е не раз.
     Самому  капитану  тоже не  очень  хотелось  думать об  этом.  Даже  ему
начинали  лезть  в  голову идиотские  мысли  вроде  той, что лучше  было  бы
погибнуть  когда-то на "Джордано". Там гибель  прошла  бы незаметно  -  была
борьба, -  и  ждать ее было некогда. А  здесь делать было  нечего, и капитан
Лобов не знал, чем  займет  он экипаж завтра. А занять было необходимо: трое
членов  экипажа  и четверо исследователей были  не дети и не  новички и сами
отлично знали - сближение может ускоряться еще сколько угодно раз, и никакая
Земля не спасет. Надо было не  дать им  думать об этом, но капитан Лобов еще
не знал, как это сделать - не позволить думать...

     Это  очень  трудно -  не думать о  том,  что  ты  сделал  хорошего.  Но
неизмеримо  труднее не  думать о  том  хорошем, чего ты  не  сделал, и о том
плохом и  недостойном, что  ты каким-то  образом  ухитрился  насовершать.  И
Кедрин думал об этом все время с момента, когда он проснулся.
     Монтажники собирались в кают-компании. Здесь не  было той торжественной
и мрачной тишины, которая в старину была непременной  спутницей такого  рода
собраний.  Собрались  вся смена и представители остальных смен, было теснее,
чем обычно, и шумнее, чем обычно, и услышать, о чем говорят в каждой группе,
не было  возможности. Но о  Кедрине не  говорили. О нем не говорили вовсе не
потому, что монтажникам  безразличны были он сам и его судьба.  Просто никто
не знал всего о событиях.
     Потом  разговоры   разом   умолкли.   Кедрина  попросили  рассказать  о
случившемся. Он  сказал  о том, как,  нарушив правила, устремился, оставшись
один, в сторону, чтобы издалека полюбоваться конусом. В этом не  было ничего
особенного,  человек впервые участвовал  в монтаже корабля.  Там  его застал
запах, и страх  на миг  охватил  его,  и он устремился  прямо  к  кораблю  и
случайно заметил мелькнувшую возле конуса корабля фигуру в скваммере.
     Он мог и не заметить этой фигуры, и никто не усомнился бы в его словах.
Но  он  заметил эту фигуру и  сказал об этом,  потому что  люди  не  лгут, а
монтажники тем более.  Он не говорил о том, что случилось после этого.  Всем
было известно: Кедрин отыскал и доставил на спутник мастера Ирэн и  сразу же
помчался на поиски второго монтажника,  еще не зная, что это  Холодовский...
Об  этом не говорил Кедрин и  не вспомнил никто другой. Наградой за смелость
служит  сама смелость,  но карой за  трусость не  может  служить  лишь  сама
трусость.
     Он закончил, и  все знали, что Кедрин рассказал о событиях так, как они
запечатлелись  в его  памяти, а теперь  делом каждого было  внести поправки,
необходимые хотя бы потому,  что люди - если  они настоящие люди  - бывали в
таких случаях строже к себе, чем заслуживали.
     Начальник  смены  рассказал, как  произошло дальнейшее.  Сигнал тревоги
раздался в то время, как мастер подлетала к кораблю со стороны спутника. Она
позвала, но Кедрин не ответил  на  ее  вызов. Она не встретила его на пути к
спутнику, и единственный вывод был:  он находится внутри корабля и не принял
сигнала тревоги.  Тогда мастер, волнуясь за безопасность человека -  он ведь
мог выйти в  момент наибольшей опасности,- бросилась внутрь корабля. Обшарив
уже  смонтированные помещения, она застряла  в  одном из узких - ремонтных -
проходов   первого,   внешнего   конуса,   заполненного   еще   не    снятой
вспомогательной арматурой.  Пытаясь вырваться,  она запустила  ранец-ракету,
ударилась фонарем о потолок и потеряла сознание.
     Да,  она поправляется.  Монтажник из  патруля, первым  пострадавший  от
запаха, пострадал в основном по собственной вине: он почувствовал запах, но,
поскольку  озотаксор  патруля не показывал ничего, монтажник решил, что  ему
кажется,  и  он  не поторопился.  Нет,  ничего  особенного:  он  ударился  в
скваммере плечом - вывих. Через два дня выйдет  в  пространство. Причины, по
которым  мастер  действовала  так  необдуманно,  не  относятся к  нарушениям
техники безопасности. Это совершенно иные причины. Еще вопросы? Что касается
озотаксора, он, начальник  смены, не берется вынести заключение. Это сделают
специалисты, а он, начальник смены, как всем известно, скульптор.
     Кедрин сидел и  думал,  что говорят слишком много,  что  достаточно уже
сказанного, пора кончать все и  идти,  бежать в ту каюту, где за прозрачной,
но  непроницаемой  перегородкой,  бессильно  откинувшись,  должно  быть,  на
подушку, лежит она - милая женщина... Но все сидели  неподвижно и напряженно
слушали Дугласа, который был неразговорчив вовсе  не потому, что ему нечего,
было сказать людям.
     -  Что до озотаксора, - говорил Дуглас, - то я тоже  работал  над  этим
прибором и ручаюсь  за то,  что он  пригоден  к работе. Если есть  запах, то
озотаксор его покажет. Я готов к любой проверке, и никто не станет  говорить
об Особом звене, что оно делает что-то не до конца.
     Что  же  касается  самого  запаха,  то мы  полагались  на Славу,  и  вы
полагались на него и  на наше  правило: монтажники делают все, что можно,  и
стараются сделать еще кое-что и сверх этого... Но всякое отклонение от нормы
есть  отклонение,  безразлично - к  плюсу или к  минусу. Слава  был уверен в
себе, может быть, слишком уверен, да  и все мы были в нем слишком уверены. Я
не знаю, почему  он умер,  это  еще  предстоит узнать, и до того  момента не
будем делать выводов - ведь  сама по себе гибель не является ни искуплением,
ни доказательством. И нет монтажника, который не знал бы этого...
     "Что  тут выяснять?" -  подумал  Кедрин. Он  ручался  Седову головой за
правильность своей теории  и  эффективность  защиты. Он  не мог  после этого
прийти  к   Седову.  Он  испугался,   пусть  не  смерти  -  ответственности.
Следовательно,   Слепцов  прав  -  страх  присущ   природе   человека.  Ведь
Холодовский один из лучших...
     - Мы говорим, - продолжал  Дуглас, -  об ошибках двух наших  товарищей,
Холодовского и Кедрина, забывшего главгое правило - в первую очередь  думать
о товарище. Поэтому мы вспоминаем и ошибки,  совершенные человеком,  который
останется  лишь  в  памяти.  Это не оскорбляет  его памяти  -  наоборот,  ее
оскорбило бы, если  бы  мы  не  попытались  извлечь благо  для оставшихся из
самого факта смерти. И надо, чтобы благо это было максимальным. Ошибка Славы
была первой, но не  зря же сказано, что ошибившийся монтажник перестает быть
монтажником ..
     Все наклонили головы, и Кедрин тоже. Он больше не поднял головы.
     -  Кедрин еще только становился  монтажником... ("Почему он  говорит  в
прошедшем времени? -  с тоской  подумал  Кедрин. -  Хотя не все ли мне равно
теперь?") Я  думаю,  что  ему  надо дать  возможность  подумать обо  всем: о
происшедшем и о  не случившемся. Нам сейчас  дорог каждый человек, мы теряем
время  и теряем людей;  и тем тяжелее  будет  для Кедрина наказание, если мы
отстраним его от работы  на  монтаже Длинного корабля. Это  очень тяжело, вы
все знаете. Так считает Особое звено, или то, что от него осталось...
     Дальше Кедрин не слушал.  Он ожидал, что все будет иначе. Ведь в  конце
концов  все же это он  разыскал  мастера,  он лазил  в пронизанное радиацией
пространство за Холодовским...  Что ж, для него все будет зависеть от  того,
что скажет Ирэн. Есть еще дела и на Земле...
     Он  вышел из кают-компании вместе с  остальными. Кто-то похлопал его по
плечу, кто-то утешил: запрещается  работать, думать не запрещается... Кедрин
покачал головой:  теперь он привык и  к  работе  рук. Потом он ускользнул  в
оранжерею. В той ее части, где росли сосны,- он сел на траву, прижался щекой
к стволу дерева.
     . Сосна должна была  понять  его - ведь это было одно  из тех деревьев,
что растут и  на берегах Балтики, там, где был институт... Сосна должна была
понять то, чего  не поняли люди: что все это было случайностью, а то, что он
поборол свой страх, было закономерно.
     Но и дерево не  поняло его  -  наверное,  потому, что  выросло здесь, в
микроклимате оранжерей  спутника Дробь семь, и даже понятия  пе имело о том,
что такое Прибалтика и Институт связи. И Кедрин без сожаления оставил дерево
и направился туда, где только и могли его понять, несмотря ни на что.
     В медицинской секции гравитация была выключена, и Ирэн вовсе не лежала,
беспомощно  откинувшись,   а   полусидела  на   своем  причудливо  изогнутом
медицинском ложе. Прозрачная перегородка была на месте, но ее взгляд ощутимо
погладил Кедрина по лицу, и Кедрин опустил глаза.
     - Что сказали ребята?
     - Ты поправишься, - сказал он. - О чем можно еще говорить сейчас?
     - Отстранили?
     - Да.
     - Это много... - грустно сказала она. - Конечно, ты не усидишь здесь.
     - Наверное, нет. А ты?
     - Что я?
     - Тебе надо отдохнуть. Полетим на Землю оба. Там...
     - О нет.  Отдыхать  я буду в лаборатории.  А  сейчас остается так  мало
времени... И гибнут люди. Корабль нужен. Значит, и я нужна тут.  Кроме меня,
никто не поставит так испаритель.
     - Но после болезни тебя не допустят. И разве ты... мы?..
     - Кто посмеет не допустить меня? - улыбнулась она.
     Но Кедрин уже решился.
     - Слушай... Ирэн,  милая... Полетим на Землю. Там много  дела, и оно не
менее  важно.  Ты, наверное, уже забыла  Землю, но ведь когда-то мы были там
вдвоем... Она прекрасна, Земля.
     - Да... - задумчиво протянула она.
     - Вот видишь!
     -  Самолюбие, установщик Кедрин.  Как  это  так  -  вдруг  здесь  будут
обходиться без тебя! А мое самолюбие в том, чтобы остаться здесь.
     - Пусть и это, - согласился он. - Но не только... Если ты любишь  меня,
ты поймешь...
     - Я  поняла... - Она  говорила тихо и чуть грустно, и  то, что ее голос
доносился  откуда-то  сбоку,  а  не  из-за  звуконепроницаемой  перегородки,
создавало  впечатление,  что она только беззвучно шевелит губами,  а  кто-то
другой, умело приноравливаясь к движению ее губ, произносит печальные слова.
- Я  поняла... Нет, я не поеду с тобой. У тебя есть месяц для раздумий - это
неплохо. И ты вернешься.
     - Я, наверное, не вернусь, - медленно сказал он.
     - Не верю. Что ж, мне больно, но решим так: каждый поступает по-своему.
Увидим, чья любовь  права. .Видишь, я  не скрываю, и мне страшно:  ведь я не
умею любить дважды...
     - Я люблю тебя навсегда, -  сказал он тихо и прижался  лицом к холодной
переборке, как будто  ждал, что она уступит его напору. - Я никогда не смогу
без тебя. Я люблю тебя и за то, что ты не соглашаешься, и вообще за все...
     - Мы никогда  не знаем, за  что любим, - сказала она. - Но когда любим,
знаем, чего хотим. Так мне  говорила мать... Я так много хочу от тебя... Еще
больше,  чем  пять  лет  назад.  А  ты  уходишь... Я  знаю,  как любит  меня
Николай...
     - Николай?
     - Седов -  называют его все. Если бы можно было любить за что-то! Никто
не  сделал больше, чем он,  - ведь  он не стар, а прожил по крайней мере две
жизни.
     - Человек,  который  не  спит. Единственный  из экипажа  "Джордано",  -
сказал Кедрин.
     -  Почему?  Здесь  еще  трое из  экипажа  "Джордано".  Двое,  - грустно
поправилась она. - Теперь только двое... Холодовский, бортинженер...
     "Они, - подумал Кедрин. - Конечно, они. Особое звено..."
     - Они тоже не могли больше летать?
     - Они могли.  Но не хотели  оставить командира одного. Они пришли с ним
на Звездолетный пояс.  Спутник Дробь семь начинали они, до этого  здесь было
что-то, они называют  это  "этажеркой", но я не знаю -  меня тогда здесь  не
было.
     - Ты здесь с того самого времени?
     - Пять лет...
     - Да, они настоящие. Кроме Холодовского. Он не выдержал.
     - Не выдержал чего?
     Кедрин,  увертываясь  от  ставшего  колючим  взгляда,  поднял  глаза  к
матовому потолку, на котором дрожали блики света от скрытых светильников.
     - Наверное,  ответственности.  Или  это была совесть?  Он  создал  свою
теорию,  все  верили,  а  она  оказалась  ложной,  защита  против  запаха  -
недейственной... Но все же покончить с собой...
     Он   умолк  и  невольно   легким   движением  пальцев   оттолкнулся  от
перегородки, видя, как светлеют, становятся похожи на лед ее глаза.
     - Слава покончил  с собой?  Монтажник?! Запомните  это, повторяйте  это
каждый раз до самой смерти, повторяйте дважды, трижды,  тысячу раз в  день -
этого не бывает у монтажников! Ну? Повторяйте, я жду!
     - Разгерметизировать скваммер в пространстве мог только он сам!
     - Да. Но почему? Что вы знаете об этом?
     - Уже установлено,  что он тогда был около озотаксоров. Он проверял их:
на каждом  сделана контрольная  отметка. Он  понял,  что  его  теория запаха
рухнула. А он жил этой теорией.
     - Он жил для многого...
     -  Но  умер  из-за  этого.  Мне  ясно.  Умер  Андрей, умер  Слава.  Они
одинаковы, только на Земле это теперь редкое исключение. Слепцов прав...  Ты
уедешь на Землю со мной. Я буду ждать.
     - Не жди. Улетай один. И поскорее...
     - Ты гонишь меня? В третий раз?
     - Ты сам хочешь этого. Прощай.
     - Прощай, - сказал он, сдерживаясь.
     Скользя вдоль стены, он выплыл в коридор,  в котором медленно нарастала
тяжесть.  В  коридоре  было  по-обычному  пустынно,  потом в  дальнем  конце
показалась  группа  людей.  Кедрину захотелось  свернуть  в  сторону,  но он
пересилил себя и пошел навстречу, гордо подняв голову. Несколько монтажников
несли на руках какой-то громоздкий прибор.
     - Ага, это  ты,  мой наказанный  друг, - рассеянно  сказал  Гур. - А мы
вот... сгибаемся под тяжестью.
     - Ну, Гур, - сказал Дуглас из-за прибора. - Ну, ну...
     - Да... Берись за свободный угол. Тяжелая получилась установка. Занесем
ее ко мне. Вот, проводили Славу на планету. На  планету. Нет у нас здесь еще
Пантеона. Но будет - со временем.
     - Будет, - сказал Дуглас.
     Кедрин держался за угол прибора и с удовольствием чувствовал,  как  его
движения незаметно вплетаются в общий ритм.
     Прибор установили  в  лаборатории  Гура, оттеснив  в  сторону  полку  с
трудами  древних фантастов и  современных прогносеологов.  Монтажники  ушли.
Один из них на прощание произнес:
     - Через полчаса дадут расшифровку Славиной записи. Приходите.
     - Само собой, друзья мои, - сказал Гур.
     Он  возился с настройкой  прибора  и  время  от времени  тяжело стонал,
изгибаясь  в  три  погибели,  чтобы засунуть руку  куда-то  в самую середину
монтажа.
     - Есть что-нибудь новое о нем?
     -В общем нет...- Он  стремительно повернул несколько  переключателей. -
Кустарщина,  конечно... Нет,  ничего нового. Непонятно, зачем он  выломал из
прибора озометр!
     - Выломал?
     -  Да,  из патрульного  озотаксора...  Он  сделал  какие-то  записи  на
мемориале,  но пленка  успела  основательно  испортиться во время  протонной
атаки,  пока  скваммер был раскрыт. Сегодня  ее  обещали восстановить... Да,
кустарщина, не  то,  что  на  Земле! -  Он  ткнул  пальцем в прибор и тут же
ласково погладил его кожух. - Ничего, свое дело он сделает..
     - Для чего это?
     - Особое звено продолжает заниматься запахом.
     - Ты продолжаешь его путь?
     - Пожалуй, нет. Я всегда шел своим путем.
     - Я не знал.
     -  Не  удивительно.  Но спорили мы с  ним немало.  Жаль,  что я его  не
убедил. Хотя, строго рассуждая, этого и не могло произойти.
     "Странно, - подумал Кедрин. - Его нет, но мы. рассуждаем почти  так же,
как если бы он был жив. Впрочем, не является ли это лучшим способом выразить
уважение? Только заслужил ли он это уважение? Но об этом лучше не думать..."
     - Почему не могло? - спросил он.
     -  Ты успел  ведь -  ну,  хоть  познакомиться с  нами, так? Значит,  ты
поймешь. Стань сейчас Холодовским...
     "Не так-то и приятно", - подумал Кедрин и стал сосредоточиваться. Потом
он поднял голову.
     - Я готов.
     -  Итак...  Я  допускаю, что  твоя теория  запаха выглядит  логично. Но
единственная ли она возможная?
     - У тебя есть другие? - спросил Кедрин так, как, по его мнению, спросил
бы Холодовский,  будь он  еще способен спрашивать. Но мертвые не спрашивают,
они только отвечают...
     - Смотря как понимать эти "другие", - сказал Гур.
     -  Ну,  - сказал Кедрин-Холодовский,  - основанные  на фактах и  логике
науки.
     - Иными словами, на объясненных фактах?
     -  Естественно. Следствие  можно объяснить,  лишь  зная  причину.  Зная
следствие и пути развития, можно причину восстановить.
     -  Если следствие может быть  вызвано только одной  причиной,  - кивнул
Гур. - А если их несколько?  Разных? Держа в  руке алмаз, можешь ли ты сразу
сказать, кто создал его: природа или человек?
     - На столе - нет. Но найдя в земле...
     -  В алмазоносной  трубке?  Допустим.  А  просто  в  песке?  На  равном
расстоянии  и от трубки и  от твоего стола? Ты затруднишься.  Но лет  двести
назад ты и не стал бы сомневаться: тогда бы ты не знал, что возможно создать
алмаз искусственно.
     -  Ну,  хорошо,  -  сказал  Кедрин, но,  вспомнив,  что он Холодовский,
покачал  головой:  -  Тогда  мы  должны допустить  существование  субъекта -
создателя.
     - Почему же нет?
     - Потому, что у нас нет сведений, позволивших бы...
     - Так сказал бы и нашедший алмаз, о мой логичный друг.
     - А ты допускаешь? Прости, но это ненаучно.
     - Прощаю. Я не обижен. Да, фактов нет. Точнее, они  нам не известны. Но
не следует ли иногда перешагивать через неизвестные факты?
     - Ну, знаешь!..
     -  Не так ли  поступил  некогда, скажем, Дарвин? Ведь у него не хватало
многих звеньев.
     - Не спорь. Я занимаюсь запахом дольше тебя, и...
     - Стоп, о перевоплотившийся, - сказал Гур. - Это уже не тот Слава.
     - Это он, покончивший...
     - Такого нет! - сурово сказал Гур. - Думай! Найди другие аргументы.
     Кедрин кивнул.  "Нет,  я никогда не покончу с собой, - подумал он.  - Я
должен жить и многое сделать. Сделать?"
     - Слушай, - сказал он. - Пусть мы примем твою гипотезу. Пока объяснения
нет.  Значит,  ничего  нельзя  сделать.  Сидеть  и  ждать.  Бояться  запаха.
Затягивать  постройку...  Мы не можем так, Гур. Мы  должны делать, бороться,
строить  корабли.  Моя  гипотеза дает нам  возможность действовать. Строить.
Дает надежду, и притом достаточно обоснованную. Делать  - вот что нужно нам!
А если... Что же, ты думаешь, я откажусь от ответственности?
     Он вопросительно взглянул на Гура.
     - Да,  это  было  так,  -  сказал Гур. - Ты  угадал. Только он потратил
значительно меньше слов и говорил без пафоса - нет, это не в упрек тебе, это
ради  точности.  И  насчет ответственности  он  не  говорил,  он  говорил  о
другом... Но сейчас это уже ни к чему, - сказал  он, и тоска сверкнула в его
голосе, -  древняя  тоска  по безвременно  ушедшим,  но, видимо, и Гур  умел
хватать  себя за  горло. - Одним  словом, вот  так Слава взял верх в споре и
стал строить свои озотаксоры.
     - Взял верх в споре - значит, прав?
     -  Нет,  далеко  не  всегда. Потому  что в споре  иногда  побеждает  то
обстоятельство, что мы живем сегодня, а не вчера и еще не завтра. Но  законы
природы  в  отличие от  человеческих имеют обратную  силу  и действуют, даже
когда они не  открыты и не  узаконены. Как бы там  ни было, пока что  работы
хватает всем: корабль должен быть достроен быстрее, чем предполагалось.
     - Там что-нибудь случилось?
     - Лобов  сообщает о полном благополучии. Даже чересчур полном. Но Седов
знает,  что может  быть,  если  Лобов  сообщает о сверхблагополучии. Значит,
плохи дела...
     - Плохо.
     - Нехорошо. Но еще не  скверно.  Мы надеемся, и  они  тоже. Так  что ты
надумал? Будешь здесь?
     - Нет. Очень будет тоскливо...
     - Ну, слетай на Землю.
     - Да. Возможно, останусь там.
     - Ты? Не останешься... - задумчиво произнес Гур. - Не  останешься, нет.
А пока отдохни. Гимнастика,  купания... Монтажнику  нужно здоровье...- Голос
Гура снова переливался знакомыми торжественно-н