ы, когда я прыгнул  ногами  вперед,  целясь  так,
чтобы войти в волну наискосок, между берегом и ближайшей  скалой.  Над  всем
этим я раздумывал потом, на досуге. Собственно говоря, я знал, что водопад и
воздушный мостик - это иллюзия, доказательством этого служил  и  гот  ствол,
сквозь который навылет прошла моя рука. И все-таки я прыгнул так, словно она
действительно  могла  погибнуть,  и  даже,  помню,  совершенно  инстинктивно
приготовился к ледяному удару воды, брызги которой  все  время  сыпались  на
наши лица и одежду.
   Но я ничего  не  ощутил,  кроме  сильного  дуновения  ветра,  и  внезапно
приземлился в просторном зале еще на слегка согнутых ногах, как будто прыгал
с высоты какого-нибудь метра, не больше. Раздался дружный смех.
   Я стоял на мягком полу из  пластика,  вокруг  толпились  люди,  одежда  у
некоторых еще не просохла, глаза обращены были наверх, все  покатывались  со
смеху.
   Я проследил за их взглядом - это была какая-то чертовщина.
   Ни следа водопада, скал, африканского неба - я видел блестящую  крышу,  а
под ней - подплывающую  в  эту  минуту  пирогу,  собственно,  не  пирогу,  а
своеобразную декорацию, напоминавшую лодку только сверху и сбоку;  под  дном
была встроена какая-то металлическая конструкция. В пироге  лежало  навзничь
четверо людей, вокруг них не было ничего: ни  гребцов-негров,  ни  скал,  ни
реки, только изредка из открытых труб брызгали тонкие  струи  воды.  Немного
дальше, как аэростат на привязи, не поддерживаемый  ничем,  покачивался  тот
скалистый обелиск, на котором закончилось  наше  путешествие.  От  него  вел
мостик к каменному  выступу  в  металлической  стеле.  Чуть  выше  виднелась
лестница с поручнями  и  дверь.  И  это  все.  Пирога  с  людьми  дергалась,
поднималась, падала внезапно,  и  все  это  совершенно  бесшумно,  слышались
только   взрывы   смеха,   сопровождавшие   очередные   этапы   спуска    по
несуществующему водопаду. Спустя мгновение пирога ударилась  о  скалу,  люди
выскочили из нее, остановились перед мостиком...
   С момента моего прыжка прошло, может, секунд двадцать. Я поискал  глазами
женщину. Она взглянула на меня. Я почувствовал себя глуповато.  Я  не  знал,
следует ли мне к ней подойти. Но собравшиеся  как  раз  начали  выходить,  и
спустя минуту мы оказались рядом.
   - Вечно одно и то же, - сказала она, - вечно я падаю!
   Ночь, парк, бенгальские огни, звуки музыки казались не совсем  реальными.
Мы выходили в толпе людей, возбужденных недавними  переживаниями;  я  увидел
спутника женщины - он проталкивался к ней. Он снова был сонный, как  раньше.
Меня он, казалось, вообще не замечал.
   - Идем к Мерлину, - сказала женщина так громко, что я услышал.
   Я не собирался подслушивать, но в новой волне выходящих стало  теснее.  Я
все еще стоял рядом с ними.
   - Это походит на бегство, - сказала  она  усмехаясь,  -  надеюсь,  ты  не
боишься чар?
   Она  обращалась  к  нему,  но  смотрела  на  меня.  Конечно,  я  мог   бы
протолкаться сквозь толпу и отойти в сторону,  но,  как  всегда  в  подобных
случаях, я больше всего боялся показаться  смешным.  А  чуть  погодя,  когда
поредела толпа, и снова стало свободнее, и окружавшие меня люди тоже  решили
посетить дворец Мерлина, а поток разделил нас, мною вдруг овладели сомнения,
не почудилось ли мне все это.
   Мы продвигались шаг за шагом. На газонах, трепеща языками пламени, стояли
смоляные чаны, в их блеске из мрака проступали крутые кирпичные бастионы. Мы
прошли по мосту над рвом, под оскаленными зубьями решетки и вошли в полумрак
и прохладу каменного зала, из него наверх  вела  крутая  лестница,  гудевшая
отзвуками шагов. Но в круто сворачивающем коридоре наверху  людей  было  уже
меньше. Коридор вел во внутреннюю галерею, откуда открывался  вид  во  двор,
где какой-то сброд, верхом на конях под чепраками, орал и гонялся за  черным
страшилищем; я шел нерешительно, неведомо куда, окруженный одними и теми  же
людьми, которых начал уже различать. Где-то среди колонн мелькнули женщина и
ее спутник. В нишах  стен  стояли  пустые  доспехи.  В  глубине  открывалась
окованная медными листами дверь исполинских размеров; мы  вошли  в  комнату,
обитую красной тканью, освещенную факелами, смолистый  дым  которых  щекотал
ноздри. За  столами  бражничала  крикливая  ватага  не  то  пиратов,  не  то
странствующих  рыцарей;  на  вертелах,  облизываемых  огнем,  поворачивались
громадные куски мяса; багровый отсвет плясал по  блестящим  от  пота  лицам,
обгладываемые кости трещали на зубах пирующих ратников,  временами,  вставая
из-за стола, они проходили возле нас. В следующем зале  несколько  великанов
играли в кегли, вместо шаров гоняя черепа; все  это  вместе  показалось  мне
наивным, дешевым; я остановился возле играющих, которые были примерно  моего
роста, как вдруг кто-то сзади налетел на меня и вскрикнул  от  изумления.  Я
повернулся и увидел широко открытые глаза какого-то  юноши.  Он  пробормотал
извинение и быстро отошел, глуповато усмехаясь; только взгляд женщины, из-за
которой я притащился  во  дворец  этих  дешевых  чудес,  объяснил  мне,  что
произошло: парень принял меня за одного из призрачных участников пирушки.
   Сам Мерлин встретил нас в отдельном крыле  дворца,  окруженный  людьми  в
масках, которые молчаливо ассистировали ему. Но  мне  все  это  уже  изрядно
надоело, и я равнодушно взирал на то, как он демонстрировал свое чародейское
искусство.   Зрелище   быстро   закончилось;   присутствующие   уже   начали
расходиться, когда седоволосый величественный Мерлин преградил  нам  путь  и
молча указал на противоположную, обитую черным сукном  дверь.  Он  пригласил
туда только нас троих. Сам он не вошел внутрь. Мы очутились в небольшой,  но
очень высокой комнате, с зеркалом во всю стену - от потолка  до  выложенного
из черных и белых плит пола.  Создавалось  впечатление,  что  в  увеличенной
вдвое комнате находятся шесть человек, шесть  фигур  на  каменной  шахматной
доске.
   Мебели не было никакой  -  ничего,  кроме  высокой  алебастровой  урны  с
букетом цветов, походивших на орхидеи, только  с  очень  большими  бутонами.
Каждый цветок был иного цвета. Мы остановились против зеркала.
   Внезапно  мое  отражение  посмотрело  на  меня.  Это  движение  не   было
зеркальным повторением моего. Я не шевельнулся, а тот, в зеркале,  огромный,
плечистый, медленно посмотрел сначала на темноволосую женщину, потом  на  ее
спутника. Все мы стояли неподвижно, и  только  отражения,  ставшие  каким-то
непонятным  образом  самостоятельными,  ожили  и,  разыграли   между   собой
молчаливую сцену.
   Молодой человек в зеркале подошел к женщине, посмотрел ей  в  глаза,  она
отрицательно качнула головой. Потом взяла из белой вазы цветы и, перебрав их
в пальцах, выбрала три - белый, желтый и черный. Белый протянула  ему,  а  с
двумя оставшимися подошла ко мне. Ко мне - в зеркале. Протянула оба  цветка.
Я взял черный. Тогда она вернулась  на  прежнее  место,  и  все  мы  там,  в
отраженной комнате, застыли точно в таком же положении, в каком находились в
действительности. Как только это  произошло,  цветы  исчезли  из  рук  наших
двойников,  и  это  было  уже  обычное,  точно  повторяющее  все   движения,
зеркальное отражение.
   Дверь  в  противоположной  стене  отворилась;  по  винтовой  лестнице  мы
спустились вниз. Колонны, балкончики, своды незаметно перешли в  белоснежные
и серебряные пластиковые коридоры. Мы продолжали идти, ничего не говоря,  не
то порознь, не то вместе; эта ситуация все более тяготила меня, но что можно
было поделать? Начать сакраментальную, в традициях прошлого века,  церемонию
знакомства?
   Приглушенные звуки оркестра. Мы словно попали за кулисы невидимой  сцены,
в глубине несколько столиков с отодвинутыми креслами, женщина остановилась и
спросила спутника:
   - Ты не пойдешь потанцевать?
   - Не хочется, - ответил он. Я в первый  раз  за  все  время  услышал  его
голос.
   Он был красив и в то же время проникнут безволием, непонятной ленью,  как
будто этого человека ничто на  белом  свете  не  интересовало.  У  него  был
прекрасный, почти девичий рот. Он взглянул на меня.  Потом  на  нее.  Стоял,
смотрел и молчал.
   - Ну, тогда иди, если хочешь... - сказала  она.  Он  раздвинул  портьеру,
служившую одной из стел, и вышел. Я шагнул за ним.
   - Простите! - услышал я сзади.  Я  остановился.  За  занавесом  раздались
аплодисменты.
   - Присядем на минутку?
   Я молча сел. В профиль она была великолепна. - Я Аэн Аэнис.
   - Эл Брегг.
   Она казалась удивленной. Не моим  именем.  Оно  ей  ничего  не  говорило.
Скорее всего тем, что я так  равнодушно  воспринял  ее  имя.  Теперь  я  мог
присмотреться к ней вблизи. Ее красота была  совершенной  и  беспощадной.  И
спокойная властная небрежность движений тоже.  Розово-серое,  больше  серое,
чем розовое, платье создавало фон, на котором еще ослепительней белели  лицо
и руки.
   - Я вам не нравлюсь? - спокойно  спросила  она.  Теперь  уже  пришла  моя
очередь удивляться.
   - Я вас не знаю.
   - Я Аммаи - из "Настоящих".
   - Что это за "Настоящие"?
   Ее взгляд с любопытством скользнул по мне.
   - Вы не видели "Настоящих"?
   - Я даже не знаю, что это такое.
   - Откуда вы здесь взялись?
   - Пришел из отеля.
   - Ах, вот как, из отеля?.. - в ее голосе чувствовалась явная ирония. -  А
можно узнать, где вы были до того, как попали в отель.
   - Можно. Фомальгаут.
   - Что это такое?
   - Созвездие.
   - Что?!
   - Звездная система, двадцать три световых года отсюда.
   Ее веки вздрогнули. Губы раскрылись. Она была великолепна.
   - Астронавт?
   - Да.
   - Понимаю. Я реалистка, довольно известная. Я помолчал. Музыка продолжала
играть.
   - Вы танцуете?
   Я чуть не рассмеялся.
   - То, что сейчас танцуют, - нет.
   - Жаль. Но это поправимо. Почему вы это сделали?
   - Что?
   - Там, на мостике. Я не сразу ответил.
   - Это было... инстинктивно.
   - Вы... уже бывали?
   - В этой пироге? Нет.
   - Нет?
   - Нет.
   Минута молчания. Ее глаза, только что зеленые, сделались почти черными.
   - Только в очень старых фильмах можно увидеть нечто подобное... - сказала
она почти лениво. - Этого никто не  сможет  сыграть.  Не  удается.  Когда  я
увидела это, я подумала... что вы...
   Я ждал.
   - Могли бы. Потому что вы приняли это всерьез. Так?
   - Не знаю. Возможно.
   - Это ничего. Я знаю. Хотите? Я в хороших отношениях  с  Френетом.  Может
быть, вы не знаете, кто это? Я ему скажу...  Это  главный  режиссер  реалов.
Если вы только захотите...
   Я расхохотался. Она вздрогнула.
   - Простите. Но -  великие  небеса,  черные  и  голубые!  -  вы  решили...
ангажировать меня...
   - Да.
   Она но казалась оскорбленной. Скорее наоборот.
   - Благодарю. Но, знаете ли, лучше не стоит.
   - Но вы можете по крайней мере  сказать,  как  вы  это  сделали?  Это  не
секрет, надеюсь?
   - Вас интересует, как я мог решиться?
   - О, вы очень сообразительны.
   Она умела улыбаться одними только глазами, как  никто  другой.  "Подожди,
сейчас у тебя пропадет желание искушать меня", - подумал я.
   - Это очень просто. И никакого секрета. Я не бетризован.
   - О...
   Мгновение мне казалось, что она вот-вот встанет, но она  овладела  собой.
Ее огромные бездонные глаза снова обратились ко мне. Она  смотрела  на  меня
как на дикого зверя, как на хищника, притаившегося  в  одном  шаге  от  нее,
словно ужас, который я пробуждал,  доставлял  ей  в  то  же  время  какое-то
извращенное наслаждение. Это было как пощечина, это было хуже, чем  если  бы
она просто испугалась.
   - Вы можете?
   - Убить? - подсказал я, галантно улыбаясь. - О да. Вполне.
   Мы замолчали. Музыка играла. Она то и дело поднимала на  меня  глаза.  Но
продолжала молчать. Я тоже. Аплодисменты.  Музыка.  Аплодисменты.  Молчание.
Внезапно она поднялась.
   - Вы пойдете со мной?
   - Куда?
   - Ко мне.
   - На брит?
   - Нет.
   Она повернулась и пошла. Я сидел недвижимо. Я ненавидел ее.  Она  шла  не
оглядываясь, совсем не так, как все женщины, которых когда-либо я видел.  Не
шла: плыла, как королева.
   Я догнал ее у  живой  изгороди,  где  было  почти  совсем  темно.  Слабые
отблески света, пробивавшиеся из павильонов, сливались с голубоватым ореолом
городских огней. Она не могла не слышать моих шагов, но продолжала  идти  не
оборачиваясь, словно  была  одна,  даже  когда  я  взял  ее  под  руку.  Она
продолжала идти, и это было как еще одна пощечина. Я схватил  ее  за  плечи,
повернул к себе, ее лицо, белое в темноте, запрокинулось: она смотрела мне в
глаза. Она не пыталась вырваться. Да и не смогла бы. Я целовал ее  отчаянно,
задыхаясь от ненависти, и чувствовал, как она дрожит.
   - Ты... - сказала она низким голосом, когда я отпустил ее.
   - Молчи.
   Она попробовала высвободиться.
   - Нет, - сказал я и снова начал ее целовать. И вдруг эта ярость перешла в
отвращение к  самому  себе,  я  отпустил  ее.  Думал,  она  убежит.  Она  не
шевельнулась. Пыталась заглянуть мне в лицо. Я отвернулся.
   - Что с тобой? - тихо спросила она.
   - Ничего.
   Она взяла меня за руку.
   - Идем.
   Какая-то пара прошла мимо нас и скрылась во мраке. Я шагнул вслед за Аэн.
Там, в темноте, все было или  казалось  возможным,  но  здесь,  когда  стало
светлей,  эта  моя  вспышка,  которая  должна  была   стать   расплатой   за
оскорбление, показалась мне просто  жалкой.  Я  почувствовал,  что  вхожу  в
какую-то фальшивую игру, такую же фальшивую, как все  эти  опасности,  чары,
все - и продолжал идти за ней. Ни гнева, ни ненависти, ничего - мне все было
безразлично. Мы шли под высоко висящими огнями, и я  ощущал  свое  огромное,
тяжелое "я", которое делало каждый мой шаг рядом с ней  гротескным.  Но  она
как будто не замечала этого. Она шла вдоль насыпи, за которой рядами  стояли
глидеры. Я хотел было остаться здесь, но она скользнула рукой по моей  руке,
схватила ее. Мне пришлось бы выдергивать  руку,  я  выглядел  бы  еще  более
смешным  -  этакое  воплощение  целомудренного  космонавта,   подвергающееся
искушению.
   Я сел рядом с ней, машина дрогнула и понеслась. Впервые я ехал глидером и
сразу же понял, почему у них нет окон. Изнутри глидеры были прозрачными, как
будто сделанными из стекла.
   Мы  ехали  долго,  молча.  Центральные  кварталы  сменились  причудливыми
пригородными постройками - под небольшими  искусственными  солнцами  лежали,
утопая в зелени,  дома,  лишенные  четких  очертаний,  то  раздутые  в  виде
странных подушек, то раскинувшие  крылья  настолько,  что  терялась  граница
между самим домом и его окружением - результат настойчивых  попыток  создать
нечто такое, что не было бы повторением прежних форм. Глидер сошел с широкой
проезжей части  дороги,  пересек  темный  парк  и  остановился  у  лестницы,
переливавшейся волнами, как стеклянный каскад; проходя по ступеням, я  видел
простирающуюся под ногами оранжерею.
   Тяжелые  ворота  бесшумно  отворились.  Огромный  холл,  охваченный   под
потолком галереей; бледно-розовые диски ламп без опор или подвесов;  ниши  в
наклонных стенах, как будто пробитые в иной  мир  окна,  в  них  -  нет,  не
фотографии, не изображения, а живая Аэн, громадная: напротив  -  в  объятиях
смуглого мужчины,  целующего  ее,  над  потоком  ступеней  -  Аэн  в  белом,
непрерывно мерцающем платье, рядом - Аэн, склонившаяся над лиловыми  цветами
величиной с человеческое лицо. Идя за ней, я еще раз увидел ее же, в  другом
окне, девически улыбающуюся, одинокую, свет дрожал в ее медных волосах.
   Зеленые ступени, Белая анфилада.  Серебряные  ступени.  Прямые,  уходящие
вдаль коридоры, в них непрерывное, медлительное движение, словно замкнутое в
них пространство дышало, бесшумно скользим стены,  создавая  проходы  именно
там, куда направляла свои шаги идущая впереди меня Аэн; можно было подумать,
что неощутимый ветер сглаживает углы галереи, лепит ее перед  нами,  а  все,
что было до сих пор, - это только  вступление.  Степы  светились  тончайшими
прожилками застывшего льда, и было так пронзительно светло вокруг, что  даже
тени  казались  мелочно-белыми.  После  девственной  белизны  этой   комнаты
бронзовые тона следующей были как крик. Здесь не было ничего, кроме неведомо
откуда проникавшего  света,  источник  которого  словно  находился  внизу  и
освещал нас и наши лица снизу; Аэн сделала незаметное движение  рукой,  свет
померк, она подошла к стене и несколькими движениями,  словно  заклинаниями,
заставила ее вздуться: этот горб тут же стал разворачиваться, образуя  нечто
вроде двойного, широкого ложа - я достаточно разбирался в  топологии,  чтобы
почувствовать,  сколько  гениальности  было  вложено  в  одну  только  линию
изголовья.
   - У нас гость, - сказала она, остановившись.
   Из открывшейся панели выскользнул низенький, заставленный бокалами столик
и, как пес, подбежал к ней. Склонившись над нишей с креслами - что это  были
за кресла, нет слов, чтобы описать! - она приказала жестом, чтобы  появилась
маленькая лампа; стена послушно выполнила желание,  большие  лампы  погасли.
Видно, ей  самой  надоели  эти  сворачивающиеся  и  на  глазах  расцветающие
удобства, она склонилась над столиком и спросила, не глядя на меня:
   - Блар?
   - Пусть будет блар, - ответил я. Я ни о чем не спрашивал; не быть дикарем
я не мог, но мог по крайней мере быть молчаливым дикарем.
   Она  протянула  мне  высокий  конусообразный  бокал  с  торчащей  в   нем
трубочкой, он переливался как рубин, но на ощупь был  мягкий,  как  шершавая
кожура плода. Себе взяла другой такой же. Мы  сели.  До  противности  мягко,
словно присел на тучку. Блар таил в себе вкус незнакомых  свежих  фруктов  и
какие-то крохотные комочки, которые неожиданно и забавно лопались на языке.
   - Нравится? - спросила она.
   - Да.
   Возможно,  это  был  какой-нибудь   ритуальный   напиток.   Скажем,   для
избранников или, наоборот, для усмирения особо опасных. Но я дал себе  слово
ни о чем не спрашивать.
   - Лучше, когда ты сидишь.
   - Почему?
   - Ты ужасно большой.
   - Это мне известно.
   - Ты нарочно стараешься быть невежливым?
   - Нет. Мне это удается без труда. Она тихонько засмеялась.
   - Я еще и остроумный к тому же, - продолжал я. - Куча достоинств, а?
   - Ты иной, - сказала она. - Никто так не  говорит.  Скажи  мне,  как  это
получается? Что ты чувствуешь?
   - Не понимаю.
   - Ты притворяешься, наверно. Или солгал... нет.  Это  невозможно.  Ты  не
сумел бы так...
   - Прыгнуть?
   - Я не об этом.
   - А о чем?
   Ее глаза сузились.
   - Ты не знаешь?
   - Ну, знаете, - протянул я, - так теперь и этого уже не делают?!
   - Делают, но не так.
   - Вот как! У меня это так хорошо получается?
   - Нет. Совсем нет... но так, как будто ты хочешь...
   Она не закончила.
   - Что?
   - Ты ведь знаешь. Я это чувствовала.
   - Я разозлился, - признался я.
   - Разозлился! - презрительно повторила она. - Я думала... сама  не  знаю,
что я думала. Ты знаешь, ведь никто не отважился бы... так...
   Я улыбнулся про себя.
   - Именно это тебе так понравилось?
   - Ты ничего не понимаешь. Мир лишен страха, а тебя можно бояться.
   - Хочешь еще раз? - спросил я. Ее губы раскрылись, она снова смотрела  на
меня, как на порожденного воображением зверя.
   - Хочу.
   Она придвинулась ко мне. Я взял ее руку, раскрыл ладонь и положил в свою.
   - Почему у тебя такая твердая рука? - спросила она.
   - Это от звезд. Они колючие. А теперь спроси еще:  почему  у  тебя  такие
страшные зубы? Она улыбнулась.
   - Зубы у тебя обыкновенные.
   С этими словами она подняла мою ладонь так осторожно и внимательно, что я
вспомнил свою встречу  со  львом  и  только  усмехнулся,  не  чувствуя  себя
задетым, потому что в конечном счете все это было страшно глупо.
   Она приподнялась, налила в свой бокал из  маленькой  темной  бутылочки  и
выпила.
   - Знаешь, что это такое? - спросила она, прикрыв глаза, как