Несчастье случилось неожиданно, на следующий день после игинского юбилея.
Видно, переволновалась жена: ей все казалось, что юбилей проходит
недостаточно торжественно, она вмешивалась в действия распорядителей,
спорила с ними, хваталась за сердце. А меомеды не уследили, не приняли
вовремя спасительных мер. Вот и верь после этого кибермедике!

Юбилей отпраздновали пышно. Даже несколько старомодно, в угоду жене Игина:
люди отвыкли от церемоний. А тут поток поздравительных адресов в
декорированных под старину папках, живые цветы, речи... Прослезился даже
Игин. А после слов Председателя Всемирного Форума: "Вы эталон современного
человека!" едва не разрыдался.

Не думал не плакавший с детства Игин, что следом за этими слезами радости
придут слезы горя...

Вышибла беда из привычной жизни. Домой Игин не ходил, боялся не вынести
зияющей пустоты. Ночевал в кабинете. На люди не показывался, отгородился от
всех стеной автоматики. Тайком синтезировал спирт и глушил им изнуряющую
боль.

Вмиг постарел, исхудал, стал ниже ростом. Не осталось и следа от
благодушной улыбки, лицо обрюзгло, глаза покраснели и теперь постоянно
слезились. Он перестал следить за собой, подолгу ходил небритым, в помятой
одежде.

Жена не признавала домашних роботов, все делала сама. Лишившись ее заботы,
Игин оказался один на один с бытом, и это повергло его в растерянность.
Однако он принципиально не хотел изменять заведенный женой порядок.

А тут очередной конкурс. Никто не догадался перенести его хотя бы на
полгода. Впрочем, если бы и догадался, то все равно не смог бы ничего
изменить: правила должны соблюдаться, несмотря ни на что! Компьютеры же, с
их безупречной и столь же бесстрастной объективностью, и не рассматривали
беспрецедентный случай: это не входило в их обязанности.

Не ведал привыкший побеждать Игин, не допускал даже после сокрушившей его
беды, что потерпит первое в своей жизни поражение и уже вскоре будет далеко
от Мира...

Последние недели мирской драмы Игин вспоминал со стыдом и отвращением: его
жалели, старались приободрить. Отводя глаза, притворно завидовали:

- Будете жить в свое удовольствие, сами себе хозяин!

Игину претила фальшь, но он через силу пытался соблюдать правила игры:

- Да уж, наотдыхаюсь досыта. Сто лет мечтал!

На прощальной церемонии, настолько отличавшейся от недавнего юбилея, что
возникшая по контрасту параллель потрясла бывшего управителя. Председатель
Всемирного Форума произнес краткую речь.

- Сегодня мы провожаем на заслуженный отдых одного из выдающихся деятелей
нашей индустрии, который покидает Мир, словно чемпион большой спорт. Вы
отдали всего себя людям, дорогой наш...

"Всего себя..." - с болью отдалось в мозгу Игина. Он-то был уверен, что
далеко не всего, и сожалел о поспешном заявлении, которое сделал сгоряча на
следующий день после конкурса: мол, желаю отдохнуть и забыться вдали от
Мира, в идеальных для этой цели условиях Утопии. Сказал и ужаснулся тому,
что говорит. Но было поздно.

Отдыхать Игин не умел и на новом месте не знал, куда себя деть. Пытался
анализировать причину поражения. Печальное стечение обстоятельств? Да, но
не только. Необъективность жюри? Какое там жюри! Конкурсными делами ведают
компьютеры, а они не знают пристрастий. Значит, причина неудачи в нем
самом.

"Все верно, - убеждал себя Игин. - Самое время уступить дорогу молодым. Им
жить, мне доживать. Я же старик!"

Но что-то противилось в нем этим рассуждениям. Вопреки возрасту Игин не
хотел, да и не мог считать себя стариком. Сознавал, что не исчерпана до дна
его сила, все еще свеж мозг, остра память. А накопленный за годы
управительства опыт? Разве можно сбрасывать его со счетов?

Провал на конкурсе в какой-то мере сыграл роль допинга. Смерть жены
отодвинулась в прошлое. Ему удалось на время взять себя в руки. Никто из
провожавших Игина на Утопию не догадывался, каких усилий стоило это бывшему
управителю...

Увы, он продержался недолго. От философских рассуждений легче не стало. В
голове, а главное в душе, по-прежнему царил сумбур. Если бы можно было
возвратиться на Мир, он бежал бы с Утопии, не раздумывая. Но стыд и
самолюбие накладывали запрет на возвращение.

Через месяц он впал в самую настоящую черную меланхолию, почище той, что
сразила его после смерти жены. Бездействие было непереносимо. Малейшая
мелочь вызывала приступ раздражения. Транквиллор не помогал.

Едва начинало смеркаться, Игин включал гипнос на полную силу и проваливался
в глубокий, беспамятный сон. Вставал поздно. Завтрак, поданный роботом в
постель, проглатывал машинально, не чувствуя вкуса. День отбывал, как
повинность. Ни с кем не общался. Понимал: долго так продолжаться не
может...

5. Благословение музыкой

Джонамо заново открывала для себя музыку. Раньше она не догадывалась о ее
истинном предназначении. А музыка, оказывается, вовсе не результат
математических изощрений. Искусство... Как жаль, что позабыто это волнующее
слово! И как жаль, что музыка в высоком, истинном смысле перестала быть
непременной принадлежностью жизни! Насколько обеднели люди, лишив себя
подлинной музыки, и прав доктор Нилс, жалея их...

Нужно вернуть людям музыку! Эта мысль не покидала Джонамо. Музыка стала для
нес источником нравственной силы, если не снимала с души, то, по крайней
мере, облегчала тяжесть утраты...

Она часами слушала старинную инструментальную музыку, и не в компьютерном
переложении, а в записях-оригиналах. Оказывается, любую из множества
сохранившихся звуко- и видеограмм знаменитых музыкантов прошлого можно
запросить из информационного центра по личному каналу! Джонамо это просто
не приходило в голову, как и другим людям, за исключением историков и
коллекционеров.

Инструментальная музыка отталкивала современников Джонамо своей сложностью,
как опера - условностью, поэзия - неопределенностью образов и форм. А люди
инстинктивно избегали эмоциональных сверхнагрузок. Их мышление утрачивало
образность, становилось все более понятийным. Обретут ли они заново
душевную восприимчивость и пылкость - вот что сейчас более всего волновало
Джонамо.

Вскоре она сделала заявку на рояль. Не новейший пленочный полифон с
шестьюдесятью регистрами памяти, спектролайзером и биотоковым бессенсорным
управлением, а допотопный рояль с деревянным корпусом, педалями и
клавишами, литой бронзовой станиной, стальными струнами и примитивной
механикой.

Робот, принимавший заказ по информу, несколько раз переспросил - понятие
"рояль" не было заложено в его оперативную память. Но уже назавтра Джонамо
неумело перебирала пальчиками желтоватые, под слоновую кость, и черные, под
эбеновое дерево, клавиши. Ни того ни другого не сохранилось на Мире, иначе
как в музеях, но аналоги куда более живучи, чем породившие их прототипы.

Словно гигантский океанский корабль в тесной гавани, высился в комнатке
Джонамо зеркально-черный рояль.

"Какая громадина! - со смешанным чувством восхищения и досады думала она,
привыкшая к миниатюрным, предельно насыщенным функциональными элементами
вещам. - Ну и размах! Но сколько здесь свободного пространства, и все так
громоздко... Что делать? Попытаться усовершенствовать? Нет, инструмент
по-своему совершенен, его формы и размеры сообразны назначению, принципу
действия. Подобрать электронный эквивалент? Ни в коем случае! Стоит пойти
на уступку современности, и все пропало! Эксперимент должен быть чистым.
Никаких новаций! До малейших мелочей - как тогда. Даже одежда и обувь. Вот
именно: обувь, чтобы чувствовать педали..."

- Я далек от того, чтобы противопоставлять старину современности, - сказал
навестивший ее доктор Нилс. - Дорога прогресса - единственно верный путь
для человечества. Нужно лишь подобрать то, что мы невольно растеряли на
этом пути.

Джонамо рассчитывала овладеть искусством игры на рояле за месяц. Но ее
ожидало разочарование. Управлять роялем оказалось неизмеримо труднее, чем
полифоном. Рояль не подчинялся компьютеру, презрительно игнорировал его. Он
признавал партнером лишь человека, но и с ним был горд и своенравен, как
необъезженный мустанг.

- Хе-хе! - рассмеялся Нилс в ответ на ее жалобы. - Привыкайте к положению
ребенка, который учится ходить. Каждый шаг дастся ему с таким трудом,
что... Словом, все так и должно быть. Впрочем, вы вправе отступиться!

- Не отступлюсь, - гордо вскинула голову Джонамо, - как бы трудно ни было!

Она затребовала из информационного центра микроматрицы самоучителей игры на
фортепьяно. Лабиринты архаических нотных знаков, бесконечные гаммы и этюды,
стук метронома с утра до вечера - такой стала жизнь Джонамо.

Лишь четыре раза в день, с неукоснительной точностью, нарушался этот
заданный метрономом ритм. Раздвигалась стена, и в комнату входила Энн.

- Пора завтракать - или обедать, ужинать, спать, - доченька.

- Подожди, я сейчас.

Энн грузно опускалась в специально поставленное для нее кресло (Джонамо
никогда в нем не сидела, даже в короткие минуты отдыха) и молча смотрела на
хрупкую фигурку дочери, склонившуюся над клавиатурой огромного, допотопного
инструмента, который по контрасту с ней казался еще больше, вслушивалась в
странные, бередящие душу звуки и думала.

В эпицентре ее мыслей всегда была дочь, чья жизнь, похоже, останется
неустроенной...

Потом Энн решительно поднималась и уводила Джонамо за руку невзирая на
мольбы.

- Кому это надо, так надрываться! Сейчас поешь, отдохнешь немного...

- Для меня это лучший отдых! - в сердцах восклицала Джонамо, но мать была
непреклонна.

- Замучит себя, ей-ей, замучит! - плакалась Энн доктору Нилсу, который стал
завсегдатаем в их доме, явление по-своему уникальное, потому что люди
предпочитали непосредственному общению видеоконтакты при посредстве все тех
же информов.

- Успокойтесь, милая Энн, - убеждал Нилс. - Вы же сами пожелали, чтобы я
лечил Джонамо. А лекарства... хе-хе... часто бывают горькими. То, чем
занимается ваша девочка, исцелит ее. И может быть, не только ее...

Через полгода на смену самоучителям пришли консерваторские учебники и
монографии давно ушедшие из жизни музыковедов. Джонамо препарировала
кинограммы знаменитых пианистов прошлого, расчленяя движения их пальцев и
кистей рук на фазы. Сравнивала, отбирала, разучивала, пока наконец не
выработала собственный стиль, взяв все лучшее у своих "учителей" и добавив
придуманное ею самой.

Джонамо оставалась современным человеком. И хотя ее вдохновение питалось
прошлым, в котором она превыше всего ценила титанов мысли и духа, не были
забыты и компьютеры. Манера игры Джонамо складывалась не стихийно и не по
шаблону, а была обоснована математически, оптимизирована с позиций науки.

- Поздравляю вас, - сказал доктор Нилс после очередного прослушивания. -
Мне кажется... я думаю, вы уже превзошли пианистов прошлого, даже
величайших, виртуозностью и выразительностью исполнения. Вот сыграйте еще
раз это место...

Необычайной красоты звуки заполнили комнату, расширив ее пределы до высот
Вселенной. Что-то колдовское было в них, они вызвали у Энн отклик,
граничащий с потрясением.

- Ты губишь себя, доченька! - проговорила та сквозь слезы.

- Я хочу спасти людей, родная моя! - воскликнула в ответ Джонамо,
захлопывая крышку рояля.

6. Председатель

Председатель Всемирного Форума был обыкновенным человеком. Более того,
человеком, не слишком счастливым, не знавшим личной жизни. В молодости
испытал сильное, но оставшееся безответным чувство. Не пожелал
подвергнуться психокоррекции, потому что даже неразделенную любовь считал
бесценным даром. Эта нравственная патология и связанные с ней переживания
остались тайной не только для окружающих, но и для всеведущих компьютеров,
иначе не быть бы ему Председателем.

Шли годы, а память о первой и единственной любви не тускнела. Оттого и
закрепилась за ним репутация человека, безразличного к женщинам.

- Почему бы тебе не жениться? - спрашивали его близкие друзья, еще когда он
не был Председателем.

Он отшучивался:

- Смелости не хватает!

Шутка ограждала его от бесцеремонного заглядывания в душу.

- Неужели вы не нуждаетесь в домашнем уюте, женской ласке, заботе и
внимании?

И такое приходилось выслушивать, причем с годами все чаще. Назойливость
вопроса коробила Председателя, тем более, что после того, как он занял
высший общественный пост, друзей у него поубавилось, а интерес, проявляемый
к его персоне посторонними, противоречил этическим нормам, да и вообще вряд
ли был искренним.

Председатель отмахивался от вопросов по возможности терпеливо:

- Нет, не нуждаюсь.

Или:

- Подожду, не к спеху.

Но иногда, не выдержав, отвечал резкостью:

- А какое вам, собственно, дело до моей личной жизни?

Был Председатель далеко не стар, но уже и не молод. Подтянутый, просто, но
добротно и строго одетый (положение обязывает!), всегда тщательно выбритый,
с густыми, волнистыми, рано поседевшими волосами и лицом без морщин, он
являл собой образец несколько старомодной или, напротив, только начинавшей
входить в моду респектабельности.

Его доступность, которая, однако, вовсе не была чем-то исключительным,
мудрая непринужденность в общении и другие, не однажды подтвержденные
высокие человеческие качества снискали ему всеобщее уважение. Правда,
прямые обращения к нему за помощью, либо с каким-нибудь предложением
случались не слишком часто: бюрократизм был давно изжит и большинство
вопросов решалось без вмешательства Председателя. Тем не менее он держал
под контролем все важные события, происходящие на Мире, однако обладал не
властью, а лишь авторитетом: естественными нормами общественной жизни стали
народовластие, коллегиальность решений и ничем не нарушаемая гласность.

- Какой я президент! - возражал Председатель, когда, желая подчеркнуть его
положение, употребляли это старинное слово. - Всего-навсего слуга общества.
Всемирный Форум не принимает законов, указов, постановлений. Мы лишь
предварительно прорабатываем вопросы, выносимые на обсуждение народа, а
решает он и только он.

Действительно, по отношению к общественному организму Форум играл роль
своего рода нервного узла. Связующим звеном между ним и каждым из
дееспособных граждан Мира, равноправных членов правительства, служила
разветвленная сеть коммуникаций - линий связи, банков информации,
компьютеров, взвешивающих и оптимизирующих цепей. А исполнительным органом
была иерархия автоматических систем управления и контроля, индустриалов,
объединений, киберзаводов, транспортных средств, предприятий
жизнеобеспечения и обслуживания, здравниц, зрелищных комплексов...

Общество можно было уподобить колоссальной пирамиде, на вершине которой
находился Председатель. Занимаемое им высокое положение не доставляло ему
ни удобств, ни привилегий. Оно напоминало положение матроса каравеллы,
посаженного на верхушку мачты, чтобы высматривать в бурном океане грозящую
кораблю опасность.

И сейчас чувство опасности буквально преследовало его, нарастая день ото
дня. А началось это еще несколько лет назад, когда к нему на прием пришел
футуролог Стром. Худой, высокий, с лицом аскета и взглядом фанатика, он
буквально ворвался в кабинет и, едва поздоровавшись, начал витийствовать:

- Человечеству грозит бедствие. Оно духовно вырождается. Люди во власти
вещей, не могут шагу ступить без подсказки компьютеров, утратили чувство
нового. И вы, как Председатель Всемирного Форума, несете за это
персональную ответственность перед будущим!

Слово "будущее" Стром произнес так, словно речь шла о жестоком и неумолимом
судье, готовом покарать Председателя, а заодно и все человечество за
смертные грехи.

- Успокойтесь, - мягко сказал Председатель, - ничто нам не угрожает. Вот
последние статистические оценки. Смотрите: индекс общественной
стабильности... показатель оптимизма... Все превосходно!

- Плевать я хотел на ваши дурацкие индексы и на оптимизм тоже! - завопил
футуролог. - Посылки в корне ошибочны! Всем вашим критериям знаете где
место? На свалке, вот где!

Лицо Строма напряглось, стало похожим на череп. Острые скулы вот-вот
прорвут пергаментную кожу. Синие глаза заволокло тучей, и в ней полыхали
молнии.

Председатель с трудом сдержался.

- Говорите по существу!

- Вы делаете все, чтобы общество превратилось в замкнутую устойчивую
систему. Но в таких системах неизбежно выравниваются все и всяческие
потенциалы! Дураков становится меньше - поздравляю! Однако и гении
вымирают, а это уже катастрофа!

- А может быть, сейчас нет нужды в гениях. Такова диалектика нашего
развития. Ведь не гении рождают эпоху, а наоборот.

- Какая нелепая чушь! - зашелся в крике Стром. - И после этого вы еще
смеете толковать о прогрессе?

- Разве темпы прогресса недостаточны?

- Какого прогресса?! Прогрессируют компьютеры. А люди?

- О чем же вы думали раньше? - не выдержал Председатель.

- Можете бросить в меня камень, - высокомерно ответил Стром. - Да, я не
сразу осознал драматизм ситуации. Но теперь, когда завершена моя
энтропийная теория дисбаланса...

- Ее суть?

- В процессе эволюции нашего общества усиливается дисбаланс компонентов
прогресса. Предельно формализованный научно-технический прогресс вступает в
противоречие с прогрессом духовным. Человечество деградирует. Неумолимо
растет интеллектуальная энтропия - необратимое рассеяние творческой
энергии. Исправить положение может лишь революционный взрыв в сознании
людей. Необходимы ломка укоренившихся представлений, коренная перестройка
нашего образа жизни!

- Мы пользуемся плодами величайших революций - социальной и
научно-технической, - убежденно возразил Председатель. - И эта ваша...
ломка будет означать ревизию их результатов!

- Вы окомпьютеризировались настолько, что сами превратились в компьютер! -
замахал руками Стром. - Отбрасываете все, что не вписывается в программу.
Замечаете лишь то, что хотите заметить. Моя теория дисбаланса...

- Ваша теория нарушает общественную стабильность. А люди должны жить с
уверенностью в завтрашнем дне. Иначе этот день будет безрадостным!

Тогда Стром произвел впечатление полубезумного пророка, исступленно
предсказывающего гибель Мира. Председатель даже вздохнул с облегчением,
когда узнал, что футуролог ретировался на Утопию.

"Революции, междоусобицы, перевороты... Какое счастье, что они позади, -
успокаивал себя Председатель. - Человечество устало от них за свою полную
потрясений историю. И вот мы добились всего, а главное, справедливости и
спокойствия. Достигли совершенного благополучия, поднялись на вершину,
вышли наконец на ровную дорогу, которой не видно конца..."

Но червячок сомнения, оставленный в его душе Стромом, шевелился все чаще. И
вытравить его не удавалось. Полубезумный футуролог продолжал преследовать
Председателя, будил по ночам, навязывал нескончаемый спор, заставлял вновь
и вновь осмысливать свои аргументы, поначалу казавшиеся такими
неубедительными, даже нелепыми.

Ненавистное слово "дисбаланс" назойливо пристало к Председателю, как иногда
привязываются слова глупых песенок, чем глупее, тем крепче. Он тешил себя
этой параллелью, но в глубине души сознавал ее шаткость...

7. Нилс

Старый доктор относился к числу людей, кажущихся посторонним скептиками,
даже циниками, на самом же деле обладал чувствительным сердцем, был легко
раним, отличался редкой способностью сопереживать. Профессия часто
сталкивала его лицом к лицу со смертью. Чужой смертью. И всякий раз он
испытывал мучительное чувство беспомощности, бессильного протеста,
собственной никчемности...

Впрочем, профессия врача медленно, но верно изживала себя. В своих глазах
Нилс выглядел мастодонтом. Издевался над собой, неоднократно пробовал
покончить с медицинской практикой, уйти на покой, оставив поле боя за
шустрыми, не знающими ни сомнений, ни сострадания меомедами.

Он отдавал меомедам должное. Практически неисчерпаемая память делала их
изумительными диагностами, а остальное, как известно, вопрос техники.
Раскинув сложнейший пасьянс из множ