- Да.  Сейчас  пойду".  Но  вместо
этого наклонился и  в  каком-то  ясновидении  нашел  ее  лицо.  Она  затаила
дыхание.
   - Нет, - выдохнул я. - Ничего. Клянусь, ничего...
   Я коснулся ее волос. Гладил их кончиками пальцев, узнавал их, еще  чужие,
еще неожиданные. Мне так хотелось понять все это. А может быть, нечего  было
понимать? Какая тишина. Спит ли Олаф? Наверно, нет.  Сидит,  прислушивается.
Ждет. Пойти к нему? Но я не мог. Это было слишком неправдоподобно. Я не мог.
Не мог. Я опустил голову к ней на плечо. Одно движение, и я был рядом с  ней
и почувствовал, как она сжалась. Она отодвинулась.
   Я шепнул:
   - Не бойся.
   - Я не боюсь...
   - Ты дрожишь.
   - Это просто так.
   Я обнял ее. Тяжесть ее головы на моем плече переместилась на сгиб  локтя.
Мы лежали рядом. И ничего вокруг - только молчащая тьма.
   - Уже поздно, - шепнул я. -  Очень  поздно.  Можешь  спать.  Прошу  тебя.
Спи...
   Я укачивал ее, одним только напряжением мышц. Она лежала притихнув, но  я
чувствовал тепло ее тела и дыхание. Оно было учащенным. И сердце  ее  билось
тревожно. Постепенно, медленно оно начало успокаиваться. Видимо,  она  очень
устала. Я прислушивался сначала с  открытыми,  потом  с  закрытыми  глазами,
потому что мне казалось, что так я лучше слышу. Спит уже?  Кто  она?  Почему
она значит для меня так много? Я лежал во тьме, пронизываемой порывами ветра
за окном.  Занавеска  шевелилась,  тихонько  шелестя.  Я  был  полон  немого
изумления. Эннессон, Томас, Вентури, Ардер. И все ради  этого?  Ради  этого?
Щепотка праха. Там, где никогда не  дует  ветер.  Где  нет  ни  облаков,  ни
солнца, ни дождя, где нет ничего, словно все это вообще  невозможно,  словно
об этом нельзя даже думать. И я был там? Действительно  был?  Зачем?  Я  уже
ничего не  сознавал,  все  сливалось  в  бесформенную  тьму.  Я  замер.  Она
вздрогнула. Медленно повернулась на бок.  Но  ее  голова  осталась  на  моем
плече. Она что-то тихонько пробормотала сквозь сон.  Я  пытался  представить
себе хромосферу Арктура. Зияющая бездна, над которой я летел  и  летел,  как
будто вращался на чудовищной  невидимой  огненной  карусели.  Опухшие  глаза
слезились. Безжизненным голосом я твердил: "Зонд, Ноль,  Семь,  Зонд,  Ноль,
Семь, Зонд, Ноль, Семь" - тысячи, тысячи раз, так, что потом при одной мысли
об этих словах во мне что-то содрогалось, будто они  были  выжжены  во  мне,
будто стали раной; а ответом был шум в наушниках и  клохчущее  хихиканье,  в
которые моя аппаратура превращала огненные всплески протуберанцев, и все это
был Ардер, его лицо, его тело и его корабль, превращенные в лучистый газ.  А
Томас? Погибший Томас, о котором  никто  не  знал,  что  он...  а  Эннессон.
Отношения у нас были неважные - я его терпеть не мог. Но в шлюзовой камере я
дрался с Олафом, который не  хотел  меня  выпускать,  потому  что  было  уже
поздно. Какой я был благородный, великие небеса, черные и голубые!.. Но  это
не было благородство, дело было просто в цене. Да. Каждый из нас был  чем-то
бесценным, человеческая жизнь приобретала величайшую ценность  там,  где  не
могла уже иметь никакой ценности, там, где тончайшая, почти не  существующая
оболочка отделяла жизнь от смерти. Какой-то проводок или спай в  передатчике
Ардера... Какой-нибудь шов в реакторе Вентури, который проглядел Восс,  -  а
может быть, шов неожиданно разошелся, ведь это случается, усталость металла,
- и Вентури в пять секунд перестал существовать. А  возвращение  Турбера?  А
чудесное спасение  Олафа,  который  потерялся,  когда  пробило  направляющую
антенну, - слыханное ли дело? Как? Никто не знал. Олаф вернулся  чудом.  Да,
один на миллион. А как везло мне. Как невероятно, невозможно  везло...  Рука
онемела. Это было невыразимо хорошо. "Эри, - сказал я мысленно, - Эри".  Как
голос птицы. Такое имя. Голос птицы... Как мы просили  Эннессона,  чтобы  он
изображал голоса птиц. Он это умел. Как он  это  умел!  А  когда  он  погиб,
вместе с ним погибли все птицы...
   Но у меня уже все путалось в мыслях, я погружался, плыл через эту тьму. В
последний миг перед тем, как заснуть, мне показалось, что я  там,  на  своем
месте, на койке, глубоко, у самого стального дна, а рядом со мной  маленький
Арне - на мгновение я очнулся. Нет. Арне мертв, я был на Земле. Девушка тихо
дышала.
   "Будь благословенна, Эри", - сказал я одними  губами,  вдохнул  запах  се
волос и заснул...
   Я открыл глаза, не зная, где я и кто я. Темные волосы,  рассыпавшиеся  по
моему онемевшему плечу -  я  не  чувствовал  его,  словно  оно  было  чем-то
посторонним, - изумили меня. Это длилось долю секунды. В следующее мгновение
я уже все вспомнил. Солнце еще не взошло. Молочно-белый, бесцветный, чистый,
пронзительно-холодный  рассвет  брезжил  в  окнах.  Я  смотрел  в  ее  лицо,
освещенное этим предутренним светом, словно видел его  впервые.  Она  крепко
спала, стиснув губы, ей было, вероятно,  не  очень  удобно  на  моем  плече,
потому что она подложила под голову ладонь и время  от  времени  трогательно
шевелила бровями, словно опять начинала  удивляться.  Движение  было  совсем
незаметным, но я внимательно смотрел, будто на ее  лице  была  написана  моя
судьба.
   Я подумал об Олафе. Очень осторожно начал освобождать руку.  Осторожность
оказалась совершенно излишней. Эри спала глубоким сном, ей что-то снилось; я
замер, пытаясь отгадать - не сам сон, а только - не дурной ли  он.  Ее  лицо
было почти детским. Нет,  не  дурной.  Я  отодвинулся,  встал.  На  мне  был
купальный халат, я так и не снял его. Не обуваясь, я вышел в коридор,  очень
медленно, тихо прикрыл дверь и  с  соблюдением  таких  же  предосторожностей
заглянул в комнату Олафа. Постель была  не  тронута.  Он  сидел  за  столом,
положив голову на руки, и спал. Как я и думал, он не  раздевался.  Не  знаю,
что его разбудило, - мой взгляд? Он вдруг очнулся, быстро взглянул  на  меня
ясными глазами, выпрямился и потянулся разминаясь.
   - Олаф, - сказал я, - даже через сто лет...
   -  Заткнись,  -  сказал  он  любезно.  -  У  тебя  всегда   были   дурные
наклонности...
   - Ты уже начинаешь? Я только хотел сказать...
   - Знаю, что ты хотел сказать. Я всегда за  неделю  вперед  знаю,  что  ты
хочешь сказать. Если бы на "Прометее" нужен был проповедник, ты  подошел  бы
как нельзя лучше. Черт побери, как это мне не пришло в голову раньше!  Я  бы
тебя проучил,  Эл!  Никаких  проповедей.  Никаких  клятв,  обещаний  и  тому
подобного. Как дела? Хорошо? Да?
   - Не знаю. Как будто. А впрочем, не знаю. Если тебя  интересует...  ну...
то ничего не было.
   - Нет, сначала ты должен встать на колени, - сказал  он,  -  и  говорить,
стоя на коленях.  Идиот,  разве  я  тебя  об  этом  спрашиваю?  Я  говорю  о
перспективах и вообще...
   - Не знаю. Я тебе вот  что  скажу...  по-моему,  она  сама  не  знает.  Я
свалился ей на голову, как камень.
   - Увы, - заметил Олаф. Он  раздевался.  Искал  плавки.  -  Это  печально.
Сколько ты весишь, камешек? Сто десять?
   - Около этого. Не ищи. Твои плавки на мне.
   - При всей твоей святости ты всегда норовил подхватить  чужое,  -  ворчал
он, а когда я начал снимать плавки, крикнул: - Брось, дурак! У меня  есть  в
чемодане другие...
   - Как оформляется развод? Случайно не знаешь?
   Олаф посмотрел на меня из-за открытого чемодана, моргнул.
   - Нет. Не знаю. Интересно, откуда бы мне знать? Я  слышал,  что  это  все
равно, что чихнуть. И даже "будь  здоров"  говорить  не  надо.  Нет  ли  тут
какой-нибудь человеческой ванны, с водой?
   - Не знаю. Наверно, нет. Есть только такая - знаешь...
   - Да. Освежающий вихрь с запахом зубного эликсира. Ужас. Пошли в бассейн.
Без воды я не чувствую себя умытым. Она спит?
   - Спит.
   - Ну, тогда бежим.
   Вода была  холодной  и  чудесной.  Я  сделал  сальто  из  винта  назад  -
получилось. Раньше никогда не получалось.  Выплыл,  отплевываясь  и  кашляя,
потому что втянул носом воду.
   - Осторожней, - бросил мне с берега Олаф, - ты теперь должен беречь себя.
Помнишь Маркля?
   - Да. А что?
   - Он побывал на четырех спутниках  Юпитера,  насквозь  проаммиаченных,  а
когда вернулся, сел на тренировочном  поле  и  вылез  из  ракеты,  увешанный
трофеями, как рождественская елка, споткнулся и  сломал  ногу.  Так  что  ты
осторожней. Уж послушай меня.
   - Постараюсь. Дьявольски холодная вода. Я вылезаю.
   - И правильно делаешь. А то еще подхватишь насморк. У меня  его  не  было
десять лет. Но не успел я прилететь на Луну, как начал кашлять.
   - Потому что ТАМ было очень сухо, - сказал я с серьезной миной.
   Олаф рассмеялся и тут же обдал мне  лицо  водой,  нырнув  в  каком-нибудь
метре от меня.
   - Действительно, сухо, -  сказал  он,  выплывая.  -  Это  метко  сказано,
знаешь. Сухо, но неуютно.
   - Ол, я побежал.
   - Ладно. Увидимся за завтраком. Или не хочешь?
   - Ты что!
   Я побежал наверх, обтираясь по дороге. Перед своей дверью затаил дыхание.
Осторожно заглянул. Она еще спала. Я воспользовался этим  и  быстро  оделся.
Даже успел побриться в моей туалетной.
   Сунул голову в комнату - мне показалось, что Эри что-то сказала. Когда  я
на цыпочках подходил к кровати, она открыла глаза.
   - Я спала... тут?
   - Да. Да, Эри...
   - Мне казалось, что кто-то...
   - Да, Эри, это был я...
   Она смотрела на  меня,  словно  к  ней  постепенно  возвращалась  память,
сознание всего, что произошло. Сначала  ее  глаза  широко  раскрылись  -  от
удивления? - потом она их закрыла, снова открыла - украдкой очень быстро, но
так, что я все-таки это заметил, заглянула под одеяло - и повернула  ко  мне
порозовевшее лицо. Я кашлянул.
   - Ты, наверное, хочешь пойти к себе,  а?  Может  быть,  мне  лучше  выйти
или...
   - Нет, - сказала она, - у меня же есть халат.
   Она села, запахивая полы халата.
   - Это... уже... по-настоящему? - сказала она тихо,  таким  тоном,  словно
расставалась с чем-то.
   Я молчал.
   Она встала, прошлась по комнате, вернулась. Подняла глаза на меня - в них
был вопрос, неуверенность и что-то еще, чего я не мог определить.
   - Брегг...
   - Меня зовут Эл.
   - Эл, я... я действительно не знаю... Я хотела бы... Сеон...
   - Что?
   - Ну... Он... - Она не могла или  не  хотела  сказать  "мой  муж"?  -  Он
вернется послезавтра.
   - Да?
   - Что будет?
   Я проглотил комок.
   - Мне с ним поговорить?
   - Как это?..
   Теперь я, в свою очередь,  с  изумлением  посмотрел  на  нее,  ничего  не
понимая.
   - Вы же... вчера говорили... Я ждал.
   - Что... заберете меня.
   - Да.
   - А он?
   - Так мне не говорить с ним? - спросил я наивно.
   - Как это, "говорить"? Вы хотите сами?
   - А кто же?
   - Значит, это... конец?
   Что-то сдавило мне горло; я кашлянул.
   - Но ведь... другого выхода нет.
   - Я думала, что это... меск.
   - Что?..
   - Вы не знаете?
   - Ничего не понимаю. Нет. Не знаю. Что это такое? - сказал  я,  чувствуя,
как по коже побежали неприятные мурашки. Я опять попал в одну из неожиданных
пустот, в топкое болото недопонимания.
   - Это такой... Ну... если кто-то встречается... если  хочет  на  какое-то
время... Вы действительно этого не знаете?
   - Подожди, Эри, не знаю, но,  кажется,  начинаю  понимать...  Это  что-то
такое временное, этакая отсрочка, минутное приключение?
   - Нет, - сказала она, и у нее округлились глаза. - Вы  не  знаете...  как
это... Я сама точно не знаю как, - вдруг призналась она. - Я только  слышала
об этом. Я думала, что вы поэтому...
   - Эри. Я ничего не знаю. И черт меня побери, если я  что-нибудь  понимаю.
Может быть... во всяком случае, у этого есть что-нибудь общего с браком, да?
   - Ну да. Идут в управление, и там, не знаю точно что, во  всяком  случае,
потом это уже как-то... ну, в общем...
   - Что?
   - Законно. Так, что никто не может возразить. Никто. И он тоже...
   - Так, значит, это все-таки... это какой-то способ узаконить -  ну,  черт
возьми, - узаконить супружескую измену. Так, что ли?
   - Нет. Да. То есть это уже не измена, впрочем - так не говорят.  Я  знаю,
что это значит. Я это изучала. Нет измены, потому что, ну, потому  что  ведь
мы с Сеоном только на год.
   - Что такое? Как на год? Брак на год? На один год? Почему?
   - Это испытание...
   - Великие небеса, черные и голубые! Испытание. А что  такое  меск?  Может
быть, авизо на следующий год?
   - Не понимаю, что такое авизо. Меск - это... это значит, что, если  через
год супруги расходятся, тогда вступает в силу то. В общем это помолвка.
   - Это и есть меск?
   - А если они не расходятся, что тогда?
   - Тогда ничего. Меск не имеет никакого значения.
   - Ага. Ну, теперь понимаю. Нет, никаких месков. На веки  веков.  Ты  хоть
знаешь, что это значит?
   - Знаю. Брегг?
   - Да?
   Я заканчиваю аспирантуру по археологии в этом году...
   - Понимаю. Ты намекаешь, что, принимая тебя за идиотку, я,  по  существу,
сам идиот. Она усмехнулась.
   - Вы это очень резко сформулировали.
   - Да. Прости. Так я могу с ним поговорить?
   - О чем?
   У меня открылся рот. "Опять!" - подумал я.
   - Ну, знаешь ли... - я осекся. - О пас, разумеется!
   - Ведь так не делают.
   - Нет? Ага. Чудесно. А как делают?
   - Производят раздел. Но, Брегг, правда... ведь я... я так не могу...
   - А как ты можешь?
   Она беспомощно пожала плечами.
   - Это значит, мы возвращаемся к тому, с  чего  начали  вчера  вечером?  -
спросил я. - Не сердись, Эри, что я так говорю, я вдвойне обескуражен. Я  же
но знаком со всеми формами, обычаями,  что  можно  и  чего  нельзя,  даже  в
нормальных обстоятельствах, не говоря уже о таких...
   - Нет, я знаю. Но мы с ним... я... Сеон...
   - Понимаю, - сказал я. - Знаешь что? Давай сядем.
   - Мне как-то лучше думать стоя.
   - Пожалуйста. Слушай, Эри. Я  знаю,  что  мне  нужно  сделать.  Я  должен
забрать тебя и уехать куда-нибудь; не знаю, откуда у меня  эта  уверенность.
Может быть, от моей бесконечной наивности?  Но  мне  кажется,  что  в  конце
концов тебе со мной было бы хорошо. Да. А между тем я,  понимаешь,  такой  -
ну, одним словом: я не  хочу  этого  делать.  Не  хочу  тебя  принуждать.  В
результате вся ответственность за мое решение - назовем это так - падает  на
тебя... Словом, получается, что я кругом свинья - если не с правой  стороны,
то с левой. Да и я это прекрасно сознаю. Прекрасно. Но  скажи  только  одно:
что ты предпочитаешь?
   - Правую...
   - Что?
   - Правую сторону этой свиньи.
   Я рассмеялся. Может, даже немного истерично.
   - О боже! Так. Хорошо. Значит, я могу с  ним  поговорить?  Потом.  Ну,  я
приехал бы сюда потом один...
   - Нет.
   - Так тоже не делают? И все-таки мне кажется, я должен...
   - Нет. Я... очень прошу. Правда. Нет. Нет! Вдруг у нее из  глаз  брызнули
слезы. Я схватил ее на руки.
   - Эри! Нет. Ну, нет. Я сделаю, как ты хочешь,  только  не  плачь.  Умоляю
тебя. Потому что... не плачь. Перестань, слышишь? А  впрочем...  плачь...  я
сам не знаю...
   - Я... не знала, что это... может... так... - всхлипывала она.
   Я носил ее по комнате.
   - Не плачь, Эри...  Или,  знаешь  что?  Уедем  на...  месяц.  Если  потом
захочешь, вернешься...
   - Прошу вас... - сказала она, - прошу... Я опустил ее на пол.
   - Так нельзя? Ведь я же ничего не знаю. Я думал...
   - Ах, как вы! "Можно", "нельзя". Я не хочу так! Не хочу!
   - Эта правая сторона становится все больше, - сказал я неожиданно сухо. -
Ну ладно, Эри, я больше не буду с тобой советоваться. Одевайся. Позавтракаем
и уедем.
   Она  смотрела  на  меня.  На  глазах  у  нее  еще   не   высохли   слезы.
Сосредоточенное лицо. Насупленные брови. Мне показалось, она  хочет  сказать
что-то, не слишком для меня лестное. Но она только вздохнула и молча  вышла.
Я присел к столу. Моя неожиданная решительность - как в  каком-то  романе  о
пиратах - была всего лишь  минутной.  В  действительности  я  был  столь  же
решителен, как и роза ветров. Моему смущению не было границ.  "Как  я  могу?
Как могу?" - спрашивал я себя. Ох, что за путаница! В открытых дверях  стоял
Олаф.
   - Сын мой, - сказал он. - Я сожалею. Я поступил крайне  бестактно,  но  я
все слышал. Не мог не слышать. Надо закрывать двери, к тому же у тебя  такой
зычный голос. Эл, ты превзошел самого себя. Чего ты  хочешь  от  девчонки  -
чтобы она бросилась тебе на шею только потому, что ты однажды влез в дыру на
Ке...
   - Олаф!! - запротестовал я.
   - Только спокойствие может  нас  спасти.  Ну,  наш  археолог  нашла  себе
прелестную древность. Сто шестьдесят лет - это уже антик, а?
   - Твой юмор...
   - ...Тебе не нравится. Знаю. Мне тоже. Но что бы меня ожидало, если бы  я
не видел тебя насквозь? Похороны друга - больше ничего. Эл, Эл...
   - Я знаю, как меня зовут.
   - В чем дело? Ваше преподобие, подъем! Завтрак, и поехали.
   - Даже не представляю куда.
   - Зато совершенно случайно знаю я. У  моря  есть  еще  небольшие  домики.
Возьмете автомобиль...
   - Как это "возьмете"?
   - Что значит как? А ты  думал  -  мы  втроем?  Святая  троица?  Ах,  ваше
преподобие...
   - Если ты не перестанешь, Олаф...
   - Ладно. Я знаю. Ты бы хотел всех осчастливить. Меня, ее, того Сеола  или
Сеона, нет, так не бывает. Эл, мы выедем вместе. Можешь подбросить  меня  до
Хоулу. Там я возьму ульдер.
   - Ну и ну, - сказал я, - хорошенькие я устроил тебе каникулы!
   - Я не жалуюсь, так не  жалуйся  и  ты.  Может,  из  этого  что-нибудь  и
получится. А сейчас довольно. Идем.
   Завтрак прошел в напряженной обстановке. Олаф говорил больше обычного, но
беседа не клеилась. Ни Эри, ни я почти не отвечали. Потом белый робот  подал
глидер, и Олаф отправился в Клавестру  за  автомобилем.  Это  пришло  ему  в
голову в последний момент. Через час машина уже стояла в  саду,  я  погрузил
все свое имущество, Эри тоже взяла свои вещи - мне показалось, что  не  все,
но я ни о чем не спрашивал; мы, собственно, совершенно не разговаривали друг
с другом. И ярким солнечным днем, который обещал  быть  жарким,  мы  поехали
сначала в Хоулу - это было немного в сторону, - и Олаф там сошел; о том, что
домик для нас уже снят, он сказал только в машине.
   Прощания, собственно, не было.
   - Послушай, - сказал я, - если я напишу - приедешь?
   - Конечно. Адрес я сообщу.
   - Напиши до востребования в Хоулу, - сказал я.
   Он протянул мне свою твердую руку. Сколько еще было таких на всей Земле?
   Я пожал ее, так что у меня хрустнули кости  и,  не  оглядываясь,  сел  за
руль. Сразу же с места взял километров  сто.  Мы  ехали  меньше  часа.  Олаф
сказал, где  искать  наш  домик.  Он  был  маленький,  четыре  комнаты,  без
бассейна, но рядом с пляжем, у самого моря. Проезжая ряды  цветных  домиков,
рассыпанных по холмам, мы увидели с шоссе океан. Еще  прежде,  чем  он  стал
виден, издали послышался его приглушенный, далекий гул.
   Время от времени я посматривал на Эри. Она  сидела  молча,  выпрямившись,
лишь изредка поглядывая в сторону на улетающую назад  дорогу.  Домик  -  наш
домик, - по словам Олафа, был голубой, с оранжевой крышей.  Облизнув  языком
губы, я почувствовал привкус соли. Шоссе сворачивало и шло параллельно линии
песчаного  берега.  Голос   океана,   волны   которого   издалека   казались
неподвижными, смешивался с натужным гулом мотора.
   Домик стоял на самом краю поселка. Небольшой садик с  кустами,  шершавыми
от  налета  соли,  сохранил   следы   недавнего   шторма.   Волны,   видимо,
перехлестывали через  низкую  ограду:  на  земле  валялись  пустые  ракушки.
Наклонная крыша выдвигалась вперед, словно отвернутые  поля  плоской  шляпы,
давая обширную тень. Соседний домик  выглядывал  из-за  большого,  поросшего
редким кустарником холма. До него было шагов шестьсот. Ниже, на  серповидном
пляже, виднелись крохотные фигурки людей.
   Я распахнул дверцу.
   - Эри...
   Она молча вышла. Если бы знать, что за мысли под этим  насупленным  лбом.
Она шла рядом со мной к двери.
   - Нет, не так, - сказал я. -