отом капитан Лобов сказал, что  он не  пожалел бы  ничуть,  если бы  в
результате  извержения, реакции или  чего-нибудь еще  Ахиллес  разлетелся на
мелкие кусочки и все эти кусочки полетели бы в другую сторону. На это ученые
возразили,  что  такие  пожелания нельзя  высказывать  даже и в  шутку,  что
экспедиция  на Трансцербер -  если  не их,  то  любая другая  -  обязательно
встретится с целым рядом  очень интересных явлений. Уже сама авария "Гончего
пса"  произошла по  абсолютно  неизвестной причине.  Затем  эта  вспышка. И,
наконец, непрохождение радиосигналов на  Землю - или оттуда. Все это обещало
кучу интересной  работы, и, уж коли на  то пошло, ученые  соглашались скорее
разлететься на куски сами, чем пожертвовать Трансцербером. Хотя, разумеется,
- торопливо заверили они, - никто из них не  имеет  ни малейшего  сомнения в
том, что и экипаж и они благополучно спасутся.
     Услышав  такие  заверения, капитан Лобов  начал задумываться  о степени
осведомленности  исследователей в истинном положении вещей. А чтобы подумать
в тишине,  он дал команду  спать,  тем  более что время спать  действительно
наступило. Огни были погашены, и вот тогда-то на орбите Трансцербера, он  же
Ахиллес, воцарилась темнота, какая только может быть в пространстве.

     Они установили озотаксор. Понадобилось еще шесть дней, чтобы изготовить
еще  три  озотаксора  и  установить   их  в   нужных   точках   пограничного
пространства. Затем пришлось начинать все чуть ли не сначала: Дугласу пришло
на ум  - гораздо  лучше  пользоваться не инертным  вещественным  экраном,  а
просто в нужный момент посылать  в нужном направлении мощный поток колебаний
той  же частоты и параллельно - фи-компоненту.  Сквозь  такой заслон, сказал
Дуглас, не пробьется даже  запах лучшего в мире кофе. Против этого  никто не
возразил.
     Для Кедрина  это  означало -  еще неделю  не  видеть  Ирэн  по вечерам.
Правда, в первый же  вечер после установки  четвертого озотаксора он пошел к
ней в обычный час.
     -  Мы кончили озотаксоры, Ирэн, -  сказал он  громко. Она выглянула  из
двери своей лаборатории, на ней был традиционный белый халат.
     -  Да...  - рассеянно сказала  Ирэн.  -  Садись... Чем  тебя  угостить?
Понимаешь, впервые  за все эти  дни выдался часок для  лаборатории... Боюсь,
мои культуры не выдержат, если я буду навещать их так редко.
     - Стоит ли возиться с ними?
     -  Стоит.  Они   могут  дать  возможность  создания  совершенно  нового
экоцикла.  Если,  конечно,  получится...  Они  у   меня  понемногу  начинают
привыкать к пространству...
     - Они у тебя разбегутся по всему пространству.
     - Нет, - сказала она, - это исключено.
     Он  и  сам  знал,  что  у нее это  исключено, и  не  стал возражать. Он
помолчал, разыгрывая пальцами на коленях какую-то трудную сонату. Ирэн села,
не снимая халата:
     - Ты торопишься? Мне уйти?
     -  Нет, ты  знаешь, как  я  рада  тебя  видеть.  Но иногда мне  хочется
разорваться пополам. Быть здесь - и уйти туда...
     Он встал, и сел рядом с нею, и поцеловал ее.
     -  Ирэн, может быть,  нам  пора  попросить  общую каюту?  Семейную,  из
пяти...
     - Нет, - торопливо сказала она. - Нет.
     - Так. Почему?
     - Рано... - сказала она. - Ну как ты не понимаешь - рано! :
     - Не понимаю. Если было не рано столько лет тому назад...
     - Тогда - да... Но потом...
     -  Ладно,  - прервал он.  - Мы помним оба. Но  разве я  не стал  теперь
другим?
     - Да, - медленно сказала она, - конечно. Ты...  как бы  это сказать? Ты
экспонировался...
     - Ну, допустим...
     -  Но ты,  мне кажется,  еще  не закреплен. И мне  будет очень  больно,
если... если я опять ошибусь. Тогда не будет возможно больше ничего.
     "Она оскорбляет меня, - подумал Кедрин. - Только и всего. И вообще я ей
не нужен. Как еще она меня не выгнала..."
     -  Да, - сказал он.  -  Будет невозможно для  меня. Но  не  для Седова,
правда?
     "Вот сейчас, - подумал он, - она меня выгонит. А я не уйду".
     Но она его не выгнала. Она только закрыла глаза.
     - Лучше говори о чем-нибудь другом, - попросила она.
     Но Кедрин не сразу собрался с мыслями. Она все-таки не выгнала его...
     - Дуглас предлагает, - сказал он, - заменить экран фи-монитором в блоке
с озотаксором.
     - Это интересно, - сказала Ирэн. - И что же?
     - Ничего. Они засели за работу. Особое звено.
     - А ты сидишь здесь... - сказала она, не открывая глаз. Потом встала  и
подошла к двери, ведшей в лабораторию.
     - Мне пора.
     - Мне уйти?
     - Да... - Она помедлила. - И больше не приходи.
     - Как? - спросил он. Но дверь лаборатории захлопнулась.
     - Ну, прости, Ирэн, я дурак, - сказал он. - Но как же не приходить?
     Он  постоял  посредине каюты.  Подошел к  двери в лабораторию, постоял,
повернулся, решительно пересек каюту и вышел из каюты.
     - Все равно я буду приходить, - сказал он. - Все равно.
     Он  пошел  к  Дугласу,  где  трое  монтажников  снова  анализировали  и
ассоциировали в  свободном  полете. Нашлось дело  и  для  него. И больше  не
осталось свободных вечеров. Он не видел ее, и с каждым днем все труднее было
решиться на то, чтобы зайти в каюту, где могла оказаться она.
     А  потом они поставили фи-мониторы и озотаксоры, и Холодовский внезапно
перекувырнулся в пространстве через голову,  сделал фигуру, подобную мертвой
петле.
     - Ну вот, - сказал он. - Ну вот...
     - Да, мой счастливый друг. Именно "ну вот".
     - Ну, ребята... - сказал Дуглас. - Ну, ну... Вот и все.
     - Вот и все, - сказал Холодовский.  - И запаха больше нет. Он приходит,
но срабатывают аппараты - и его не пускают. Запаха нет.
     - Давно уже не было, - сказал Кедрин.
     - Хочешь накаркать, друг мой? Помолчи!
     - Ничего, - милостиво разрешил Холодовский. - Теперь запах  может быть.
Неважно. Он не пройдет.
     - Запаха нет, - сказал Дуглас. - Ну, ну... И известий нет.
     Известий о Трансцербере  все не было, и все яснее  становилось, что  их
нет. Еще  не истекли сроки, принятые на Земле для  надежды,  и  продолжались
попытки найти их,  вызвать,  установить  связь, но  каждая неудачная попытка
уменьшала запасы оптимизма. Уменьшала чуть-чуть, но попыток было много...
     - Известий нет,  -  хмуро  сказал Гур. - Ну что  ж, унылые друзья  мои,
будут известия. Будут. Но запах побежден. Возрадуемся!
     - Ну, Гур, - сказал Дуглас. - Ну, ну... Сначала доложим как полагается.
Доложим Седову.
     Они полетели докладывать Седову. Он, конечно, был в своей каюте, потому
что была  не  та смена, в которой он работал  на сварке.  И,  конечно, он не
спал, когда его смена спала. А когда он вообще спал?
     - Когда спит Седов? - спросил Кедрин.
     - Никогда, друг мой, - ответил Гур.
     - Как никогда?
     - Никогда - значит никогда, - сказал Дуглас. - Вот и все.
     - Никто не видел, - сказал Холодовский, - чтобы он спал.  Это  все, что
мы знаем.
     - Говорят, в молодости он спал, - сказал Дуглас.
     -  Говорят,   он   потерял   сон  тогда   же,   когда   и   гортань,  в
Экспериментальной зоне...
     -  Нет, друг мой, на Литиевых  островах... И не спрашивай  больше, друг
мой  Кедрин,  ибо  невежливо   спрашивать  у  тех,  кто   сознался  в  своем
невежестве...
     Седов ждал их. Он ткнул пальцем в сторону дивана,  и они уселись, чинно
положив ладони на колени. Кедрин искоса посмотрел  на Седова и  отвел глаза.
Но  ему снова  захотелось  посмотреть на Седова, и, чтобы  не делать  этого,
Кедрин стал разглядывать каюту шеф-монтера.
     Если бы ему не было точно известно, что это небольшое помещение глубоко
упрятано в  недра спутника  и окружено  еще  десятками и сотнями  таких  же,
только  по-другому оборудованных помещений, Кедрин охотно  поверил бы в  то,
что за несколько минут, прошедших  после установки последнего монитора,  еще
нигде  не  описанная сила перенесла  его  за  много  парсеков  от  Земли,  в
командную  централь длинного  корабля  -  одного из  тех,  что  рождались  в
Звездолетном  поясе  и  уходили далеко-далеко... Вогнутые экраны,  огибающий
стены пульт, глубокие  пилотские  кресла и стандартное складное ложе в углу,
ложе дежурного навигатора,  - все это говорило о пространстве  и  говорило о
хозяине каюты не меньше, а,  пожалуй, гораздо больше, чем могла сказать даже
и  самая подробная биография.  Даже  то, как  шеф-монтер  сидел  в  кресле -
свободно и вместе настороженно, в  положении, дававшем  возможность  в любую
секунду  или  откинуться, отдаваясь  на милость  разгружающей системы,  или,
наоборот, перегнуться вперед,  чтобы включить какой-нибудь из переключателей
на пульте, - даже эта его поза говорила о долгих годах  практики,  об опыте,
вошедшем в привычку, в плоть и кровь звездоплавателя. Кедрин не  удержался и
снова  взглянул на  Седова, но  и теперь  не мог не ощущать к  нему какой-то
смутной враждебности. Почему они тогда были вдвоем? Конечно, никто не вправе
ни спрашивать, ни упрекать - да и кого и за что? Но все же, все же...
     - Ну, так, - сказал Седов. -.. Что, монтажники? Готово? Слава?
     - Готово, шеф, - сказал Холодовский. Он неожиданно счастливо улыбнулся.
- Готово.
     Остальные кивнули головами.
     -  Готово, черт  вас  возьми! - сказал  Седов.  - Значит,  можно  вести
работы,  не   рискуя  подвергнуться  атаке  запаха?  Значит,  Кристап  будет
последним пострадавшим от этого?
     - Будет, - твердо сказал Холодовский,
     - Ты ручаешься?
     - Головой. Чем угодно.
     -  Хорошо, - сказал Седов.  -  В случае чего, сниму с тебя голову. - Он
сказал  это  грозно, курлыкающий голос  был  резок, но всем  было  ясно, что
шеф-монтер  очень рад.  - Вот и еще шагом  ближе к стопроцентной гарантии  у
нас.
     -  Простите,  шеф, - сказал  Кедрин. -  А вы  не  против  стопроцентной
гарантии?
     - Я? -  спросил Седов. - Ерунда, звездолет гармошкой. Нет,  конечно.  Я
всегда  "за".  Только, к  сожалению,  всегда будут  места  без стопроцентной
гарантии.
     - Почему?
     - Потому что гарантия не успевает за человеком. Он идет вперед, не имея
никаких гарантий и не дожидаясь их.
     - Почему?
     -  Да  он  не  может иначе,  - сказал  Седов  и удивленно посмотрел  на
Кедрина.  - Ну, это все  лирика.  Запаха нет,  это главное. Можно  работать.
Теперь не подремлете. Ну, я знаю, что вы и так не дремлете. Особое звено! Но
спать будет некогда.
     - Шеф! - сказал Кедрин, не обращая внимания на предостерегающие взгляды
товарищей потому, что ведь должен был он где-то схватиться с этим человеком,
чтобы  решить для самого себя, кто же сильнее  из них двоих и кто достойнее,
учитывая не только то, что Кедрин уже  сделал в жизни, но, разумеется, и все
то, что он мог еще сделать. - Шеф! А почему вы никогда не спите? :
     Седов внимательно посмотрел на Кедрина, и тот почувствовал, что не были
секретом  для  этого  человека  и  любовь  Кедрина, и неприязнь,  и все, что
относится к отношениям между людьми. Но он медлил с ответом, и Кедрин твердо
решил не отступать.
     - Почему, шеф? Ведь не спать невозможно...
     "Невозможно  не  спать,  и, значит,  ты просто  распространяешь  о себе
легенды", - вот что хотел сказать Кедрин, и Седов, безусловно, понял это.
     -  Многое возможно в двадцать втором столетии... -  медленно проговорил
шеф, и глаза его улыбнулись, но сразу же сделались печальными. - Многое. Но,
может быть, мне лучше не отвечать на этот вопрос?
     Монтажники  с укоризной смотрели на Кедрина,  и теперь ему  подумалось,
что они-то, наверное, что-то  все-таки знали... Но  идти  на  попятный  было
нельзя.
     - Почему нет? Ответьте, шеф, прошу вас.
     -  Что ж, я отвечу.  Стоп! -  резко сказал он, увидев, как Гур  раскрыл
рот. Их  взгляды встретились -  глаза  Гура, в  которых  никогда нельзя было
увидеть дна, и глаза Седова, словно одетые прозрачной броней и неуязвимые ни
для чего. - Стоп, монтажник! Если  говорю я, то это значит,  что говорю  я и
меня слушают, Гур, и ты это знаешь. Я отвечу.
     Монтажники молчали. Они прощали Седову  его способ разговаривать за то,
что больше всего на свете  он любил монтажников и корабли - и,  конечно, тех
людей,  что   уходили  на  кораблях   туда,   куда  поиск   вел   летящих  и
путешествующих. И Гур не сказал ни слова, хотя и не отвел глаз.
     - Слушай, Кедрин, -  сказал  Седов, и в голосе его  была даже  какая-то
нежность. - Ты молод... здорово  молод,  и из  тебя  выйдет монтажник,  если
захочешь. А этого стоит захотеть, говорю тебе это  по праву более умного, не
обижайся,  Кедрин...  Недавно  ты  еще  и   не  мечтал  о  том,  чтобы  быть
монтажником, и было время, когда я тоже не мечтал.об этом.  Я  мечтал летать
на кораблях, а не строить  их.  И  я летал. Я летал немало и хорошо,  и если
развернуть все мои прожитые годы на количество пройденных парсеков, то очень
немало придется  на одну секунду... Я  хвастаю? - перебил он сам себя.  - Ну
что ж, это для того, Кедрин, чтобы ты понял, что тебе нечего  бояться, н е ч
е г о б о я т ь с я, понял? И в конце концов я хвастлив по натуре, почему же
мне не позволить себе удовольствие?
     Он   передохнул,   а   трое   монтажников  разом  коротко   усмехнулись
самокритическому замечанию шефа. Но никто не вставил ни словечка, потому что
говорил Седов, а когда он говорил, его слушали.
     -  Ну вот. Я летал, но однажды оказалось, что больше летать я не могу и
никогда  не полечу. Даже на транссистемном.  Даже на пузыре. Все. Не полечу.
"Не ты первый",  - скажешь ты,  Кедрин. А  мне все  равно,  первый я  или не
первый. Такие вещи каждый переживает для себя, и умные  люди в таких случаях
не сочувствуют. Вот и все. Тебе ясно?
     Кедрин молчал, и тогда Гур все-таки нарушил молчание.
     - Тогда расскажи ему все, Седов, - сказал он. - Расскажи  ему,  капитан
"Джордано", друг мой, расскажи ему.
     "Капитан "Джордано", - услышал Кедрин и встал.
     - Сядь, Кедрин,  здесь  не парад.  Почему  я не  сплю? Потому что  люди
знали: мне нельзя быть пенсионером космоса.  И мне разрешили работать здесь.
Потому что надо  любить корабли, чтобы строить их. А на спутнике дробь семь,
который называется  "Шаг  вперед",  по  милости  вот этого  монтажника, - он
кивнул в  сторону Гура, - работы идут круглые сутки. И некогда спать, потому
что у  нас здесь нет стопроцентной  гарантии  и  каждую минуту может  что-то
произойти. И может  еще сейчас, хотя  уже  нет  опасности запаха. Тебе нужна
технология? Это просто, многое просто в двадцать втором веке.  Человек может
не спать, нужна  даже не очень сложная по нашим временам операция. Только за
каждый час,  который он  не доспал, он не доживет  двух часов... Вот  и все.
Операции эти  давно запрещены. Но было время,  когда  в  виде  исключения их
разрешали. И вот я не сплю, и мне хватает работы на двадцать четыре часа, на
четыре смены.
     - И вы не доживете... сколько же вы не доживете?
     - Зачем считать?  Нужен иной расчет:  в  дальнем рейсе ты живешь в  три
раза интенсивнее,  чем здесь. А там  я нес восьмичасовую  вахту,  и, значит,
здесь мне нужно двадцать четыре часа. Что за смысл жить, не получая от жизни
всего? Ты понял, Кедрин?
     - Я понял, шеф, - сказал Кедрин. - Я понял. Я дурак.
     - Это  пройдет, -  утешил его шеф. - Ты спи, тебе надо  спать. Но  если
что-то мешает  тебе жить на полную мощность, отбрось,  если  это даже  будет
стоить тебе нескольких часов жизни...
     - Еще один вопрос, шеф,  - сказал Кедрин, и Холодовскнй кашлянул в знак
того, что - довольно. Но шеф кивнул.
     - Последний, - сказал он. - А то я ударился в лирику?
     - Почему вы не смогли заняться другим делом на Земле?
     - Кто сказал, что я  не смог?  Я не захотел. Запомни, - сказал Седов, -
жить в Пространстве и не любить Землю нельзя. Такие не живут в Пространстве.
Потому что все это, и неудобства,  -  а  на  планете удобнее, конечно,  -  и
опасности,  а они  есть,  эти опасности, можно переносить только ради Земли,
ради человечества, которому нужны, черт побери, нужны ему длинные корабли...
Ну, все! Стоп! Сейчас у меня сеанс связи с "Гончим псом".
     - Разве он ответил?..
     - Еще нет. Но он ответит.  Они экономят, и у нас сеансы связи раз в три
недели.
     - Но вспышка...
     -  Кедрин,  Кедрин...  Ну и  что,  что  вспышка? Конечно,  многое могло
произойти.  Они  могли после этого  сигналить,  а могли и не сигналить. Мало
что...  Но в минуту назначенного сеанса  Лобов выйдет на связь, если он жив.
Если он жив и  у него нет ровно ничего, даже ушной капсулы, ровно ничего для
связи, он будет кричать, и крик его долетит до  Приземелья. Это Лобов. Ты не
знаешь его,  а я знаю. Вот если  он не  ответит  в срок, если он  сегодня не
выйдет на связь,  это  значит, нет больше капитана Лобова, второго пилота на
славном корабле "Джордано".
     Он  умолк,  на  миг  закрыл  глаза,  и  вновь лицо его  стало обычным -
примелькавшимся и трудно воспроизводимым, как контуры материков... Он вышел,
и Гур сказал:
     - Да, Кедрин,  стоило бы  тебя, если бы  не благородное чувство толкало
тебя  на  это...  В  старину,  выходя  на  такие  поединки,  дома  оставляли
завещания... А  ты даже  не предупредил  нас, чтобы  мы  захватили  побольше
моральной  корпии. Но  он был нежен,  ребята, он был нежен  сегодня, капитан
"Джордано", необычайно нежен, друзья мои монтажники...
     - Да, - сказал  Холодовсккй.  -  Какие  люди!..  Я  вспоминаю многих. А
сколько сейчас  осталось из тех,  кто  летал с ним? Не считая Лобова, я знаю
еще троих...
     - Четверых, - сказал Дуглас. - Четвертому приходится в основном жить на
Земле.
     - А как шеф верит Лобову! - сказал Холодовский,
     - Ко-пайлот Лобофф, - сказал Дуглас.
     - Нет, ты говоришь по-русски без акцента, Дуг.
     - Я  думаю, - сказал Дуглас и взглянул на часы. - Ну вот, истекло время
связи. Хотел бы  я,  чтобы  Седов сейчас вошел  и  сказал: "Все  в  порядке,
ребята, Лобов ответил, они все там целы, черт меня дери".
     Дверь распахнулась,  вошел  Седов,  глаза  его  были  непроницаемы.  Он
оглядел всех, уселся за пульт. Все молчали.
     - Ну, Седов? - спросил Дуглас. - Ну?
     -  Все в порядке,  ребята, - сказал шеф.  - Лобов  ответил. Они все там
целы, черт меня дери. А теперь исчезайте, мне надо  работать. Надо  выкроить
еще неделю.

        "XV"

     На  орбите  Трансцербера капитан Лобов отошел от радиокомбайна с видом,
показывавшим, что свое жизненное предназначение он считает  выполненным. Все
смотрели на него с некоторым  восхищением,  и только  инженер Риекст смотрел
без восхищения. Весь облик инженера говорил о  том, что перерасход энергии -
дело, никакого одобрения не заслуживающее. Даже если перерасход совершен для
установления связи с Землей и Приземельем.
     Но  капитан  Лобов  не обратил  на  это  никакого внимания.  Он уселся,
придвинул зеркало и задумчиво провел рукой по щеке. С  в о и м обликом Лобов
показывал:   установление  связи  с  Землей  тогда,  когда  связь  не  хочет
устанавливаться, - это сущий пустяк, о котором  говорить в общем не стоит, а
перерасход энергии для этого - пустяковейший из пустяков.
     Что  касается  исследователей,  то  они  не  обратили внимания  на  это
состязание обликов. Они расселись по местам с таким видом, словно никогда не
сомневались  ни в  том,  что связь  будет установлена, ни  в  том, что Земля
продолжает делать все для того, чтобы вовремя вытащить их отсюда.
     Они  снова  принялись  снимать показания  аппаратуры, а  капитан  Лобов
принялся  бриться. Он  не прервал  бритье  даже  тогда,  когда услышал,  что
движение корабля по орбите замедляется опять-таки по неизвестной причине - и
расстояние  до  Ахиллеса  сокращается  несколько   быстрее,  чем   это  было
предусмотрено.
     Капитан Лобов считал, что добриться следует при любых обстоятельствах.
     Несколько встревоженные  этим обстоятельством, исследователи обратились
к капитану Лобову с просьбой  возобно