
"отдых".

В истории Мира были времена, когда люди отстаивали право на труд, потому
что оно отождествлялось с правом на существование. Тогда труд был жестокой
необходимостью. И эта необходимость заслонила вторую сторону - потребность
трудиться.

Утопийцы, обеспеченные не только самым необходимым, но и малейшими
мелочами, тем не менее остро ее ощущали. Конечно, при желании всегда можно
найти объект труда. Так и пытались сделать многие утопийцы. Однако труд
должен быть осмысленным и целеустремленным, только в этом случае он
способен приносить удовлетворение. Выращивать овощи, чтобы не умереть с
голоду, - труд, преисполненный глубокого смысла. Делать то же самое в
условиях, когда промышленное производство пищи свело на нет представление о
голоде, - нелепость.

И обитатели Утопии утвердили свое право на общественно полезный труд.
Теперь уже звездолеты доставляли непривычный груз: станочные комплексы,
полчища промышленных роботов, компьютеры всех уровней, многопрофильную
аппаратуру. Получателем был Совет специалистов во главе с Игиным. А вокруг
Строма сплотился своего рода мозговой центр - физики, математики,
футурологи. Его почетным председателем стал великий Борг.

Старик преобразился. Его сухонькая фигура приобрела былую осанку, глаза
прояснились. Мыслил он по-прежнему остро и въедливо, то и дело ставя в
тупик своих высокообразованных коллег, которых продолжал считать учениками
и независимо от возраста называл не иначе как юношами.

Мозговой центр разрабатывал альтернативный вариант помощи гемянам, в основу
которого была положена идея мыслепортации, высказанная Боргом при его
первой встрече со Стромом и Игиным. Казавшаяся вначале абсурдной, она
увлекла ученых-утопийцев, послужила поводом для яростных дискуссий и вот
теперь претендовала на практическое воплощение.

Сам Борг не участвовал в спорах. Он лишь хмурил кудлатые брови, когда
кто-либо подвергал идею нападкам, или одобрительно сверкал глазами, шепча
себе под нос:

- Браво, юноша! Вот это по-моему... мгм...

Но когда, запутавшись в аргументах, спорщики обращались к его авторитету,
Борг несколькими фразами, иногда серьезными, чаще насмешливыми, вносил в
предмет спора абсолютную ясность.

Пришел день, и дискуссии иссякли, теория приобрела законченность, и встал
вопрос о решающем эксперименте. Его главная участница была давно уже
определена, хотя пока еще не догадывалась об уготовленной ей роли.
Посвящать ее в задуманное мозговым центром рискованное предприятие не
спешили, потому что знали: ради спасения людей Джонамо не пожалеет жизни. К
тому же обсуждать столь важный вопрос по радио считали неудобным.

Наконец Борг начал проявлять нетерпение.

- Вам нужно лететь на Мир, - торопил он Строма.

- Пусть летит кто-нибудь другой.

- У всех нас есть мгм... амбиции. Подымитесь над ними, говорю я вам!

- При чем здесь амбиции? - возмущался футуролог, однако в душе сознавал,
что старик прав.

Стром никак не мог преодолеть психологический барьер: он до сих пор
испытывал болезненное чувство, вспоминая о том, что пережил на Мире.
Рассудок убеждал, что времена изменились, его теория восторжествовала и ему
воздадут по заслугам, но стыд за себя, за свое поведение в разговоре с
Председателем оказался сильнее.

Лететь на Мир неожиданно вызвался Игин.

- Соскучился, сил моих нет, - багровея от смущения, признался он Строму.

Последние месяцы Игин буквально расцвел. Работа в Совете специалистов
увлекла его. Пожалуй, ее масштабы были внушительнее, чем на Мире, где он
отвечал за единственный, пусть и очень важный, индустриал.

Здесь же предстояло создать промышленный потенциал целой планеты!

В этом деле нашлось немало знающих и энергичных помощников. Игин диву
давался, каких резервов, ничуть не жалеючи, лишил себя Мир. Почему человек
оказался там в каком-то ущербном, зависимом положении? Казалось бы, все
делалось для его блага, он был центром вращения многочисленных колесиков,
каждое из которых служило ему верой и правдой, однако сооруженный им
механизм связал своего создателя по рукам и ногам, подчинил собственному
ритму, отбил вкус к инициативе.

И вот Мир вслед за Утопией выходит из оцепенения, и сердце Игина рвется к
нему, встающему с сонного ложа...

- Смотрите, не останьтесь там, - с ревнивой подозрительностью предупредил
Стром. - Это было бы предательством по отношению к Утопии, ко всем нам!

- Сто лет мечтал остаться! - вознегодовал Игин, еще более багровея при
мысли, что футуролог распознал самое заветное его желание.

Игин улетел с первым же звездолетом, замучив напоследок помощников
множеством инструкций и сам получив не меньше от мозгового центра.

20. Возрождение

На фоне громадного, сияющего черным лаком рояля Тикет казался мотыльком,
порхающим по клавишам. Ноги в репленовых рейтузах не доставали до педалей.

- Не тряси рукой, - терпеливо повторяла Джонамо. - И не прогибай пальцы.
Ладонь должна быть такой, будто ты держишь мячик. Вот, смотри...

- Надоело играть гаммы! - взмолился Тикет. - Меня заставляете, а сами
никогда...

- Ты ошибаешься. Когда я училась, то играла гаммы и этюды целыми днями. Без
этого невозможно развить технику.

- Я не понял, что развить?

- Технику игры. Ты ведь мечтаешь стать музыкантом, правда?

- Конечно, мечтаю. Я же сам пришел, после того как мы с Бангом... Ну, вы
знаете, о чем я говорю.

- У тебя отличные способности. Талант... А вот у Банга, к сожалению, не
оказалось музыкального слуха. Жаль, он славный мальчик.

- Он будет звездолетчиком, не верите?

- Верю, - улыбнулась Джонамо. - Только сначала вам обоим надо вырасти. А
пока... помнишь наше условие?

- Помню. Стараться и... как это?

- Совершенствоваться.

- Я стараюсь... - вздохнул Тикет. - Но почему-то не получается...

- Обязательно получится. Нужно лишь работать. Много и упорно.

Джонамо переживала, что ей пришлось отказать Бангу. Она считала, что
каждый, независимо от степени таланта, имеет право заниматься музыкой, хотя
бы для себя, для удовлетворения душевной потребности,
самосовершенствования. И так будет. Но пока приходится отбирать самых
одаренных учеников, иначе ей не справиться с первоочередной задачей.

Теперь у нее не было недостатка в последователях. Они горячо
пропагандировали ее искусство, которое было адресовано не интеллектуалам от
музыки, не гурманам, смакующим изысканные созвучия, а всем людям и
преследовало благородную цель: привить им всеобщую любовь к прекрасному,
взломать состояние сытого довольства, вернуть интерес к переменам, жажду
свершений.

Но искусство не может быть односторонним. И как бы ни была хороша музыка,
она не в состоянии заполнить эстетический вакуум. И вот - впервые за много
лет! - появились поэты. Взяли давно забытые кисти художники.

Еще недавно поэзию считали чей-то вроде извращения: зачем втискивать живую
речь в искусственные рамки, рифмовать ее? Разве в жизни кто-нибудь говорит
стихами?!

Люди не понимали, что поэзия - это не размеры и не рифмы, а умение выразить
словами движения души, недоступные даже для самых чувствительных
электронных датчиков. Сущность поэзии подменяли ее внешней стороной...

А живопись вообще представлялась воплощенной нелепицей. Какой смысл
малевать увиденное со свойственной человеческому восприятию
приблизительностью, если существуют абсолютные способы запечатлеть
действительность, и не на плоскости, а в объеме, и не с помощью нестойких
красок, а посредством цифрового кода в памяти компьютеров, с
гарантированным сохранением неискаженной цветовой гаммы!

Так рассуждали рациональные современники Джонамо, пока она не взорвала
своим поразительным искусством, казалось бы, несокрушимую цитадель их
представлений. И, как часто бывает, обращенные в новую для них веру, они
стали ее апологетами.

На Мире началась эпоха Возрождения, и ее первозвестницей была Джонамо.

- Вот видишь, родная, у меня уже есть и последователи, и ученики, - могла
она с полным основанием сказать матери. - Хорошо-то как! Я такая
счастливая...

Джонамо и впрямь впервые за многие годы чувствовала себя по-настоящему
счастливой. И причина заключалась не только в том, что торжествовало дело
ее жизни. Ктор исподволь, незаметно стал самым дорогим и близким ей после
матери человеком.

Она знала, что Ктор любит ее, хотя он ни разу не заговорил о своих
чувствах. Деликатный от природы, он боялся оскорбить Джонамо признанием:
понимал, как много значит для нее покойный муж.

Его опасения были напрасны. Муж уже давно стал частицей души Джонамо,
полноправно вошел в ее "я". Он жил и будет жить, пока жива она. И новое,
вспыхнувшее в ней чувство не имеет ничего общего с предательством. Нет, это
не измена памяти о человеке, когда-то давшем ей полноту счастья!

Джонамо не подозревала, что