видите, тоже сделали шаг в сторону
искусственной эволюции. Оттого и смогли откликнуться на ваш зов. Правда, у
нас его сочли сигналом бедствия. Так или иначе, я здесь. Такой же
"призрак", как вы оба.

- Кей не "призрак". Он лишь притворяется "призраком", - скупо улыбнулся
Сарп.

- Я тоже "притворяюсь", - поддержала шутку Джонамо. - Быть может,
случайность, что мы в разных концах Вселенной, при различных стечениях
обстоятельств, сделали одно и то же открытие. Быть может, случайность и то,
что встретились в безмерном пространстве-времени. Но не случайно мы
существуем, не случайно во всем подобны друг другу. И, наконец, не случайно
Гема и Мир - близнецы. Сколько таких близнецов с неодинаковыми судьбами
разбросаны, словно песчинки, во Вселенной?

- Не счесть их числа, - кивнул Сарп.

Огромные, вытянутые к вискам, глаза Джонамо засияли, как черный кристалл
под лучом лазера.

- Значит, мы, человечество, величина вселенская. Вселенная озарена разумом.
Протоплазма или сгустки энергетических полей - не суть важно. Главное,
чтобы разум оставался человеческим. Придет время, и его разрозненные искры
сольются в единое пламя. Оно охватит мириады Миров и Гем! Неугасимое
пламя...

16. На острие иглы

- Я не верю вам, - воскликнул Лоор. - Вы "призрак" с Гемы!

- Ошибаетесь, - сдержанно возразила Джонамо. - У себя на планете Мир я была
обыкновенным человеком и скоро снова стану им.

- Все равно не верю!

- Зачем мне обманывать? Единственное мое желание - помочь вам.

- Не нуждаемся ни в чьей помощи. Помогайте тем, на Геме.

- А разве вы не гемяне?

- Нет, мы орбитяне, - с гордостью сказал Лоор. - "Гемяне" предали нас,
позорно сбежали.

- Неправда!

- Именно сбежали! Но ничего, одумаются - вернутся.

- Не вернутся, - покачала головой Джонамо. - Возвратиться надо вам. Рано
или поздно. Лучше, если это произойдет раньше.

В голосе Лоора прорезались враждебные нотки.

- Вас послал Корлис? Или Кей? Они еще не стали "призраками"?

- Вы сами не верите в то, что говорите. Меня послала моя планета - с
любовью, а не с враждой.

- Допустим, - смягчился Лоор. - И чего вы хотите?

- Поговорить с вами. Понять вас. И быть понятой.

- Понять? Это так важно? Ну что ж, согласен. Поговорим. Но учтите, я не
поддаюсь переубеждению.

- Знаю. Вы человек гордый и бескомпромиссный. И переубедить Лоора может
лишь сам Лоор. Моя цель скромнее - сделать так, чтобы вы задувались,
спросили себя: "А прав ли я?"

- Безусловно, прав и спрашивать незачем. Я уверен в целесообразности своих
решений! Возможно, с точки зрения Корлиса, они не безупречны, даже кое в
чем противоправны, но, как любит говорить Тис, история прощает все, вплоть
до насилия, если оно совершается во имя великой цели!

- Тис - низкий человек, - брезгливо поморщилась Джонамо. - Он скажет все,
что угодно вам. Но неужели вы всерьез полагаете, что цель оправдывает
средства?

- Великая цель - да! А моя задача истинно велика - создать абсолютно
устойчивую общественную систему, где человек обеспечен всем действительно
необходимым и ничем сверх того: излишества развращают, это гангрена,
которую нужно пресечь в зародыше, иначе гибель!

- Мните себя хирургом, причиняющим боль ради исцеления?

- А почему бы и нет? Я имею на это право. Кто, как не я, избавил людей от
страха перед будущим, внес успокоение в человеческие души?

- Успокоение... Против него я боролась на своей планете.

- И победили?

- Представьте, да.

- Значит, и у вас происходит борьба, - понимающе кивнул Лоор.

- Борьба мнений - единственное противоборство, существующее на Мире. У нас
нет войн, не сохранилось оружия.

- Ах, если бы Гема была такой! - вырвалось у Лоора.

- В истории Мира тоже случалось многое, о чем остается жалеть, - признала
Джонамо. - Нам не раз угрожали катастрофы. Уберегшись, мы впали в другую
крайность.

- В какую же?

- Еще недавно Мир был чем-то вроде гигантского Космополиса.

- Не может быть!

- Увы, может. Мы также стремились к устойчивости общества, хотя в отличие
от вас не только не отвергали прогресс, но слепо полагались на него.

- Прогресс - величайшее зло! - крикнул Лоор. - Он погубил Гему, погубит и
вас, если не остановите его, как это сделали мы.

- Согласна, прогресс может обернуться злом, - подтвердила Джонамо. - Но
лишь неуправляемый, стихийный прогресс. Наш ученый Стром создал теорию
дисбаланса. Из нес следует, что должен главенствовать духовный прогресс
человека. Все остальные компоненты прогресса необходимо подчинить ему.

- Это что-то новое, - задумчиво проговорил Лоор. - И знаете, с вашим
Стромом можно согласиться.

- Но вы же против любого прогресса!

- Я за постоянство, - уклонился от прямого ответа архитектор.

- Постоянства не существует! Вы попытались создать устойчивую систему.
Парадокс в том, что "устойчивость" обманчива. Одно из двух: либо духовный
прогресс, либо духовное обнищание - его мы испытали на себе и, поверьте,
это тоже катастрофа.

- Но орбитяне думают одинаково, - по инерции заспорил Лоор. - У нас царит
согласие. После того как Корлис и другие...

- Вы заблуждаетесь! Это начало духовного умирания! У каждого человека
должно быть собственное мнение. И пусть мнения различаются, важно, чтобы
люди не разучились мыслить, не превратились в стадо. Человечество - не
стадо, Лоор. Поразмыслите над этим!

17. Прощание с Гемой

Мыслелетчица покидала Гему. Много дней она была чувствительным рецептором
вселенского волнового кольца, связавшего две планеты.

Войдя в систему коллективного мышления "призраков", Джонамо пропустила
через свое необычайно емкое сознание уникальный по объему, не говоря уже о
значении, поток информации. И теперь подводила итоги.

Знания гемян и мирян в результате обоюдного обмена не сложились, как можно
было надеяться, а умножились благодаря обилию новых, чрезвычайно
плодотворных для каждой из сторон идей и принципов. Столь беспрецедентное
взаимообогащение культур было одинаково выгодно обоим человечествам. Они
оказались во всех отношениях равными партнерами.

Теперь гемяне, которым предстоит чуть ли не с нуля воссоздавать здание
цивилизации, смогут учесть не только уроки собственной истории, но и
драгоценный для них исторический опыт Мира. А для мирян явится откровением
осуществленная "призраками" система коллективного мышления, гарантирующая
индивидам равные способности. "Интеллектуальный коммунизм" - эти
замечательные слова заключают в себе программу справедливейшего
общественного строя, который восторжествует и на Геме, и на Мире.

Что же касается "вторичной" жизни, предвосхищенной Боргом и воплощенной в
"призраках", то Джонамо видела в ней не противовес биологическому бытию, не
"конкурентный вариант" существования разума, а средство продлить творческий
век личности, умножить интеллектуальные и физические возможности человека.
Не "бессмертие", а справедливый, гармонически завершаемый жизненный цикл,
продолжительность которого определяет сам человек!

Сколько примеров для подражания и предостережений от ошибок почерпнут они
друг у друга! Но, пожалуй, главное - осознание того, что разум не уникален,
что он распространен во Вселенной и способен объединяться наперекор
пространству-времени.

Джонамо была потрясена трагедией Гемы. Да и сама "вторичная" жизнь, при
всей ее фантастической перспективности, воспринималась как драматическое
явление, до конца еще не осмысленное и всесторонне не исследованное.
Сколько споров вызовет она у мирян. И все же за ней будущее!

Биологическую программу, заложенную в живом организме природой, можно
перевести на иной язык - электроники, вакуумно-волновой теории,
транспонировать на иную материальную основу. Программы, выработанные самим
человечеством в ходе исторического процесса в отличие от биологической
отнюдь не бесспорны. Их стоит скорректировать исходя из современных
нравственных критериев, отдавая приоритет добру.

По опыту не только Кея, но и самой Джонамо, "первичная" жизнь может не
просто переходить во "вторичную" в завершение биологического бытия - обе
эти формы жизни способны сосуществовать от рождения и до... Слово "смерть"
вызывает содрогание, но в том-то и дело, что, привыкнув к
"противоестественному" состоянию энергетического поля, человек преодолеет
страх перед смертью. Она уже не будет означать для него небытие, а
воспримется как переход хотя и к иному, но знакомому бытию в виде
высокоорганизованного сгустка энергии.

"А как же смена поколений? - задавала себе вопрос Джонамо. - Не лишатся ли
люди стимула к естественному продолжению рода. Захотят ли женщины и впредь
испытывать извечные родовые муки?"

Но, вспоминая Инту, отвечала:

"Нет, это неистребимо в человеке!"

Люди привыкли к биологическому существованию. Оно обрекает их на физическую
боль, но вознаграждает за нее наслаждением. Переход во "вторичную" жизнь
избавляет от боли, но лишает наслаждения. Равноценна ли замена, как
соотносятся приобретения с утратами?

Впрочем, разве старость не отнимает у человека многое из того, чем богата
молодость? И компенсация здесь уж вовсе неравноценная...

Джонамо с особым, легко объяснимым интересом встречалась с
женщинами-"призраками", исподволь, хотя и ненавязчиво, наблюдала за ними.

В физиологическом смысле "призраки" бесполы. Но лишь в физиологическом и ни
в каком ином! Определяющие различия мужских и женских характеров не только
не сгладились, но, пожалуй, стали более выпуклыми, нарочито подчеркнутыми.
"Призраки" словно старались доказать самим себе, что остаются мужчинами и
женщинами.

Сохранились и нежность, и даже любовь. Пусть платоническая, лишенная
чувственного содержания, но оттого еще более глубокая и постоянная.

Пример такой рыцарской, безответной, тайной любви дал Сарп. И пусть никто,
кроме Джонамо, о ней не догадывался, ее силе и утонченности мог бы
позавидовать любой человек во плоти.

Сарп вскользь обмолвился, что у "призраков" есть принципиальная возможность
"продолжать род". По личностным программам мужа и жены нетрудно
синтезировать "сына" или "дочь", которые унаследовали бы родовые признаки
"предков". Это была бы уже "третичная" жизнь!

Но при всей ностальгической тоске по материнству и отцовству "призраки"
отвергли такую возможность, сочтя ее безнравственной.

- Синтезировать "призрака"-новорожденного нелепо, - пояснил Сарп. - А
взрослого и того нелепее: какой же он "потомок"?

- Мы не можем плодить монстров, - добавил другой "призрак", Угр, и Джонамо
подумала, что в моральном отношении "призраки" по меньшей мере не уступают
людям Мира.

И еще она заметила, что неосуществимая мечта трансформировалась у них в
жажду творчества. Ее поразили стихи юной по облику поэтессы Сапфо:


Ринься с высей горных, - как прежде было:
Голос мой ты слышала издалече;
Я звала - ко мне ты сошла, покинув
Отчее небо!

Ими она приветствовала Джонамо, инопланетную сестру, покинувшую отчее небо
и ринувшуюся с горных высей пространства-времени по далекому зову Гемы...

За время, проведенное мыслелетчицей в этом еще не оправившемся от трагедии
мире, она сблизилась с Сапфо. Поэтесса поражала величием духа, которое
сумела сохранить вопреки перенесенным тяжелым испытаниям. А может быть,
именно ими было порождено это гордое в своей истинной скромности величие...

Облик Сапфо с предельной точностью выразил влюбленный в нее поэт Алкей:

Сапфо фиалкокудрая, чистая, с улыбкой нежной...

Судьба женщины-"призрака" не могла не вызвать у Джонамо горячего
сочувствия, тем более, что ассоциировалась с ее собственной судьбой.

В день, когда произошла катастрофа, должна была состояться, но так и не
состоялась свадьба Сапфо. Вместо Дворца бракосочетания они с женихом,
растерянные и потрясенные, оказались в космопорту.

Лерк пробивал дорогу через охваченную паникой толпу, волоча за собой Сапфо.
Совсем близко заветная дверь в космолет. Три шага, два, один...

Лерка втаскивают внутрь, перед Сапфо дверь захлопывается Эна слышит глухие
удары изнутри, крики...

Мнится, легче разлуки смерть, -
Только вспомню те слезы в прощальный час,
Голос милого:
"Сапфо, Сапфо! Несчастны мы!
Сапфо! Как от тебя оторваться мне?"

С тех пор минуло полтора века, давно нет на свете Лерка, но по-прежнему
кровоточит рана в душе нестареющей девушки-"призрака". И ответным горьким
воспоминанием о Криле отозвалось сердце женщины-"волны" Джонамо...

Мыслелетчица прощалась с Гемой, испытывая острое сожаление, что лишь
соприкоснулась с ее судьбой, а не связала себя с ней навсегда. Но долг и
человеческие привязанности звали ее на Мир.

Она витала над планетой, словно пушинка, подхваченная ветром. Далеко внизу
сквозь чересполосицу облаков проступало море растительности, местами
изумрудно сверкавшее в лучах Яра, но большей частью хмуро синевшее в густой
тени.

Джонамо смотрела на Гему, а перед ее внутренним взором вставал Мир.
Казалось, он стряхнул с себя мишуру цивилизации, запахнулся в мохнатую
шкуру джунглей.

Но не одни лишь руины, буйство зелени, первородный хаос открывались взгляду
мыслелетчицы. Она видела девственно чистый лист, который предстоит исписать
будущим поколениям гемян. Исписать набело, тщательно взвесив каждое слово,
каждую буковку. Трагические ошибки прошлого не должны повториться!

Джонамо успела полюбить мрачную красоту одичавшей природы. Не уродство, а
именно красоту! Ведь все эти гигантские папоротники, кустарники,
соперничающие высотой с деревьями Мира, горбатые стволы, разлапистые ветви,
приземистые кроны красивы особой, воинствующей красотой, не подсудной
придуманным людьми канонам. Ее нелегко разглядеть, еще труднее осмыслить, а
осмыслив, принять. Но уж если это удалось, она западает в душу навсегда,
как случилось с Джонамо...

Гема ассоциировалась для нее с торжественно-траурным хоралом, в котором,
однако, дух надежды возобладал над безысходностью. И эта музыка мыслей,
сочетавшая в себе высочайшую чувствительность искусства с бесстрастной
информативностью точных наук, подхваченная циркуляцией вакуумных волн,
устремлялась к Миру сквозь звездные туманности, наперерез кометам, через
ледяные пустоши космоса.

Но вот отзвучал последний аккорд...

18. Продолжат начатое...

Со дня пробуждения Джонамо прошел месяц.

Открыв глаза, она сразу же оказалась во власти меомедов. По программе,
составленной в свое время Боргом, ее тщательно обследовали.

На первых порах ей не то что встать, шевельнуться было трудно. Так
чувствует себя астронавт, неожиданно оказавшийся в сильном гравитационном
поле после длительной невесомости.

Казалось, Джонамо разучилась говорить. И действительно, вначале она
пыталась общаться с меомедами мысленно. Не получив отклика, удивилась и не
сразу уяснила свою ошибку. А потом почувствовала досаду и на себя, и на
необходимость заново привыкать к медлительной речи.

Первыми ее словами были:

- Где Ктор, здоров ли он?

Однако целых десять дней им не позволяли увидеться ни на минуту. Не
допускали к ней и никого другого.

- Вам нужно восстановить силы, - твердили меомеды в ответ на ее просьбы.

В какой-то мере Джонамо была даже довольна этой отсрочкой. Мыслями своими
она еще не покинула Гему, продолжала уже в воображении обмениваться ими с
Кеем, которого успела полюбить, как брата, с умницей Сарпом, шумным
добряком Горном, нежной Сапфо и другими "призраками".

Эти навязчивые, порожденные воображением беседы изматывали нервы. Гема
иллюзорная в отличие от реальной не спешила ее отпускать.

Лица "призраков" не уходили из памяти, они вытеснили образы тех, кто
окружал Джонамо на Мире и Утопии. Даже черты Ктора она восстанавливала с
трудом.

Казалось, что с тех пор, как ее послали на Гему, прошла эпоха и что
Оультонский заповедник, доктор Нилс, концерт по глобовидению были вообще в
какой-то другой, полузабытой жизни. Не верилось, что она уже на Мире.

Гемяне и орбитяне уступали в ее памяти "призракам". Если не считать Лоора,
которого ей, похоже, все-таки не удалось переубедить, она общалась на Геме
с единственным человеком во плоти - Корлисом. Его успели уже при ней ввести
в систему коллективного мышления. Кей же в ее представлении был
"призраком".

Корлис оставил впечатление человека со сложным, противоречивым характером,
обидчивого и легко ранимого, мыслящего хотя и глубоко, но несколько
ортодоксально. Он не мог простить Кею гибели Инты.

Джонамо невольно стала свидетельницей кульминационного момента этой драмы и
переживала, что ничем не смогла помочь гордой и самоотверженной женщине, а
лишь облегчила ей последние минуты музыкой.

Искаженное страданием лицо Инты показалось Джонамо знакомым. Не ее ли она
видела перед тем, как потерять сознание во время последнего, перед отлетом
на Утопию концерта? Гема стала как бы продолжением того странного и жуткого
миража.

Джонамо легко приспособилась к коллективному мышлению. По существу, она
отличалась от Кея в двух его ипостасях лишь тем, что ее тело было на Мире,
а энергетическое поле на Геме. И переход в это необычное для человека
состояние начался в тот миг, когда Борг промодулировал вакуумную волну
концентратом ее мыслей.

Этот миг исчез из памяти. Сохранилось ощущение полнейшей беспомощности,
подступающей к горлу тошноты. Впрочем, тогда оно быстро прошло, сменилось
чувством полета. Расщепившееся надвое сознание перестало угнетать,
сделалось для нее естественным.

Волновое кольцо обратной связи, связавшее две планеты, позволило Боргу
подключить к коллективному мозгу "призраков" датчики, зондировавшие мозг
Джонамо. Борг предусмотрел и период адаптации, необходимый, чтобы оградить
ее психику от ударного избытка эмоций по возвращении на Мир. Руками, а
вернее, манипуляторами меомедов старый ученый и после смерти заботился о
ней.

Она много раз справлялась о Борге, но меомеды скрывали его кончину,
переводя разговор на то, что ей готовят торжественную встречу и, как только
Джонамо наберется сил, эта встреча состоится.

И вот спустя месяц раскрылись для нее двери мраморного мавзолея.

Весь Мир ждал этого дня. Загодя продумали церемонию встречи, как никогда
торжественную.

В свое время с астродрома ее несли на руках. Сейчас этого казалось мало.
Решили везти героиню на лафете музейного орудия, из которого был сделан
последний артиллерийский выстрел в последней войне.

Узнав об этом, Джонамо спросила Ктора:

- Милый, твой гонар здесь?

- Конечно.

- Тогда сбежим, ладно?

Гонар несся, взметая воздушной струей лепестки цветов, устилавших дорогу.
Впечатление было таким, словно их со всех сторон осыпают цветами. Джонамо
не удержалась, всплакнула.

- Первый раз вижу тебя плачущей, - сказал Ктор.

- Это сейчас пройдет. Вот, уже все.

Дома Джонамо прежде всего прошла к инструменту, подняла крышку, тронула
клавишу.

- Инта, Стром, Борг... Сколько потерь... - еле слышно проговорила она.

- Инта? Кто это? - удивился Ктор.

- Она могла бы стать моей подругой...

Джонамо взяла несколько аккордов, затем начала играть, однако через
несколько минут оборвала музыку.

- Как странно... Это не мой рояль. Он звучит иначе. Ты не находишь?

- По-моему, дело не в рояле. Изменилась сама игра.

- Она стала лучше или хуже? - неуверенно улыбнулась Джонамо.

- Ни то и ни другое. Твоя игра стала качественно иной. Раньше в ее основе
был звук. Он рождал в душе отклик. Но как следствие. Сейчас же я не слышал
звуков, точнее, не замечал их. Я словно побывал с тобой на Геме. Ты
вспоминала ее, играя. Верно?

- Это нельзя назвать воспоминаниями. Раньше я чувствовала себя частью Мира.
Сейчас я - часть Гемы. Она растворилась во мне. И я не вспоминаю ее, а
постоянно вижу внутренним взором. Вероятно, так будет всегда.

- Кажется, на Геме ты провела лучшие дни жизни, - грустно заметил Ктор.

- Далеко не лучшие, - покачала головой Джонамо. - Но это был мой звездный
час. И останется им, сколько бы я еще ни прожила. Ничего более
значительного мне уже не совершить. И знаешь что, Ктор?

- Говори, я слушаю.

- Скоро состо